Миссия «Демо-2020» - Краснов Антон - Страница 45
- Предыдущая
- 45/67
- Следующая
– Ну, мин херц, это коли живы будут, – зловеще прибавил Алексашка Меншиков, на этот раз воздержавшись от ставших уже привычными в его устах кудрявых ругательств. Да и без них солоно было!..
«Дядюшка» Федор Юрьевич встал, сделал жест рукой, и по этому знаку Афанасьева со товарищи схватили и стали выводить из дома. По пути им попался мрачный Лефорт, глаза – иглами, мятое шелковое одеяние порвано на рукаве. Он угрюмо посторонился к стене, а Петр, вышедший следом, взял его под руку и стал что-то быстро и горячо говорить.
«Вот и попали!.. – горячо встопорщилось в голове Афанасьева. – Вот тебе и „слово и дело“, вот тебе и дядя Федор (Ромодановский), только на этот раз без всяких котов Матроскиных, а с дыбой и допросом в Тайных дел приказе!»
Мыслимо ли нормальному современному человеку даже подумать, что когда-нибудь страшное деревянное пугало прежних темных и кровавых времен, дыба, сможет стать для него реальностью? Афанасьев и не задумывался, сколько замечательных и крайне образных выражений вошло в русский язык из старинного пыточного застенка. К примеру, «узнать всю подноготную» – так со свирепым юмором характеризовали пытку иглами под ногти. «Согнуть в три погибели» и «согнуть в бараний рог» – сейчас это достаточно размытые выражения, означающие, казалось бы, одно и то же. А по тем временам выражения «согнуть в три погибели» и «согнуть в бараний рог» были вполне предметными, конкретными обозначениями методов ведения допроса. Вообще, в то время применялось четыре вида дознания, или разыскания истины, как тогда говорили. Это – допрос, расспрос, розыск и пристрастие. И если при простом допросе презумпция невиновности еще как-то допускалась, с грехом пополам, то все остальные виды дознания (особенно тот, что с пристрастием) строились на физическом воздействии, проще говоря, на пытке. Политические дела, умысел на персону государя, тем паче попытка убийства (была она или нет – не важно!) были самыми тяжкими преступлениями, и таких, как тогда говорили, «злочинцев» ждали особо веселые праздники. Ведь, как это ни странно, пытали всегда по праздникам.
Всю эту познавательную в иной ситуации информацию к размышлению выдал Афанасьеву работяга из приказа Тайных дел. Этот милый малый, трясясь в возке напротив государевых преступников и скромно улыбаясь, рассказал также, что недавно в Москву прибыл какой-то новый мастер заплечных дел, или кат, из бывших моряков. Его зовут Микешка, а прозвание ему дали Матроскин, потому как он ходил по морю и был, как теперь говорят, матросом.
Так к дяде Федору Ромодановскому прибавился еще и кат Матроскин. Смеяться или плакать – поди разбери!..
Добрый малый из приказа Тайных дел порассказал бы еще немало такого, отчего волосы стали бы дыбом. Его, видимо, искренне увлекала раскрываемая им тема. Но тут возок качнулся и остановился: приехали.
Приехали в застенок.
Всех четверых вывели из возка и направили в самую обычную, довольно неуклюжую деревянную калитку. За высокой изгородью стоял дом, обнесенный палисадником. Скрипнула дверь, здоровенный парень в красной рубахе выглянул наружу.
– Здравствуй, Федор Юрьевич, – почти как своему, кивнул он Ромадановскому. – Привезли, что ли, воров?
– Привезли, Микешка. Принимай. Где там твои молодцы? Наладили?
– А чего ж не наладить, Федор Юрьич. Все справили.
Афанасьев вздрогнул всем телом, когда парень в красной рубашке почти нежно приобнял его за талию и подтолкнул в спину – в глубь избы, жарко натопленной, пахнущей свежими сосновыми досками и почему-то кислой капустой, но уж никак не тюрьмой и смертью. Он как-то сразу понял, что этот человек и есть кат, палач, заплечных дел мастер Микешка по прозвищу Матроскин.
Подозреваемых в тяжком преступлении ввели в помещение, где и должно было совершаться дознание. Или розыск. С пристрастием.
Дыба стояла у дальней стены. У Афанасьева и всех прочих «злочинцев» подогнулись ноги при виде ее. Нет, ничего страшного она из себя не представляла: обычная перекладина на двух кирпичных столбах, веревка, конец которой переброшен через блок у потолочного свода. У основания столбов – бревно с хомутом. Евгений даже не мог сказать, что видел дыбу впервые… Нет, конечно, не впервые: он мог видеть ее… ну да, в кино, в музее, но сейчас!..
Тут же стояли скамья и стол для двух козлинобородых дьяков, которым следовало записывать показания. Тут же, на небольшом возвышении, стояла вторая скамья, обитая кумачом. Для начальства, так сказать. На нее-то и опустился тяжелый, рыхлый Федор Юрьевич. Выпил из поданного ему слугой кубка, вытер рукавом омоченные вином усы, крякнул. На желтом лице проступили красные пятна. Он сказал:
– Ну, люди вы новые, так что я сразу вас на дыбу не тягаю по одному, как положено. Но розыск будем вести по уставу. Ну, кто же доберется наконец до истины, порадует меня, старика?..
И он улыбнулся так, что у Афанасьева что-то лопнуло внутри.
– Да я уже рассказал всю подлинную правду! – закричал Евгений, делая шаг вперед (крепкие руки двух подручных ката Матроскина тотчас же схватили его и вернули на прежнее место). – Рассказал, рассказал и государю все рассказал!
Ромодановский улыбнулся в вислые усы и проговорил:
– Так, так. Хорошо. Только вот насчет подлинной правды ты погорячился, Евгений Владимиров Афанасьев. Вижу я, человек ты холеный, черной работы не знал и под пыткой не стоял, так что не знаешь, что такое «подлинная» правда. Микешка, а, верно ведь говорю?
– Эге, – неопределенно ответил тот, не разоряясь на титулы.
Специфика работы, верно, давала ему право не заглядывать князю заискивающе в глаза и не называть полным званием. Впрочем, дядюшка Федор Юрьевич не обижался. Он вообще был не обидчивый. Он продолжал:
– Слово «подлинная» происходит от слов «под длинником». Так называют длинный кнут здешние умельцы. «Подлинная» правда – сиречь правда, полученная через битье длинным кнутом. Понятно тебе, мастер огненных забав?
«Ах, да… да, меня же назначили заведовать фейерверками, – вспомнил Афанасьев, – „огненная забава“… Сейчас устроят мне забаву! И правду по-длин-ную тоже… фразеологи!»
Вот уж если где Афанасьев и не ожидал пополнить свои лингвистические познания, так это здесь, в пыточном застенке. «Тоже мне просветители, – смятенно думал он, – сначала тот придурок из возка, а теперь и сам дядюшка Федор, черти б его драли! И Сильвия эта где-то, жирная скотина… Где она, интересно? Поди, с Алексашкой Меншиковым катается! И потянуло же Меншикова на этакую колоду, гидрит-ангидрид!»
Каждого из обвиняемых по очереди вызывали к столу, за которым сидели два дьяка. За каждым аккуратно записали показания. Все это время Микешка Матроскин даже не показывался, а князь Федор Юрьевич сидел на скамье, обитой кумачом, откинувшись и опершись спиной о стену. Дремал, полузакрыв глаза и как будто отстранившись от всего происходящего. Дьяки меж тем орудовали перьями и, строго взглядывая из-под железных очков, заполняли протоколы. Записали даже идиотские речи Буббера об американском консуле и адвокате. «Интересно, как они напишут это слово?» Федор Юрьевич открыл глаза. Афанасьев понял, что настоящий розыск начнется только сейчас.
Но тут, впервые за все эти проклятые вымороченные сутки, Евгению и его незадачливым сотоварищам повезло. Прискакал нарочный с тем, чтобы Федор Юрьевич немедленно направлялся в Прешпург, дабы руководить маневрами. Таким образом дядюшке Федору напомнили, что он не только грозный князь-кесарь Ромодановский, зажавший в своем кулаке Москву, но и потешный король Фридрихус. Ромодановский развернул письмо Петра, проглядел его, а последний абзац прочитал вслух, бормоча себе под нос:
– «Понеже, мин херц кениг, не можем мы без тебя провесть маневр, и наладить войско, и учинить потешную баталию с супротивным нам королем, то просим немедля, бросив все дела, вернуться в Прешпург, дабы споспешествовать делу военному и государственному. С сим остаемся, Петрушка Алексеев, Франчишка Лефорт, Алехсашка Меншиков, Автономка Головин»…
- Предыдущая
- 45/67
- Следующая
