Выбери любимый жанр

Петербургские трущобы. Том 1 - Крестовский Всеволод Владимирович - Страница 66

Изменить размер шрифта:

В последнее время ему особенно круто пришлось. Жалованье в дирекции забрано вперед; антрепренер требует вылепки каких-нибудь новых фигурок, потому что старые Венеры да Купидоны уже надоели; буде не выдумает новых, то совсем перестанет пользоваться заказами. Хозяйка тоже требует за квартиру, не топит печку и грозит выгнать, если не принесет хоть сколько-нибудь деньжишек. Вересов уже вторые сутки не обедал; его начинала бить лихорадка. Боязнь заболеть и через то окончательно лишиться заказов у антрепренера побудила его обратиться к одному товарищу по рисовальной школе. Товарищ, на беду, сам сидел без гроша, но, к счастью, пользовался обедом в кредит. Вересов, утолив кое-как свой двухсуточный голод, нашел у товарища целый портфель фотографических снимков с замечательнейших статуй европейских музеев. Издание было изящное и стоило порядочных денег, а к товарищу попало по случаю очень дешево. Разглядывая фотографии, Вересов схватился за возможность вылепить по ним новые группы, и, вместе с этою счастливою мыслью, представилась ему перспектива получения денег и новых заказов от антрепренера. Он выпросил себе у товарища на время, для работы, его дорогое издание и, уже совсем почти успокоенный, пошел было к себе домой, как вдруг вспомнил угрозу хозяйки выгнать его с квартиры и повернулся в обратную сторону.

«Без денег нечего и думать возвращаться. А хорошо бы теперь прямо засесть за работу – да как работать в холодной комнате и без свечи?» Размышляя таким образом, пошел к своему антрепренеру – но не застал его дома; значит, и эта надежда лопнула. Оставалось последнее и уже самое крайнее средство – попросить у отца.

Вересов долго не решался; но ведь не бродить же целую ночь по улицам в одном холодном пальтишке, и – нечего делать – он направился к Средней Мещанской.

Встреча его с Морденкой у ворот грязно-желтого дома уже известна читателю.

ЧАЮЩИЕ ДВИЖЕНИЯ ВОДЫ

Едва успел старик налить себе стакан настою из целебных, пользительных трав, как в прихожей раздался стук в наружную дверь.

– Алчущие и жаждущие, – заметил он не без довольной улыбки.

Вошла бедно одетая женщина с лицом, истощенным заботою и нуждою.

– Чем могу служить? – произнес Морденко свою обычную в этих случаях фразу.

– Пришла вещь свою выкупить.

Лицо ростовщика приняло угрюмый оттенок: он очень не жаловал выкупов.

– Фамилия? – отрывисто спросил Морденко.

– Иванова.

– Что заложено?

– Кольцо обручальное.

– Это, матушка, не ответ. Мне надо знать, какое: золотое или серебряное? У меня ведь не одна ваша вещь хранится, – внушительно выговаривал он.

– Золотое, – сообщила женщина.

– Когда было заложено?

– Месяц назад.

– Ровно месяц?.. Стало быть, сегодня срок… Хорошо, поглядим, поищем, – говорил он, вынув из ящика большую конторскую книгу и отыскивая в ней нужную ему запись; женщина с спокойным равнодушием следила за его указательным пальцем.

– Что ж вы, матушка, понапрасну меня беспокоите? – с неудовольствием поднял он на нее свои совиные очки.

Женщина чутко встрепенулась.

– Срок вашему закладу давно уже прошел, а вы требуете, сами не зная чего!

– Как прошел?! да ведь ровно же месяц?! – тревожно изумилась та.

– Гм… месяц… Извольте взглянуть! – Он подал ей другую книгу, по величине и виду совершенно равную первой. – Это ваша расписка? ваша рука?

– Моя… Что ж из этого?

– Месяц истек вчера… прошли уже целые сутки… Стало быть, вы изволили просрочить и, по закону, лишаетесь своей вещи! – С этими словами он запер книги в свой ящик и сухо поклонился выкупщице.

– Господи!.. Да неужели же вы за такую малость захотите отнять у меня вещь? – тихо проговорила она.

– Я не виноват, сударыня, я не виноват… Сами на себя пеняйте – зачем просрочили… Я люблю аккуратность и точность; двух минут против срока не потерплю; а делай-ка я поблажки, так самому с рукой ходить придется… Не могу, матушка, извините!

– Так неужели ж ему пропадать за два целковых?

Морденко пожал плечами.

– Я вам сделал одолжение, – возразил он, – я вам оказал доверие, а вы доверия моего не оправдали… сами просрочили, да сами на меня и плачетесь. Это, матушка, нехорошо-с! Эдак я от вас в другой раз, пожалуй, и не приму закладу.

– Да уж мне и закладывать больше нечего – последнее снесла, – проговорила женщина с глубоким вздохом и какою-то подавленной, горькой иронией.

– Это уж ваше дело, матушка, ваше дело; вам уж про то и ведать.

– Да ведь это – обручальное… это ведь навек человеку! – приступила она к нему с мольбою.

– Для меня это все единственно, матушка, все единственно, – возражал Морденко. – Я уж тут ничего больше не могу для вас сделать и прошу вас – оставьте меня, пожалуйста!.. Я человек хворый, а вы меня раздражаете… Уйдите лучше, матушка, уйдите!..

Женщина с минуту еще молча стояла на своем месте. По щекам ее катились обильные крупные слезы; она тихо повернулась и тихо ушла из квартиры Морденки.

Вся эта сцена произвела на Вересова томительно-тяжелое впечатление. Сердце его болезненно сжалось и щемило. Он на себе самом чувствовал печальное положение ушедшей женщины.

– Вот и делай людям добро! вот и одолжай их! – расхаживал Морденко по комнате. – Сами же нечестно с тобою поступят, а потом мытарем да лихоимцем, процентщиком обзывают!.. Мытарь… А мытарь-то господу богу угоден был – вот оно что!..

Не успел он еще кончить своего монолога, как в прихожей раздался стук в двери.

– Эк их нелегкая там разносила!.. Что ни говорят, а все к мытарю… все к мытарю ползут!.. Ох, люди, люди – фарисеи вы!..

В комнату робко вошел мужчина и, отвесив почтительный поклон, остановился у дверей. Морденко, вглядываясь, поднял на него свой фонарь – и луч света упал на рыжую физиономию пришедшего, осветив особенно его глаза, которые как-то озабоченно бегали в разные стороны, словно бы искали чего. Наружность нового гостя и преимущественно его странные глаза показались старику подозрительными.

– Что надо? – весьма нелюбезно возвысил он голос, запахивая на груди порыжелую мантилью.

– К вашей милости, – несмело и тихо заговорил рыжий, что – на опытный глаз – не совсем-то согласовалось с его внушительною фигурою. – Явите божеское одолжение, не дайте помереть с голоду…

– Я, брат, подаяний не творю: не из чего. Ступай себе с богом – бог подаст! – перебил Морденко, замахав рукою.

– Я не за подаянием, – поспешил объясниться пришедший, – я собственно по той причине, что не откажите принять в заклад… вещь принес… с себя заложить хочу.

– Какая-такая вещь там? – приподнялся Морденко, опершись об стол кулаками. Пришедший скинул свое кургузое пальто и стал расстегивать жилетку.

– Вот ее самую заложить хочу.

– Жилетку-то?.. Нет, брат, не принимаю! – решительно отказался Морденко.

– Что ж так, ваша милость? За что эдакая напасть на бедного человека? – взмолился рыжий. – Ведь вы же платье всякое берете. За что же-с мне-то отказ?

– Не то что платье, милый человек, а и пуговицу медную, гвоздик железный приму, – внушительно пояснил ему старик, – принеси ты мне костяшку от порток – и на ту отказу не будет: положенную цену дам, потому и пуговка и костяшка в своих деньгах ходит; а ты не в пору пришел – я не в пору не приму! Вот тебе и сказ!

– Будьте благодетелем! Ребятишки малые не емши сидят! Не откажите! – жалобно умолял рыжий со слезами в голосе.

– Чего тут, друг любезный, «не откажите!» – уж отказал; стало быть, и просить нечего! Ступай себе с богом! – порешил Морденко, – и рыжий удалился.

По уходе его старик еще тревожнее зашлепал своими туфлями из угла в угол; физиономия просителя шибко казалась ему подозрительною, недоброю, так что он только ради этого обстоятельства и отказал его просьбе; а с другой стороны известная уже скаредность и жадность напевали другую песню: «Эх, брат, напрасно отказал!.. жилетка все ж таки вещь; за нее дашь грош, а возьмешь гривну!» И вследствие всех этих соображений старик был теперь недоволен и жизнью, и людьми, и собою.