Пес смерти - Кристи Агата - Страница 26

• Предыдущая
• 26/46
• Следующая

— Да.

— Вы австрийская подданная?

— Да.

— Последние три года вы жили с обвиняемым как его жена?

На миг Ромейн встретилась глазами с Воулом. Выражение ее лица было каким-то странным…

— Да.

Допрос продолжался. Ромейн поведала суду ужасную правду: в ночь убийства обвиняемый ушел из дома, прихватив с собой ломик. Двадцать минут одиннадцатого он вернулся и признался в совершенном убийстве. Рубашку пришлось сжечь, так как рукава были черны от запекшейся крови. Угрозами Воул заставил ее молчать.

По мере того как вырисовывался страшный портрет обвиняемого, присяжные, настроенные поначалу доброжелательно, резко посуровели. Но было заметно и другое. Отношение к Ромейн тоже изменилось, ибо ей не хватало беспристрастности, злоба сквозила в каждом ее слове.

С грозным и важным видом встал защитник. Он заявил, что все сказанное свидетельницей — злобный вымысел. В роковой вечер ее не было дома, и она, естественно, не может знать, когда вернулся Воул. Он также сообщил присяжным, что Ромейн Хейльгер состоит в любовной связи с другим мужчиной, ради него и наговаривает на обвиняемого, обрекая его на смерть за преступление, которого он не совершал.

С поразительным хладнокровием Ромейн отвергала все предъявленные ей обвинения.

И тогда при полной тишине в затаившем дыхание зале было прочитано письмо Ромейн Хейльгер:

Макс, любимый! Сама судьба отдает его в наши руки. Он арестован! Его обвиняют в убийстве какой-то старухи; его-то, который и мухи не обидит! Ах, наконец пришло время отмщения! Я скажу, что в ту ночь он пришел домой весь в крови и сам во всем признался. Его отправят на виселицу, и он узнает, что это я, Ромейн Хейльгер, послала его на смерть. Воула не будет, и тогда — счастье, мой дорогой! После стольких лет… Наше счастье. Макс!

Эксперты готовы были тут же под присягой подтвердить подлинность почерка, но в этом не было необходимости. Ромейн Хейльгер призналась: Леонард Воул говорил правду, лгала она.

Теперь, когда показания главного свидетеля обвинения потеряли силу, ничего не стоили и слова государственного обвинителя.

Сэр Чарлз призвал своих свидетелей.

Воул был допрошен вторично и ни разу не сбился, не запутался во время перекрестного допроса. И хотя не все факты говорили в его пользу, присяжные, почти не совещаясь, вынесли свой приговор: невиновен!

Мистер Мейхерн поспешил поздравить Воула с победой. К нему, однако, было не так-то просто пробраться, и адвокат решил подождать, пока разойдется народ. Судя по тому, как он принялся тереть стекла пенсне, он здорово переволновался. Про себя мистер Мейхерн отметил, что у него, пожалуй, вошло в привычку: чуть что, браться за пенсне. Вот и жена говорит ему то же самое. Ох уж эти привычки, прелюбопытнейшая вещь!

Да, все-таки чрезвычайно интересный случай. И эта женщина, Ромейн Хейльгер… Как ни старалась казаться спокойной, а сколько страсти обнаружила здесь, в суде!

Едва Мейхерн закрывал глаза, перед ним тотчас возникал образ высокой бледной женщины, охваченной порывом неистовой страсти. Любовь ли., ненависть ли… И это странное движение пальцев…

И ведь у кого-то он уже видел точно такое. Но у кого? Совсем недавно…

Мистер Мейхерн вдруг вспомнил, и у него перехватило дыхание: мисс Могсон из Степни!

Не может быть! Неужели?!

К нему подошел сэр Чарлз и положил руку ему на плечо:

— Ну что, еще не успели поздравить нашего клиента? Был на волоске от виселицы. Идите к нему.

Мистер Мейхерн деликатно снял со своего плеча руку королевского адвоката.

Сейчас ему хотелось только одного: увидеть Ромейн Хейльгер.

Но встретиться им довелось много позже, а потому место встречи большого значения не имеет.

— Итак, вы догадались, — сказала она. — Как я изменила лицо? Это было не самое трудное; при газовом свете разглядеть грим довольно трудно, а остальное… Не забывайте, что я была актрисой.

— Но зачем?..

— Зачем я это сделала? — спросила она, улыбаясь одними губами. — Я должна была спасти его. Свидетельство любящей и безгранично преданной женщины — кто бы ему поверил? Вы сами дали мне это понять. Но я неплохо разбираюсь в людях. Вырвите у меня признание, уличите в чем-то постыдном; пусть я окажусь хуже, недостойнее того, против кого свидетельствую, и этот человек будет оправдан.

— А как же письма?

— Ненастоящим, или, как вы это называете, подложным, было только одно письмо, верхнее. Оно и решило дело.

— А человек по имени Макс?

— Его нет и никогда не было.

— И все же, мне кажется, — сухо заметил адвокат, — мы сумели бы выручить его и без этого спектакля, хотя и превосходно сыгранного.

— Я не могла рисковать. Понимаете, вы ведь думали, что он невиновен.

— Понимаю, миссис Воул. Я думал, а вы знали, что он невиновен.

— Ничего-то вы не поняли, дорогой мистер Мейхерн. Да, я знала! Знала, что он… виновен!..

Первый удар Джек Харингтон смазал и теперь уныло следил за мячом. Мяч остановился. Джек подошел и, оглянувшись на мету, прикинул расстояние. Отвратительное чувство презрения к себе было написано у него на лице. Вздохнув, он достал клюшку и свирепыми ударами снес с лица земли одуванчик и листок травы, после чего решительно занялся мячом.

Воистину тяжко служить ради хлеба насущного, когда тебе всего двадцать четыре и предел твоего честолюбия — скостить свой гандикап в гольфе. Пять с половиной дней в неделю Джек прозябал в городе, замурованный, как в могиле, в кабинете красного дерева. Зато половину субботнего дня и воскресенье он фанатично служил истинному делу своей жизни; от избытка рвения он даже снял номер в маленьком отеле в Стортон Хит, близ поля для игры в гольф, вставал в шесть утра, чтобы успеть часок потренироваться, и отправлялся в город поездом в 8.46. Единственной проблемой оставалась его, казалось, врожденная неспособность рассчитать хоть один удар в такую рань. Если он бил клюшкой, предназначенной для средних ударов, мяч весело катился далеко по дорожке, а его четыре «коротких» — с лихвой покрыли бы любое расстояние.

Вздохнув, Джек покрепче сжал клюшку и повторил про себя магические слова: «Левую руку до отказа, глаз с мяча не спускать».

Он замахнулся… и замер на месте от пронзительного крика, разорвавшего тишину летнего утра.

— Убивают… помогите! — взывал кто-то. — Убивают!

Кричала женщина. Вопль оборвался, послышался стон.

Бросив клюшку, Джек ринулся на крик, раздававшийся где-то рядом. Он оказался в глухой части поля, где почти не было домов. Поблизости находился лишь небольшой живописный коттедж, его старомодная элегантность не раз привлекала внимание Джека. К нему он и бежал. Коттедж укрывал поросший вереском холм. В мгновение ока, обогнув холм, Джек остановился перед закрытой на щеколду калиткой.

В саду за калиткой стояла девушка. Джек, естественно, решил, что именно она и звала на помощь, но тут же понял, что ошибся.

Девушка держала в руке маленькую корзинку, из которой торчали сорняки, она явно оторвалась от прополки широкого бордюра из фиалок. Джек заметил, что глаза ее похожи на фиалки — бархатистые, темные и нежные, скорее фиолетовые, чем синие. И вся она напоминала фиалку в простом полотняном фиолетовом платье.

Девушка смотрела на Джека то ли с раздражением, то ли с удивлением.

— Простите, пожалуйста, — сказал молодой человек, — это не вы кричали?

— Я? Нет, конечно.

Неподдельное удивление девушки смутило Джека. Голос ее звучал нежно, а легкий иностранный акцент добавлял ему прелести.

— Неужели вы не слышали? — воскликнул он. — Кричали как раз отсюда.

Девушка смотрела на него во все глаза.

— Я ровно ничего не слышала.

Теперь уже Джек смотрел на нее во все глаза. Не может быть, чтобы девушка не услышала отчаянную мольбу о помощи.

Однако ее спокойствие казалось настолько естественным, что заподозрить обман Джек не мог.

• Предыдущая
• 26/46
• Следующая