Лёшка - Голышкин Василий Семенович - Страница 51

• Предыдущая
• 51/76
• Следующая

В комитете комсомола сидели двое: секретарь райкома Плотников и секретарь нашего комитета Зина. За окном морозно искрился снег. С крыши вровень с рамой сталактитами свисали сосульки. Не успели истечь в минувшую оттепель да так и торчали, штыками вниз, держа мертвую воду.

В комитете пахло духами и дымом. Два запаха — Зинин и гостя — боролись, стараясь положить друг друга на лопатки. Но, как определил мой нос, запах дыма явно брал верх над запахом духов.

Увидев меня, Плотников прикусил сигарету и двумя руками, навстречу мне, толкнул воображаемый мяч. «Капустный кочан», — догадался я и, поймав, оглянулся, куда бы бросить. На глаза попался плакат:

— Пусть не врет! — сказал я и запустил в плакат воображаемым кочаном.

Они оба тут же аукнулись.

— Кто врет? — спросила Зина.

— О чем врет? — спросил Плотников.

— Плакат, — ответил я, — что у нас в училище никто не курит.

Зина вспыхнула. Плотников, прочитав, укоризненно посмотрел на Зину и — виновато — на меня. Потом, явно казня Зину, сказал:

— Я и не знал… А мне тут, понимаешь, даже прикурить дали…

В руках у Зины предательски поблескивала зажигалка, и я, чтобы не смущать своего секретаря, завел глаза под потолок. А когда опустил их, сигареты у секретаря уже не было. Он ее куда-то спрятал. Наверное, в спичечный коробок, которым смущенно поигрывал.

— А ты смелый, — огрела меня Зина.

Я молча снес удар. Но Зина и без слов поняла, что я о ней думаю. По усмешке, которую я в нее выпустил. Усмешка была злой и недвусмысленной: «Эх ты, подхалимка!..»

На Плотникова она не смотрела. Он сам нашел ее глаза и сказал:

— Не знаю, кто это придумал: «Нет правил без исключений…» Но знаю — шельма и себе на уме. «По правилам — нельзя, но вы — начальство и вам, в виде исключения, можно». А по-моему, если нельзя, то никому нельзя! А если можно, то всем можно!.. Ты говоришь, он смелый, — Плотников кивнул на меня, — пожалуй, если для того, чтобы другим напомнить о правилах поведения, нужны отвага и мужество. Но не думаю, что за это скоро станут давать ордена. — Он усмехнулся и кинул мне: — Ты к ней?

— Я спросить… Про замки, — сказал я и нисколько не удивился тому, что, услышав про замки, Зина, как из пращи, вылетела из кресла и, воспарив над столом, тут же без сил бухнулась обратно.

Что до Плотникова, то его, по-моему, Зинины пируэты озадачили, и он вопрошающе посмотрел на нашего секретаря. На этот раз, чувствуя свою правоту, Зина не отвела глаз.

— У всех комсомольцы как комсомольцы, — сказала она, — а у меня, извини, какие-то ненормальные…

Плотников слушал не перебивая, и Зина, кивнув на меня, продолжала:

— Он против замков. А у нас, извини, всюду замки…

— Даже на аптечке, — подсказал я.

— Да! — приняла мой вызов Зина. — И не только… Еще на пожарном щите с огнетушителем. И на витринах с муляжами: тортами, халами, сдобами… И на пирамиде с кубками… А как же? Сними попробуй!.. Снять замки, все равно, что… — Зина задумалась, подыскивая образ, а он сам вылез ей на глаза — рябина под окном, которой лакомились налетевшие неведомо откуда снегири. — Вот все равно что пустить снегирей на рябину. Сразу все растащат. А он, — косой взгляд в мою сторону, — он против замков, как против врагов: «Замки — это непедагогично!» — Зина очень похоже передразнила меня, и я улыбнулся, отчего она совсем взвилась. — Он еще смеется! А растаскивать казенное педагогично?

— Кто еще так думает? — спросил Плотников.

— Как «так»? — опешила Зина.

— Ну, что с замками педагогичней, чем без замков? — подсек Плотников.

Зина не растерялась.

— Может, без замков и педагогичней, — сказала она, — только, кто потом деньги платить будет?

— Деньги!.. — Плотников, как петух, похлопал себя по бокам, нащупал сигареты, но, достав, посмотрел на меня и не закурил. — Да, деньги счет любят. Но не в деньгах дело, а в чести. Вот я знаю, у нас на одном заводе — бригада. Деньги получат на всех, а потом — каждый себе. Сколько положено, столько и берет. Без кассира. А кинотеатры без контролеров?.. А автобусы, трамваи и троллейбусы без кондукторов, книжные магазины в цехах без продавцов?.. А ты все училище под замок. Мол, нет никому доверия. Как же ты его, — он кивнул на меня, — без доверия воспитаешь? Боишься, растащат? Ну кое-кто и унесет кое-что. Зато другим наука: куда смотрели? Да и сколько унесут!.. Когда трамвай без кондуктора пускали, тоже опасения были: заяц казну разорит. Не разорил! Сам на убыль пошел.

— Я что! — отступила Зина. — Я только вот что! — и она выставила мизинец.

Но Плотников не принял Зининого самоуничижения. Заломил у нее мизинец и вместо него оттопырил большой палец.

— Ты вот что! — сказал он. — Не сама по себе, конечно, а во главе масс. А массы все могут! В том числе и без замков честно жить… «Человек и замок…» — Он задумался. — А что? Чем не тема для комсомольского собрания о доверии. — И ко мне: — Ты не против?

— Я за! — сказал я.

— Ну вот, — сказал Плотников, — массы одобряют. Выноси на комитет, Зина, утверждай повестку — и по боку замки всех калибров…

— У меня еще… — встрял я.

— У него еще! — Зина умоляюще посмотрела на Плотникова. — Вы слышите, Николай Иванович, у него еще!!!

— Просто Коля, — поправил Плотников и доверительно ей и мне: — А то как услышу свое отчество, так чувствую, прет из меня борода и тут же седеет. Отчество — это для поживших. Как уважение к годам и заслугам. А нам имя. Как пароль дружбы, а? Оно нас и роднит и сближает. — И к Зине: — Может, выслушаешь его?

— У меня кандидатуры. Для награждения за ночную вахту…

— Давай! — оживилась Зина. — Кого выдвигаешь?

— Галеев, Плющ и Догадкин, — сказал я.

Зина растерялась. Она от меня же знала что «троица» была далеко не святой: один пивом промышлял, другой — телефонными трубками, третий — пластинками, — и вдруг им, как лучшим, премии!.. А что те скажут, что ни пивом, ни телефонными трубками, ни пластинками не промышляли, а в ночном десанте не хуже кануриков действовали? А то скажут, если узнают, что плюс на плюс дает плюс, а плюс на минус дает минус. И нечего канурикам со своим минусом по поведению лезть за премиями, хотя по труду они и тянут на плюс.

— Плюс на минус дает минус, — сказала Зина, и я вздрогнул, пораженный тем, что угадал ход ее мысли.

Плотников о кануриках тоже знал. Даже больше, чем Зина. Я, рассказывая ему про них, и про кубки не утаил. Интересно, чью сторону он возьмет, мою или Зинину?

Он повел издалека.

— А что, — сказал он, — если с десанта в них новый человек начался, а? Ну допустим!.. Тогда зачем же ему, этому новому человеку, старый хвост пришивать? Человек начался… Это же точка отсчета! Вот с нее и начните новый счет плюсов и минусов. Плюсы у них есть — ночной десант, а минусы?

— Минусов нет, — сказал я.

— Тогда выдвигайте, — сказал Плотников.

— Записываю, — сказала Зина и пригрозила: — Отвечаешь!

Я улыбался. Моя взяла!

Первой, как в сказке, растаяла Снегурочка. Она была самой хрупкой из всех, и, когда март — женский месяц с мужским именем — по-матерински решил обогреть ее, она не снесла теплых объятий и растаяла. Потом, рыхлая, вся почернев, скапутилась, рухнув в лужу, Снежная Баба. Дольше других, нахлобучив на макушку детское ведерышко и обувшись в заправдашние валенки, держался Дед Мороз. Но и он — последняя из наших снежных скульптур — в конце концов окочурился, и наш училищный двор, залитый полой водой, опустел, как море, в котором вдруг потонули все парусники.

Я стоял возле окна и смотрел, как умирает зима. От нее почти ничего уже не осталось. Ну разве что коврига пышного снега, медовый ломоть льда… Да и тем оставалось жить всего ничего. Их за обе щеки уплетали ненасытные обжоры солнце и вода.

Печально знать, что умирает человек. Потому что человек умирает навсегда. А смотреть, как умирает природа, не печально. Потому что природа никогда не умирает. Только меняет вид, как солдат форму, зимнюю — на летнюю, летнюю — на зимнюю. Но у людей не всегда так, как у природы. Старое долго держится. И хотя давно надоело всем, не уступает новому. Сколько лет нашему ПТУ, а все, что есть в нем, все имущество, все кабинеты, аудитории, залы, за семью замками пряталось. Так было, но так больше не будет. «Сезам, откройся!» — сказали мы, учащиеся, на комсомольском собрании, и этой резолюции довольно было, чтобы все этажи, шкафы и шкафчики распахнули перед нами свои двери, дверцы и дверочки… Дирекция вняла нашему призыву и пошла на эксперимент. Я тоже участник этого эксперимента. И, стоя возле окна, не просто любуюсь умиранием зимы, а жду начала торжественного акта, в котором буду играть главную роль.

• Предыдущая
• 51/76
• Следующая