Семь отмычек Всевластия - Краснов Антон - Страница 7

• Предыдущая
• 7/78
• Следующая

Стоявший у дверей рыжебородый здоровяк распахнул свое рванье и начал усиленно начесывать густейшую шерсть на груди. Из нее вывалилась огромнейших размеров вошь и упала прямо на ногу Коляну, которого буквально скорчило от отвращения.

– Да ты мне че тут творишь, блин, козел… – начал было он, но тут же был остановлен рыком рыжебородого заповедника для нательных домашних животных:

– Уж не меня ли назвал ты козлом, головешка? – Колян ощутил, как в ногах пухнет предательская рыхлая вата.

Белокурый продолжал хлопотать над стариком, и потому никто не помешал рыжебородому одним шагом преодолеть разделяющее его и Ковалева пространство, схватить не самого хилого и жидкокостного Коляна одной рукой за подбородок и поднять в воздух с такой легкостью, как будто кандидат в мастера спорта по боксу Ковалев весил, как рахитичный недомерок из школы для умственно отсталых.

Мгновенно рассвирепевший брателло извернулся и брыкнул рыжебородого амбала обеими ногами в грудь.

С таким же успехом он мог приложиться, скажем, к гранитной скале.

Нет, под ногами что-то хрустнуло, но, судя по всему, это было отнюдь не ребро рыжебородого, а брат-близнец той вши, которая в данный момент нарезала круги по полу коляновского предбанника, играя в шестикратного чемпиона мира Михаэля Шумахера.

– Выбил бы я мозг из жалкой твоей человеческой башки, – прогремел рыжебородый, – да лишь тем тебя и могу оправдать, что не видел ты козлов настоящих! Идем!

Продолжая удерживать несчастного братка на одной руке так, что ступни Коляна мотались в тридцати сантиметрах от пола (это ж какая силища нужна! – в ужасе осознания свело судорогой мозги Коляна), рыжебородый вынес его из предбанника на невесть откуда нагрянувший холод. И опустил на скорчившуюся траву, уже затянутую инеем и побитую снегом и ветром.

– Воззрись, смертный!

И Колян посмотрел. Еще бы ему не смотреть!.. Тотчас же из груди его вырвалось нечленораздельное матерное ругательство, в котором гармонично сплелись изумление и ярость.

Возле его новенького джипа, купленного на честно отжатые у лохов и конкурентов то ли семьдесят, то ли пятьдесят штук баксов, стояла огромная лохматая тварь. Своими неимоверными размерами она напоминала больше лошадь, чем козла. Только шлейф умопомрачительной вони, которую порывами ветра время от времени относило на Коляна, свидетельствовал о том, что перед Ковалевым действительно козел.

У Коляна заслезились глаза и перехватило дыхание. И в это самое мгновение тварь, меланхолично что-то пережевывающая, зыркнула на Ковалева своими глазищами. Каждый по плошке!..

…И, схватив зубами за бампер (три штуки баксов, едри твою в дышло!), начала со скрежетом его отдирать.

Закрывающая же радиатор решетка, в народе именуемая «кенгурятником», уже была погнута и изуродована так, словно в нее, пусть и на малой скорости, въехал «КамАЗ».

– Э-э-э! – завопил Ковалев. – Ты че, сука! У меня брат космонавт! Да я тебя на коленвалу крутил!.. Убью, сучара! Ах ты, недоносок овечий!

Впрочем, осуществить все продекларированное Колян Ковалев не осмелился. Он замер на полдороге и, поспешно прихлопнув рот, быстро оглянулся на хозяина козла.

Рыжебородый, несмотря на габариты, достойные олимпийского чемпиона по тяжелой атлетике в сверхтяжелом весе Андрея Чемеркина, судя по всему, был довольно добродушен. Потому что на этот раз он только пожал плечами и меланхолично произнес:

– Не поймешь тебя. То меня, великого Эллера, называешь ты козлом, а теперь козла, самого что ни на есть чистопородного, причисляешь к племени то овечьему, то собачьему. «Сука». Да еще к полу женскому… Да будет тебе известно, что козел сей – мужеского полу. Взгляни, какие у него…

Колян коротко взвыл, зажмурился и, поджав под себя ноги, рыхло завалился в кусты.

В то время как рыжебородый Эллер показывал Коляну, что такое настоящий козел со всем к тому прилагающимся, блондин продолжал хлопотать над стариком в плаще.

Он делал над ним какие-то шаманские пассы руками, отчего под светлой кожей перекатывались бугры просто грандиозных мыши, бормотал что-то на захлебывающемся мелодичном языке с бесконечными поющими гласными – разумеется, непонятном для Афанасьева и Васягина. Последнее неудивительно: Васягин вообще кроме родного матерного владел только русским, да и то со словарем, то бишь с протоколом. А вот Афанасьев знал английский, французский, немного испанский и финский (с бо-о-ольшим словарем). Он нашел, что речь неизвестного больше всего клонится к финскому, однако же ни слова не понимал.

В этот момент блондин, представляющийся братом милосердия, повернулся к ним и сказал (теперь уже, разумеется, по-русски, совершенно без акцента, но с какими-то странными интонациями и теми ясными, округлыми окончаниями слов, что легче всего выдают чужака):

– Глаза нашего отца застилает тьма. Мне нужна помощь. Конечно, такие черви, как вы, мало что могут, но мать моя говорила, что даже вы, люди, способны приносить массу хлопот. А значит, и уводить от них.

Первым заговорил Афанасьев. Несмотря на то что он слышал слово «черви» только на рыбалке да на уроках зоологии в восьмом классе, и уж никак не в приложении к себе самому, он сделал вид, что это совершенно нормально, и произнес:

– Мы бы помогли… но что у него болит?

– Болит? У него ничего не может болеть. Ему нужно лекарство.

«По всей видимости, взгляды на медицину у меня и у этого набора мышц расходятся, и весьма существенно», – подумал Евгений. А сержант Васягин, по месту работы знавший, что можно предложить в качестве лекарства людям в лохмотьях, вваливающимся в чужой дом – а именно несколько профилактических ударов резиновой дубинкой, – только глупо захлопал глазами.

– Но что случилось?

Белокурый атлет снова повел в сторону Афанасьева голубыми миндалевидными глазами, и Женя, как еще совсем недавно Колян Ковалев, почувствовал, как в позвоночник втыкаются и жестоко ворочаются в нем ледяные иглы.

– Отец наш замутил небо, как во время оно, – наконец изрек белокурый, – он покинул ваш мир, когда наступил час, тому подобающий.

– Кого?

– В вашем мире таких, как мы, называли БОГАМИ, – уже нетерпеливо ответил шкафоподобный пришелец. – Но некогда мне вести с тобой пустые разговоры, червь. Отцу нашему нужно выпить что-то, что вольет в него силы.

– Что-нибудь вроде медовухи, что пивал я на перепутье миров на постоялом дворе у посредника Сверра, – пробормотал старик в шляпе.

– Выпить? – оцепенело проговорил Женя, который обеспокоился не столько смыслом и тоном сказанного, сколько габаритами этих людей. – Выпить есть. Это запросто. Вот. Должно помочь. Кстати, хорошая водка. У меня, когда ангина или там, скажем, грипп, я всегда – вместо лекарства… это…

И он протянул белокурому еще не распечатанную бутылку водки «Кристалл». Тот принял ее двумя пальцами, легонько сжал, и бутылка лопнула с жалобным стеклянным лепетом. Осколки посыпались на пол, и хлынула водка, заливая и попутно дезинфицируя грязные ступни белокурого. При этом тип, столь небрежно обращающийся с водкой, даже не порезался. «Да, – подумал Афанасьев, – точно, сумасшедший. Боли не чувствует».

Старик на лавке раздул ноздри и, вдохнув водочный аромат, произнес, не открывая глаз, вернее, одного-единственного глаза:

– Да, Альдаир, это поможет.

– Есть у вас еще такой же сосуд? – надменно спросил белокурый, поднимаясь во весь рост и едва не задевая головой притолоку.

Афанасьев пожал плечами, а сержант Васягин бросился к холодильнику и выволок оттуда целый ящик водки. Евгений принял у него спасительное лекарство и передал белокурому, поименованному стариком в шляпе Альдаиром:

– Так бы сразу и сказали, что водка нужна. Мы тоже этим все хвори преимущественно лечим. Я же говорил…

Его не слушали. Блондинистый атлет Альдаир бережно приподнял старика на лавке и протянул ему бутылку водки.

И тут началось самое интересное.

• Предыдущая
• 7/78
• Следующая