Король холопов - Крашевский Юзеф Игнаций - Страница 78

• Предыдущая
• 78/117
• Следующая

– Вы бы с ним об этом поговорили, – произнес Сухвильк, – у него много недругов, и вот он сам увеличивает их число. Духовенство до сих пор смотрело сквозь пальцы на все его слабости и увлечения, но это уж слишком унизительно!

Вержинек, изучивший хорошо характер Казимира и знавший, что никакое вмешательство не поможет, покачал головой и тихо сказал:

– Отец мой, я ничего не знаю и не слишком верю слухам, потому что про короля многое выдумывают; но если бы даже это было правдой, так ведь мы тут ничем не поможем – он не обратит внимания на то, что о нем станут говорить. Если и есть способ, то другой.

– Какой же? – строго спросил Сухвильк.

– Знаю я этих евреев, – ответил Вержинек, – хотя им, пожалуй, следовало бы гордиться, что король из их племени выбрал себе любовницу; но я уверен, что им это будет досаднее, чем всем тем, которые за это бранят короля. Достаточно будет поговорить с Левко, чтобы узнать всю правду и, быть может, предотвратить зло. Поеду в Величку.

В тот же день вечером Вержинек был у Левко.

Последний, по обыкновению, был занят делами и счетами и тотчас же завел разговор о складе соли, находившемся в Кракове. По лицу его и расположению духа нельзя было заключить о какой-либо заботе или печали. Он очень любезно принял своего краковского гостя и старался снискать его расположение, потому что король, хотя и благоволил к Левко, но Вержинек был слишком влиятельным лицом, и было опасно вызвать его нерасположение. Поздно вечером, когда они остались одни, гость начал откровенный разговор.

– Ничего нового вы не слыхали о дочке Аарона, Эсфири?

Левко внимательно посмотрел на своего гостя.

– Об Эсфири? – воскликнул он. – Другой такой отчаянной женщины не найти среди евреев, и дай Бог, чтобы никогда подобных не было! Не вспоминайте о ней, она очень огорчает меня и всю нашу семью.

Вержинек, немного помолчав, медленно произнес:

– В городе поговаривают, будто она стала королевской любовницей.

Левко вскочил, как ужаленный, и всплеснул руками. Он стоял некоторое время, как ошеломленный, и не мог проговорить ни слова, глаза его испуганно блуждали.

– Этого не может быть! – воскликнул он. – Я для короля охотно пожертвовал бы жизнью, но этого он не мог бы пожелать, да и девушка не согласилась бы. Она сумасбродна, но горда. Про нее все можно было бы сказать, но легкомысленной она никогда не была.

– Так говорят, хотя я этому не верю, – произнес гость. – Однако, что-нибудь дало же повод к этим сплетням.

– Вы ведь знаете, что король спас ей жизнь и вспомнил о ней, –продолжал Левко, как бы погруженный в свои мысли, – да и когда я на днях с ним разговаривал, он спросил меня о ней.

При воспоминании о расспросах короля относительно Эсфири лицо его стало мрачным, брови сдвинулись.

– Вспоминал о ней, – прибавил он тише.

Левко начал ходить по комнате с беспокойным видом.

– Я этому не верю, – произнес он, – но надо будет узнать правду; завтра же поеду. Девушка не умеет лгать.

– Ну, а если б во всех этих слухах была хоть доля правды, – спросил его Вержинек, – как вы предполагаете поступить?

Еврей, скрестив руки на груди, остановился молча перед ним.

– Если б это было правдой? – повторил он взволнованно и вдруг замолчал.

Видно было, что в нем происходит какая-то внутренняя борьба: лицо попеременно то краснело, то бледнело, из груди вырывались вздохи.

Вержинек долго ждал ответа: еврей, видимо, не торопился и что-то обдумывал. Наконец, он остановился снова перед гостем.

– Трудно ответить на ваш вопрос, – начал Левко с грустной улыбкой. –Знаете ли вы, что такое вечно странствующий еврей? Помните ли вы убийства и преследования, которым еще так недавно нас всюду подвергали? Горькими слезами нам следовало бы оплакивать наш позор, если бы…

Тут он остановился и в упор посмотрел на своего собеседника.

– Я проклял бы эту девушку, – произнес Левко, – но, если она, как новая Эсфирь сможет приобрести милость короля для всего нашего народа, то не думайте, что я поколебался бы пожертвовать ею для блага своего племени! Вержинек на это ничего не ответил.

– Это было бы большим несчастием и вместе с тем большим счастьем. Эта женщина дьявольски умна; ее ум мог бы пригодиться. Она хороша, молода, король мог бы сильно к ней привязаться.

К концу речи голос Левко совсем упал, на глазах показались слезы.

– Да, женщина все может, – продолжал он, как бы разговаривая сам с собою. – Кто знает? Это было бы страшно тяжело для нас, но вы ведь слышали и читали, что мужчины отдавали свою жизнь для народа, почему же женщине не пожертвовать для него тем, что дороже жизни?

Вержинек ничего не ответил.

– Но если еще нет ничего, – воскликнул Левко, – то пусть и не будет! Я, я сам увезу ее, запру, но если это уж совершилось, я скажу ей – будь для своего народа Эсфирью, и мы простим тебе твой позор.

На следующий день они вместе отправились в Краков. Левко велел остановиться возле дома, в котором жила Эсфирь. Он не хотел ни видеться, ни советоваться с кем-либо, пока сам не переговорит с нею. С торжественным видом опекуна и судьи он вошел в комнату. Эсфирь, видевшая как он подъехал, поднялась навстречу к нему.

В ней нельзя было заметить никакого замешательства и тревоги при виде этого человека, который молча и грозно подошел к ней.

Она была одета богато и со вкусом, на лице отражались счастье и гордость. Приветствие с ее стороны было крайне холодным; она как бы догадывалась о предстоящем неприятном объяснении.

– Эсфирь! – произнес Левко каким-то деланным, не своим голосом; он знал ее еще ребенком и обыкновенно говорил с ней иначе. – Эсфирь! Я прихожу к тебе не как Левко, твой родственник и опекун, но как судья, как один из старейшин нашего рода. Скажи мне всю правду!

– Я никогда еще не унизила себя ложью, – спокойно ответила девушка, –спрашивай.

– Король… – начал Левко, пристально, глядя на нее. – Что это в городе рассказывают о тебе и о нем? Может ли это быть?

– Что рассказывают? – переспросила холодно девушка.

– Тебя называют его любовницей…

Он взглянул на нее пронизывающим взглядом; она не опустила глаз. Оба молчали, хотя, по-видимому, у девушки ответ был наготове.

– Король спас мне жизнь, – медленно произнесла она, – и он может распоряжаться этой жизнью и мной.

Из груди Левко вырвался стон.

– Так ты признаешься? – воскликнул он.

– Король полюбил меня, – говорила девушка, – а он может многое сделать для нашего народа. Я к нему почувствовала любовь и уважение.

Она опустила голову и развела руками. – Я ничего не отрицаю! Я горжусь этим! Левко плюнул и отступил на несколько шагов. Он сделал над собой усилие, чтобы сдержать себя и не произнести тут же проклятие. Девушка гордо и спокойно смотрела на него. Отойдя на несколько шагов, еврей бросился в кресло и закрыл руками лицо. Он оплакивал унижение и позор своей крови, но ни слова не произнес.

Эсфирь приблизилась к нему.

– Левко, успокойтесь, – промолвила она, – если в этом и есть позор, то он падает на меня одну, но я осталась верной дочерью Израиля; вы меня оторвать от него не можете, ибо вам пришлось бы опасаться его мести. Не плюйте на женщину, которая, быть может, облагодетельствует весь наш народ! Левко молчал, продолжая сидеть в том же положении. Наконец, он превозмог себя, открыл лицо и встал.

– Не стану тебя проклинать, – произнес он, – пусть Бог нам будет судьей! Ты держишь в своих руках сердце короля. Не бросай же его. Ни одна женщина не умела до сих пор привязать его к себе, не упускай его, удержи навсегда. Этим ты только заслужишь наше прощение.

– Прощение? – гордо повторила девушка. – Вы должны меня благодарить, а не прощать.

Левко опустил голову, как бы побежденный. Строгое выражение лица, с которым он явился сюда, мало-помалу пропадало. Он все больше превращался в еврея, считающего барыши от принесенной жертвы.

Эсфирь следила за этой переменой, как будто заранее была в ней уверена.

• Предыдущая
• 78/117
• Следующая