Петербургские трущобы. Том 1 - Крестовский Всеволод Владимирович - Страница 40

• Предыдущая
• 40/171
• Следующая

Бодлевский вскинул на нее притворно удивленный взгляд; княгиня горько улыбнулась.

– Вы удивляетесь моим словам… удивляетесь, конечно, до какого унижения может дойти женщина, – с горечью говорила она. – Я знаю, я не молода, мне уже тридцать семь лет (княгине было за сорок пять), поэтому вам кажется смешною любовь старухи… Вам нравится кто-нибудь лучше, моложе меня… Слушайте, не скрывайтесь!

– Перестаньте, княгиня! в мои года позволительно иметь более прочные привязанности, – ответил Бодлевский, поцеловав ее руку.

Лицо княгини просияло.

– Ну, так что же! О чем вы задумываетесь, что тревожит вас? – пристала она с большей энергией.

– Мало ли что может тревожить меня! – загадочно проговорил Бодлевский, уклоняя в сторону неопределенный взгляд.

– Скажите, откройте мне, – настаивала она.

– К чему же? Это вас нисколько не касается.

– Мне кажется, я имею некоторое право на вашу откровенность, – с укорливой улыбкой заметила Татьяна Львовна. – Наконец, я хочу, я требую, чтобы вы сказали мне.

Бодлевский молчал, как будто обдумывая что-то и словно борясь сам с собою.

– Я жду, – настойчиво повторила княгиня.

– Извольте, если это вас так интересует! – выговорил он наконец с тем полным вздохом, который иногда обозначает у людей решимость. – Видите ли… я проигрался в карты, а мой банкир не прислал еще Капгеру телеграмму на выдачу мне денег… Я, впрочем, уже телеграфировал ему, но… ответа нет… Вот что тревожит меня, и вот почему вчера я не был там, – заключил Бодлевский, стараясь не глядеть на княгиню.

– Только-то и всего? – удивилась она. – И вы молчали, вы не могли прямо сказать мне тотчас же!.. Сколько вы проиграли?

– Десять тысяч, – сквозь зубы процедил Бодлевский.

– Приезжайте завтра туда, в магазин; около двух часов я привезу деньги.

– Но, княгиня…

– Без всяких но!.. Я не люблю возражений… – сказала она с такой кокетливостью и с такой милой миной, что Бодлевскому не оставалось ничего более, как только вновь поцеловать ее руку, в знак своего полного согласия.

Это были первые деньги, добытые им от княгини.

«Экой дурак! не хватил цифры побольше! – рассуждал он мысленно, слушая влюбленные речи пожилой красавицы. – Экой дурак, а она бы дала непременно! Впрочем, мое от меня не уйдет и впоследствии», – успокоительно заключил он свое самоугрызение.

Молодой Шадурский изъявил Давыду Георгиевичу желание быть представленным Бероевой. Г.Шиншеев тотчас же исполнил это желание, и князь Владимир через полчаса успел уже надоесть ей до зевоты своей пошло-ловеласовской болтовней. Князь Владимир помнил, что перед ним женщина «не его общества», и потому отчасти держал себя не совсем так, как стал бы держаться перед особой своего круга. Бероева это поняла и раза два довольно тонко оборвала юного ловеласа, но именно потому, что это было тонко, юный ловелас не домекнулся о настоящем значении ее слов или не желал домекнуться. Петька, не перестававший наблюдать за своим приятелем, от души радовался его неуспеху, предвкушая уже наслаждение выигранного ужина. Это только бесило молодого Шадурского. Зевок Бероевой и случайно пойманная при этом ирония во взгляде князя Рапетова, наконец, торжествующая улыбка Петьки, коля его самолюбие, в то же время разжигали до злости настойчивое желание добиться своей цели.

– Так или иначе, рано или поздно, но я выиграю пари! – говорил он Петьке, стараясь решительной самоуверенностью тона прикрыть вопль самолюбия и донимавшее его бешенство.

– А я уж было думал, что ты после кораблекрушения повезешь меня кормить ужином, – со вздохом обманутой надежды заметил ему Петька.

– Обделывай скорее свои дела, Наташа, обделывай! – самодовольно потирал руки Бодлевский, уезжая в карете со своей сестрой, баронессой фон Деринг, с шиншеевского раута. – Я тебя порадую, – говорил он, – завтра мы начинаем осуществлять наши проекты: десять тысяч у меня в кармане!

– Как так?.. – изумилась Наташа.

– Очень просто: старуха Шадурская к двум часам привезет их к генеральше фон Шпильце.

Баронесса, вместо ответа, обвила руками шею Бодлевского и поцеловала его в лоб.

По Большой Подьяческой улице уже несколько дней сряду прохаживался неизвестного звания человек и все останавливался перед воротами одного и того же каменного дома. Подойдет, поглядит, нет ли билетов с известною надписью «одаеца комната», – видит, что нет, и пройдет себе далее. Неизвестного звания человек аккуратно два раза в день совершал свои экскурсии по Большой Подьяческой улице: пройдет раз утром и не показывается до вечера; пройдет раз вечером и скроется до следующего утра. Наконец, на седьмые или восьмые сутки, труды хождений его увенчались успехом. У ворот болтались, прикрепленные кое-как жеваным мякишем хлеба, две бумажки. Одна гласила, что «одаеца квартера о двух комнатах с кухней», а другая изображала об отдаче «комнаты снебелью ат жильцов». Прочтя это извещение, неизвестный человек тотчас же повернул назад и быстро направился к канаве, куда, очевидно, влекла его настоящая причина восьмидневных хождений. Эта настоящая причина привела его в Среднюю Мещанскую улицу, под ворота грязно-желтого, закоптелого дома, где безысходно пахло жестяною посудой и слышался непрерывный стук слесарей и кастрюльщиков. Означенная причина заставила его подняться в третий этаж по кривым, обтоптанным ступеням темной, промозгло-затхлой каменной лестницы и войти в общипанную дверь небольшой, но скверной квартиры, убранной, однако, с неряшливым поползновением на комфорт. По всему заметно было, что квартира служит обиталищем особы, не отличающейся целомудренностью своих привычек.

– Кто там? – послышался резко-сиплый, неприятный голос женщины из-за притворенных дверей другой комнаты, откуда разило смешанным запахом цикория, зажженной монашенки и табачищем.

– Все я же-с! – крякнув, ответствовал неизвестного звания человек.

– А, Зеленьков! Войди сюда!

– Оно самое и есть: Иван Иваныч господин Зеленьков! – проговорил тот, входя с кабацким разлетцем, потряхивая волосами, подергивая плечами и вдобавок подмигивая глазом, что в сложности выходило препротивно.

– Что, пес этакой! – с ругательной любезностью обратился к нему сорокалетний нарумяненный лимон в распашном шелковом капоте и с крепкой папироской в зубах. – Опять, поди-ка, ни с чем пришел?

– Ан вот-с нет, коку с соком принес! – поддразнил языком Иван Иванович.

– Говори дело: есть билеты?

– Пара! – крикнул господин Зеленьков и с торжествующим видом вытянул два свои пальца к носу нарумяненного лимона.

– Слава тебе, тетереву! – с удовольствием улыбнулся лимон. – А то уж мне куды как надоело ходить-то с докладами каждое утро! Подходящее, что ль? – обратился он к Зеленькову.

– Самая центра! потому как одна от жильцов комната при небели, а другая – фатера на всю стать, с кухней и две комнаты при ней.

– Ладно! Это, значит, годится, – сказал лимон и, зажегши с окурка новую папиросу, принялся, размахивая руками, шагать по комнате, тою особенной походкой, с перевальцем, которая у особ подобного рода называется «распаше». Иван Иванович тоже вынул из кармана обсосанный окурок сигарки, очевидно, про запас припрятанной, подул на него, закурил и небрежно расселся на линялом штофном диване.

– Таперича ты вот что, – заговорил лимон, делая свои соображения, – в эфтим самом доме живет…

Неопрятная особа, остановившись на этих словах, подошла к туалетцу и, вынув из ящика клочок бумаги, прочла написанное на нем.

– Живет Егор Егорыч Бероев, а у него жена Юлия Николаевна, – продолжала она. – Так ты вот что, как будешь нанимать квартеру, либо комнату там, что ли, старайся вызнать наперед, по какой лестнице живет этот самый Бероев, и коли квартера придется по той самой лестнице, бери ее беспременно.

– Значит, фатеру брать? – спросил Иван Иванович.

• Предыдущая
• 40/171
• Следующая