Товарищи - Пистоленко Владимир Иванович - Страница 33
- Предыдущая
- 33/80
- Следующая
Колесов начал называть фамилии и первым упомянул Жутаева. Раздались аплодисменты — это сергеевские ребята, хорошо знавшие Бориса, выражали свою радость. Дальше следовали фамилии Мазая, Рудакова, Писаренко. Едва Колесов называл фамилию, взрыв аплодисментов заполнял зрительный зал и долго гремел под высоким потолком.
Колесов не останавливал ребят. Он спокойно поглядывал в зал, выжидал и, когда аплодисменты смолкали, по прежнему негромко, но уверенно продолжал доклад.
Задолго до начала собрания, особенно после беседы с директором, Мазан чувствовал какую-то смутную тревогу, он не мог уяснить себе цели сегодняшнего собрания. Он старался понять, но так и не понял, зачем вызывал его Колесов. Не впервые Мазай говорил с новым директором, но этот разговор не был похож на предыдущие. Прежде бывало, во время беседы Колесов и расспрашивал и давал советы, а сегодня только задавал вопросы и все интересовался, что думает Мазай о том или другом факте, как он относится к тому или другому из товарищей. Мазай следил за выражением лица Ивана Захаровича, но так и не смог понять, доволен директор его ответами или, может быть, они не понравились Колесову. И вот только сейчас, на собрании, когда директор училища говорил о группе только хорошее и отметил Мазая как одного из лучших формовщиков, Васька успокоился. Настроение его стало веселым, приподнятым. Он то и дело оборачивался, поглядывал в зал и даже не пытался скрыть самодовольную улыбку. Сейчас он был даже рад, что на собрание пришли ребята и из других групп. Пусть услышат, как хвалит его директор училища. Вот только немного обидно, что первым Иван Захарович назвал Жутаева. Жаль… Его совсем бы не надо упоминать, а если и говорить, так то, что рассказал о Жутаеве директору Мазай.
А Колесов уже перешел от характеристики группы к роли дружбы и коллектива в жизни каждого человека. Он говорил об одном из основных качеств советских людей — о стремлении оказывать друг другу поддержку, заботиться о товарище, морально отвечать за его поступки. Он убедительно, на примерах из собственного опыта, показал, что коллектив советских людей — огромная сила и что силен он до тех пор, пока в основе его лежат дружба, взаимное уважение и забота друг о друге больше, чем о себе. Не просто забота по мелочам, а та забота, которая помогает человеку стать сыном своей великой родины и беззаветно служить ей.
На эту тему директор говорил уже с полчаса. В зале была тишина, все впились в докладчика глазами. Мазай уже не вертелся на месте, а внимательно слушал и старался понять, к чему ведет свою речь директор. Все это он говорит, конечно, неспроста. А для чего? Может быть, он еще раз похвалит группу? А может быть, начнет ругать ее? Мазай снова забеспокоился.
А директор подошел к самому краю сцены и, решительно жестикулируя, говорил… нет, не говорил а страстно бросал в зрительный зал слова:
— В настоящем советском коллективе горе одного человека становится горем всех, радость одного — радостью всех. В хорошем коллективе никогда не дадут товарищу оступиться или упасть. К нему протянутся десятки, сотни товарищеских рук, поддержат его и помогут выйти на торную дорогу. В этом сила советского коллектива… Наша великая партия, которая одна в мире смогла организовать сокрушительный отпор гитлеровцам и сейчас ведет Советскую Армию по земле врага в последнее наступление, партия учит нас всегда поддерживать друга собственным плечом… — Он обвел пристальным взглядом зал и почти шепотом сказал: — В нашем училище произошло позорное событие— сбежал второклассник, учащийся литейного отделения восьмой группы Георгий Бакланов. Сбежал как будто без всякой причины. Но причина, конечно, есть. Я к вам обращаюсь с вопросом, учащиеся восьмой группы: скажите, почему так случилось? Почему ваш товарищ сбежал? Почему? Ведь до этого ваша группа считалась лучшей. Так ли это? Лучшая она или нет? Давайте поговорим просто и сурово, прямо глядя друг другу в глаза.
Мазай почувствовал, как по его спине пробежал холодок. Он понял, что директор не считает восьмую группу хорошей и подозревает, что в побеге Бакланова виноват кто-то из группы. Значит, он не поверил тому, что слышал сегодня от Васьки? Мазай решил защищаться.
Когда директор кончил доклад, Васька первым попросил слова.
— Пожалуйста, прошу сюда, — пригласил Селезнев.
Поднявшись на сцену, Мазай, как всегда чуть прищурившись, пробежал взглядом по притихшим рядам и заговорил самоуверенным тоном:
— О том, какая у нас группа, я расписывать не буду. Ругать ее вроде не за что, а начни хвалить — могут подумать, что хвастаюсь. Одним словом, обиды на группу у меня, как у старосты, нет. Группа, можно сказать, нормальная. Мы все рады, что Иван Захарович хвалил пашу работу. Я так думаю: если хвалят — значит, есть за что. Это понимать надо. Стараемся, конечно, потому все и получается, как должно быть. Я хочу сказать насчет Бакланова. Товарищ директор, вы думаете, мы не понимаем про Бакланова? Все понимаем, очень понимаем: позор! И училищу позор, а группе — в первую очередь. А только Бакланов такой человек, что ничего я с ним поделать не мог. Думаете, не старался? Все было. Только рассказывать долго. На другого прикрикнешь, если он начнет проявлять себя, — и все. А с этим чего только не делали, — не помогает. Он все равно сбежал бы. Туда ему и дорога. И я так думаю, товарищ директор, что никто в этом не виноват. Виноват сам Бакланов. Пускай сам и отвечает. Я вам про это уже рассказывал. Сейчас мои ребята выступят, они добавят, пояснят, что к чему. Я еще хочу сказать вот о чем: насчет работы в цеху или когда поедем в эмтээс — марки своей не уроним, будем работать еще лучше, чем работаем. Вот и все, что я хотел сказать.
Вслед за Мазаем один за другим начали подниматься на сцену ребята из восьмой группы. Все они осуждали Бакланова и в один голос заявляли, что он очень плохой человек, что на него старались подействовать, по это не принесло никакой пользы, что в побеге виноват только он и никто больше.
Словно нехотя, на сцену поднялся Широков. Он попытался доказать, что Бакланов не совсем уж такой плохой парень, как о нем говорили.
— Сбежал он? Сбежал. Ну, и как мы… согласны? Почему он сбежал, я говорю? Может, еще и не виноват человек. Тут нужно подумать. Вот что. А мы насели на него. Почему насели? А Бакланов ничего работал… Мог… И парень, так сказать, ничего. Никому зла не делал. Что сбежал — это, конечно…
Огромный, широкоплечий, он неуклюже размахивал длинными руками, ерошил волосы, говорил очень медленно, с трудом подбирая слова. На сцене он казался смешным и беспомощным.
Широков ушел на свое место, не вызвав у слушателей ни сочувствия, ни одобрения.
Маленький и подвижной Филатов, наоборот, зачастил, затараторил. Он говорил громким, звонким голосом, и, хотя слова сыпал очень часто, слушали его с большим вниманием.
— Тут все наперебой хвалили нашу группу, и никто не коснулся недостатков. А недостатков у нас тоже много. И ты, Мазай, мне не подмаргивай, потому что я говорю как комсомолец. Нам сегодня с Широковым товарищ Батурин об этом говорил. Нельзя кривить душой. Вот. Недостатки у нас, конечно, есть, и их нужно изжить. Особенно много недостатков оказалось в последнее время: Бакланов сбежал, новенький Жутаев не успел приехать из Сергеевки — Мазая поколотил. Значит, драка. Так? А Мазай все-таки староста. Разве мы для этого старосту выбирали? Как все это считать? По-моему, это плохо. И критиковать нужно за такие дела, а не хвалить. Ты, товарищ Мазай, хоть и не комсомолец, а тоже должен был критиковать… Я все сказал.
Он спрыгнул со сцены и пошел на свое место, улыбающийся, довольный своим первым комсомольским выступлением.
Филатову похлопали.
Жутаев внимательно слушал. Доклад директора ему очень понравился. Понравились спокойствие и уверенность Ивана Захаровича. Казалось, Колесов не выступает с трибуны, а беседует с ребятами, просто, откровенно и задушевно, и поэтому все слова его были понятными, волновали, вызывали тревогу и заставляли задуматься. Перед Жутаевым пронеслись все события последних дней, и он задавал себе вопрос: почему же все произошло именно так, а не иначе? Борис был уверен, что после доклада директора ребята поговорят откровенно о своих недостатках и разойдутся по комнатам с облегченной душой. Но уже выступление Мазая удивило Жутаева и заставило насторожиться. Когда же ребята из восьмой группы один за другим начали хвалить с трибуны Мазая и охаивать Бакланова, Борису стало ясно, что не все поняли доклад директора так, как нужно было понять. Он с нетерпением ждал выступлений комсомольцев. Но ни Широков, ни Филатов почти ничего нового не сказали. Борис решил, что молчать нельзя, и поднял руку.
- Предыдущая
- 33/80
- Следующая
