Последний орк - Де Мари Сильвана - Страница 64

• Предыдущая
• 64/160
• Следующая

Она свернулась калачиком и обхватила голову руками, сотрясаясь от рыданий, которые не оставляли ее до тех пор, пока она не почувствовала прикосновение маленьких ручонок и не услышала плач дочки. Эрброу, испуганная и отчаявшаяся, прибежала успокоить маму. Впервые за много месяцев Роби слышала плач девочки. Последний раз та плакала зимой, когда края озера покрылись льдом и малышка поскользнулась. Тогда плач ее был совсем недолгим, больше от разочарования, чем от боли, потому что Йорш мгновенно исцелял любую боль.

Сейчас же девочка отчаянно рыдала, вторя отчаянному плачу матери. Роби постаралась успокоиться, прижала к себе малышку, успокаивая и ее, и взглянула на разбросанные по песку остатки краба — она только что лишила ужина своего ребенка.

Проглотив слезы, она собрала еще горячие головешки и то, что можно было спасти из мяса, и пошла к морю мыть его, широкой дугой обходя Йорша, Карена Ашиола, Гаил Ару и всех, кто находился на берегу, охотясь, рыбача и смеясь.

Все это время Эрброу не отставала от нее ни на шаг, продолжая тихонько испуганно всхлипывать. Роби вновь разожгла костер и положила на камень остатки краба. Разделив их на две кучки.

Эрброу желала быть большой. Большой и сильной. Быть может, тогда она смогла бы утешить мать, успокоить ее отчаянные рыдания.

Она не знала, что делать. Она знала только, что совершенно бессильна.

Эта ужасная курица ничего не ела, потому что ела их.

Как она, Эрброу, ее мама и папа ели рыбу и кедровые орешки, курица ела счастье и радость.

Для нее было медом кого-нибудь ссорить. Лучше орешков для нее была чья-то боль.

И самое ужасное, что ее голод невозможно было утолить.

Эрброу никогда не видела маму в таком отчаянии.

Она вспомнила, как на нее напала лихорадка. Мама тогда очень испугалась, но потом папа положил Эрброу на лоб ладони, и лихорадка ушла, а мама снова стала улыбаться.

Может быть, и в этот раз все наладится, когда вернется папа, но Эрброу не была в этом уверена.

В этот раз все казалось ей более неясным и мрачным, почти безнадежным. Лихорадка — это очень больно, это словно в голове и в горле у тебя горит огонь. Но в этот раз было хуже.

Йорш вернулся с наступлением сумерек, довольный и веселый, с кучей маленьких осьминогов в руках. Море вздымалось под северным ветром, и тучи закрывали звезды.

Он всмотрелся в мрачное лицо жены, услышал фальшь в ее голосе, когда она приветствовала его, и радость исчезла.

— Что с тобой, моя госпожа? — обеспокоенно спросил он, опускаясь на колени, чтобы лучше видеть ее глаза.

Роби сидела у потухавшего огня перед их домом, и Эрброу, непривычно напряженная и молчаливая, не отходила от нее ни на шаг.

— Ничего, — ответила Роби, пожимая плечами и выдавливая из себя блеклую улыбку, которая не стерла мрак в ее глазах. — Я просто боюсь, что с минуты на минуту начнется гроза, — добавила она.

Еще раз улыбнулась. Потом разрыдалась.

Она плакала долго и горько, и каждый раз, когда казалось, что плач утихал, она начинала рыдать с новой силой. Роби не могла остановиться. Эрброу подбежала и обняла ее за ноги; Роби поняла, что причиняет боль дочери, и от этого ей стало еще хуже. Она попыталась взять себя в руки.

— Я просто думала о моих родителях, — солгала она и немедленно об этом пожалела. Но было уже поздно.

До этого дня Роби никогда по-настоящему не лгала Йоршу. Хотя если говорить честно, то было два маленьких исключения.

Она не сказала ему, что яичница в форме ракушек или созвездий являлась результатом осквернения старинного меча, но это нельзя было назвать ложью: ей просто позарез нужна была какая-нибудь посуда, чтобы готовить еду, и она не опасалась того, что он запретит ей трогать меч, а просто не хотела его огорчать.

Еще она не сказала ему, что ее полное имя было Розальба, и никогда не рассказывала о своих видениях, но и это нельзя было назвать ложью. Скорее единственной, не считая ракушек в волосах, формой кокетства, которую она когда-либо позволяла себе. Она просто хотела быть уверенной, абсолютно уверенной, что он, последний и прекраснейший потомок рода эльфов, желал быть с ней не из-за того, что она являлась наследницей Ардуина, а просто потому, что любил. Даже после того, как Йорш остановил на ней свой выбор, ее не покидали сомнения в том, что он, такой прекрасный, действительно желал быть именно с ней, и мысль о том, что он и не подозревал, что она предназначалась ему еще до своего рождения, придавала Роби уверенности.

Так что она только что впервые в жизни солгала своему супругу, причем самым грубым и нелепым образом, ведь говорить о смерти родителей, повешенных за непростительное преступление — дружбу с эльфом, значило лишний раз низвергнуть Йорша в его чувство вины.

Роби подняла на него свое мокрое лицо с распухшим носом. Она всем сердцем пожалела о том, что плакала. Ей не хотелось плакать перед супругом-эльфом. Эльфы не плачут: из их глаз никогда не текут слезы, и, в отличие от людей, они переживают любую боль без необходимости искать что-нибудь, во что можно высморкаться.

Роби почувствовала, как Йорш обнял ее. Эрброу оказалась между ними.

— Мама айа, — тихонько проговорила она.

В это время между их домом и морем показалась прыгающая фигура Птицы Феникс, выделявшаяся черным пятном на фоне вечернего неба.

— Пи-пи-пи ням-ням! — со злобой закричала Эрброу, указывая на нее отцу в надежде, что он поймет, наконец, причину всех несчастий.

— Никогда больше не кричи ей вслед, что она курица! — сказал Йорш, пряча свою обычную нежность под покровом строгости. — Это невежливо, а я не хочу, чтобы ты росла невежливой…

Непонимание отца стало последней каплей для сегодняшнего дня: Эрброу разразилась рыданиями.

— Не кричи на нее! — вмешалась Роби, но из-за желания защитить дочку от слез голос ее прозвучал слишком резко. Роби отдавала себе отчет, что казалась рассерженной.

Йорш долгим взглядом посмотрел на них обеих, потом посадил Эрброу к себе на колени, утешая ее, и снова обнял Роби.

— Смотри, — сказал он, указывая на свою добычу, что лежала на толстом стволе дерева, располагавшемся перед их дверью и служившем скамейкой. — Я поймал трех осьминогов: двух больших, для вас, и одного маленького, для меня.

Йорш улыбнулся в надежде, что улыбнется и Роби: все, что касалось еды вообще и еды для Эрброу в частности, обладало способностью делать улыбку его супруги сияющей, как жаркое летнее солнце, помогая Йоршу забыть о мучениях, которые доставляло ему убийство жертвы. Но Роби лишь сжала губы и кивнула, даже не поворачивая головы, чтобы посмотреть на трех осьминогов. Она опустила глаза к камню, который служил им очагом, а когда огонь был потушен — столом. С одной стороны лежали кедровые орешки для Йорша, с другой — крабовое мясо для нее и ее дочери. Роби начала есть. Впервые в жизни она не чувствовала голода. Она заставляла себя глотать, но все, казалось, имело вкус песка. Она продолжала жевать один и тот же кусок. Потом заметила, что Йорш с интересом наблюдает за ней.

— Можно мне тоже? — вежливо спросил он, улыбаясь.

— Нет, — поспешно ответила Роби, — я… я… я ужасно голодна!

С его лица не сходила улыбка.

— Тогда, может, ты дашь мне немножко? — обратился он к Эрброу. — Давай меняться на кедровые орешки? Смотри: тринадцать кедровых орешков, поцелуй и сказка за то, что ты дашь мне немножко мяса. Я расскажу тебе снова сказку о Фасолевой принцессе. Согласна?

Эрброу счастливо закивала и протянула ему кусочек крабового мяса.

— Нет! — воскликнула Роби. — Нет, нет, нет. Она… она тоже ужасно голодна… она должна расти.

Эрброу, побледнев, уставилась на мать: лоб малышки снова перерезала вертикальная складка, и подбородок задрожал, но она смогла удержаться от плача.

Йорш спокойно кивнул. На лице его все еще сияла улыбка.

• Предыдущая
• 64/160
• Следующая