Максимальный риск - Шоу Шантель - Страница 24

• Предыдущая
• 24/27
• Следующая

— Ребенок!

— Девочка. У тебя дочь, Джина.

Она облизала пересохшие губы:

— Она в порядке?

Он молчал, и ее сердце перестало биться.

— Ланзо? — В ее голосе звучал страх.

— Она в порядке, — поспешил он ее заверить, — но она маленькая, крошечная.

Невероятно крошечная. Вид маленького человечка, которого медсестра унесла в специальное отделение, врезался в его память.

— Она в инкубаторе. — Он снова помолчал и осторожно добавил: — Она на вентиляторе, который помогает ей дышать, потому что ее легкие не полностью сформировались.

Радость Джины сменилась страхом.

— Я хочу ее увидеть.

— Скоро увидишь, cara.Но сначала доктор должен осмотреть тебя.

Через час Ланзо привез каталку Джины в детское отделение.

— Почему так много проводов? — дрожащим голосом спросила она, смахивая слезы.

Момент, когда она впервые увидела свою дочку, был переполнен эмоциями. Ее захлестнула огромная волна любви, и трясущейся рукой Джина прикоснулась к пластиковой стенке инкубатора. Она так хотела взять ее на руки, но, как и предупреждал Ланзо, девочка была очень маленькой. Она, казалось, утонула в пеленке, в которую была завернута.

— Ты здесь, мой ангел, — прошептала Джина, глядя на хрупкое тело и черные волосы своей дочери. — Ты мое маленькое чудо, и я знаю, ты справишься.

Ланзо не мог заставить себя посмотреть на ребенка в инкубаторе. Когда он первый раз ее увидел, он подумал, что у этого маленького создания мало шансов на выживание. Он, молча, стоял позади Джины, отчаянно желая защитить ее от боли потери, которая, как ему казалось, была неизбежна.

— Постарайся не слишком привязываться, cara,— тихо посоветовал он.

Джина повернула голову и посмотрела на него пустыми глазами. Она не могла понять его слов. Но постепенно осознание пришло к ней, неся с собой целую гамму эмоций, самой сильной из которых оказалась ярость.

— Не привязываться? Это мой ребенок, часть меня и тебя, только тебе не хватает смелости стать отцом! Ты думаешь, что если я не люблю ее, то мне легче будет пережить, если... она не выкарабкается? Ты это хочешь сказать, Ланзо? Я знаю, твоя невеста погибла вместе с твоими родителями, и я представляю, как ты тогда себя чувствовал, но ты не можешь отрезать свои чувства, как раковую опухоль, и выбросить на помойку. — Она вздохнула. — Ты трус. Можешь вести себя как сорвиголова, заниматься опасным спортом вроде прыжков с парашютом и гонок и не бояться за свою жизнь. Но настоящая опасность — это почувствовать что-то, и к ней ты не готов. Твой ребенок борется за жизнь, а ты отказываешься что-то чувствовать к нему, потому что не хочешь испытывать боль от возможной потери.

Ланзо посмотрел на нее и собрался ответить, но медсестра раскрыла шторы, которые давали им немного уединения, и сообщила, что везет Джину назад в палату.

— Уверена, вам нужно обезболивающее после операции, — сказала она и сочувственно улыбнулась. — А потом я помогу вам сцедить молоко, чтобы покормить ребенка через трубочку, пока она не окрепла, чтобы кушать самостоятельно.

— Я не хочу оставлять ее, — проговорила Джина. Она собиралась игнорировать боль от швов и остаться рядом с дочерью.

— Вам нужно отдыхать, — твердо возразила медсестра. — И ее папа здесь с ней.

— Он уже уходит, — холодно сказала Джина и не обернулась, когда медсестра увезла ее из детского отделения.

Глава 10

Ланзо пригладил волосы рукой и заметил, что она трясется. Слова Джины заставили его многое признать. Он не мог отрицать ни одно из ее обвинений. Трус? Да. Она имела полное право так его называть, когда он поворачивался к ней спиной всю ее беременность и настаивал, что не хочет быть отцом их ребенку.

Он медленно повернулся к инкубатору, и его сердце быстро забилось, когда он заметил, что его дочь смотрит на него голубыми глазами, такими же как у ее матери. Он сделал шаг вперед и стал изучать ее личико.

— Можете к ней прикоснуться, — сказала вошедшая медсестра. — Просуньте руку в окошко инкубатора... вот так.

Она была такой маленькой, что легко уместилась бы на его ладони. Ее кожа казалась почти прозрачной. Но она была мягкой и теплой, и ее грудь почти незаметно поднималась и опускалась при каждом вдохе и выдохе.

Неописуемое чувство охватило Ланзо, когда она обхватила его палец рукой и посмотрела на него.

В горле все горело, словно он проглотил кислоту, и губы были солеными.

— Вот.

Медсестра улыбнулась ему и протянула платок.

Он не мог остановить слезы, бегущие по его щекам, и он тер глаза платком, как в детстве, когда разбивал колени и бежал к маме за сочувствием.

Джина назвала этого ребенка своим чудом, но она была и его чудом, крошечным чудом, которое разморозило лед в его сердце. У него не было выбора любить ее или нет, ведь любовь наполняла каждую клеточку его тела, и он понимал, что готов отдать свою жизнь ради этого ребенка.

— Какие у нее шансы? — спросил Ланзо у медсестры. — Как думаете, она будет в порядке?

Та кивнула:

— Я в этом уверена. Она борец. Я много лет работаю с недоношенными детьми, и я вижу, что эта малышка очень сильная.

— Это у нее от мамы, — прошептал Ланзо.

Джина сдерживала свои эмоции, пока не оказалась снова в своей палате, где она послушно проглотила обезболивающее. Но как только она осталась одна, слезы снова полились из ее глаз, и она уткнулась лицом в подушку, стараясь заглушить свои рыдания.

Наконец истерика прошла, оставив ей только головную боль и икоту. За свою жизнь она выучила, что слезы никогда не решают проблемы, поэтому высморкалась и откинулась на подушки, морщась от боли. Она должна поспать и набраться сил, чтобы заботиться о ребенке: теперь они остались вдвоем. Она всегда знала, что станет матерью-одиночкой, и ради дочери она должна перестать жалеть себя.

Она проснулась под вечер и ужаснулась, что проспала так долго. Из-за кесарева сечения ей казалось, что ее переехал грузовик, и она обрадовалась, когда медсестра сказала, что еще слишком рано ходить, и отвезла ее в детское отделение.

Она не ожидала увидеть там Ланзо, сидящего возле инкубатора. Он не отрываясь смотрел на ребенка. Он по-прежнему был одет в джинсы и черный джемпер, которые были на нем двенадцать часов назад, и у Джины возникло странное подозрение, что он провел здесь все время, пока она спала. Он оглянулся, когда медсестра остановила кресло-каталку возле инкубатора, но Джина не смогла прочитать выражение его глаз. Она прикусила губу, не зная, что сказать. Он разделял ее неловкость, поэтому опустил глаза и заметил книгу детских имен, которую она принесла с собой.

— Я думал, ты уже выбрала несколько имен? — прошептал он.

— Ни одно из них ей не подходит.

Сердце Джины растаяло, когда девочка зевнула.

— Мы не можем продолжать называть ее просто «малышка».

— Как насчет имени Эндриа? — предложил Ланзо. — Это означает «любовь и радость».

Она пристально посмотрела на него, но его взгляд был прикован к их дочери. Она трясущейся рукой погладила малышку по волосам.

— Эндриа... Идеальное имя, — прошептала она в ответ. — Как звали твою маму?

— Роза.

— Это было вторым именем Нонны Джиневры.

Их глаза встретились в молчаливом согласии.

— Добро пожаловать в этот мир, Эндриа Роза, — сказал Ланзо и, к огромному удивлению Джины, положил свою руку поверх ее.

Ее сердце екнуло. Она не понимала, почему он здесь, если не собирался становиться отцом. Смела ли она надеяться, что он передумал? Она слишком боялась спросить, но внутри разлилось спокойствие. Они были просто двумя родителями, смотрящими на новорожденную дочь.

Как и предсказывала медсестра, Эндриа Роза оказалась борцом. Она становилась сильнее с каждым днем, а ее плач — все громче. Джина не возражала. Голос дочери наполнял ее огромной радостью и благодарностью. Каждый день приносил важное событие: Эндриа отключили от вентилятора, Джина сама смогла пройти в отделение, не корчась от боли, она первый раз взяла ее на руки без всех трубочек, которые поддерживали в ней жизнь, она впервые кормила ее грудью.

• Предыдущая
• 24/27
• Следующая