Король холопов - Крашевский Юзеф Игнаций - Страница 16

• Предыдущая
• 16/117
• Следующая

Старый Ян, этот неустрашимый герой, неоднократно с редким мужеством подвергавший свою жизнь опасности, был расслаблен и бессилен.

Казимир, хотя и во цвете лет, но столько переживший и исстрадавшийся, согнулся под этим ударом, видя в нем не только потерю невесты, но и страшную угрозу для будущего. Помимо его воли страх заставил его говорить…

– Отец мой, – произнес он, обнимая стонавшего старика, – отец мой, сжалься надо мной. Какое-то незаслуженное проклятие висит над моей головой, я должен буду умереть последним в роде, и мое государство перейдет в чужие руки…

– Нет, – возразил старый Ян, которого сын заставил сесть, опасаясь, что после стольких страданий и бессонных ночей ему не хватит сил, – нет! Ты меня назвал отцом, я им хотел быть и хотел отдать за тебя собственную дочь; Господь воспротивился моим лучшим желаниям, но я не отказываюсь от звания отца и от обязанностей, налагаемых этим званием.

При этих словах в разговор вмешался маркграф Карл.

– Брат мой – потому что и я не отказываюсь быть твоим братом – дай пройти первому горю… Я и отец мой, король, мы оба постараемся выискать тебе жену… Мы тебя женим… Ты опровергнешь все неразумные и злобные предсказания… Мы не допустим, чтобы твое королевство…

В этот момент его прервал старый Ян и быстро начал:

– Карл хорошо говорит… Пусть нас соединит это общее горе… Поклянемся быть братьями… Я и Карл отыщем тебе жену.

Казимир схватил руку Яна.

– А я памятью этой дорогой покойницы, которую мне никто не заменит, клянусь вам, что приму из вашей руки невесту, которую вы мне выберете… Она будет новым звеном между мною и вами.

Таким образом, при еще неостывшем трупе маркграф Карл забросил удочку, необходимую для его политики, которая должна была поддержать связь между Польшей и Люксембургским домом.

Казимир дал согласие, слепо доверяя и находясь под тяжким впечатлением предсказания и страха, что он умрет, не оставив наследника.

Дочь, оставшаяся у него после смерти Альдоны, не могла возложить на свою голову корону, для защиты которой необходима была сильная мужская рука. Вместо предполагавшегося радостного свадебного обряда был совершен печальный похоронный обряд. Казимир проводил останки невесты до королевского склепа в Збраславе.

После похорон они еще раз обещали друг другу быть верными союзниками и друзьями, а король Ян и маркграф Карл торжественно обязались найти для Казимира новую невесту.

Прощание было очень трогательное и дружеское, но польский отряд, приехавший в Золотую Прагу с весельем, шумом и триумфом, уезжал оттуда на рассвете втихомолку, сопровождаемый печальным маркграфом Карлом, одетым в траур.

Все отнеслись с большим сожалением к королю Казимиру. Хотя он отыскал мужество и силу духа после того, как прошел первый взрыв отчаяния, однако глубокая печаль сделала его безучастным ко всему. Он возвращался равнодушный, ничем не интересуясь, погруженный в свои мысли, позволяя себя везти.

В таком состоянии его нашел вечером во время первого ночлега на чешской земле его любимый наперсник ксендз Сухвильк Гжималита, который провожал его в ту сторону до Праги.

Это был один из самых серьезных и ученых духовных своего времени, человек безупречный, рассудительный, очень привязанный к Казимиру, который ему платил за его любовь полным доверием. Подобно своему дяде, архиепископу Богории, Сухвильк воспитывался за границей, в Болоньи, Падуе, а в Риме закончил свое образование, и кроме мертвой теории привез с собой жизненные практические сведения обо всем, в чем его собственная страна нуждалась.

Как человек сильный духом, умевший говорить правду и никогда не унижавшийся до лести, он был очень ценим королем. Казимир его уважал и часто слушался его. При первом взгляде на него было видно, что это человек неустрашимый, энергичный; одной своей фигурой он внушал уважение. Сухвильк, войдя в комнату, в которой сидел Казимир, погруженный в свою печаль, раньше, чем подойти к нему, на секунду остановился, разглядывая его.

Королю стало неловко, что Сухвильк застал его в таком состоянии, указывавшем на его слабость, и он поднялся к нему навстречу, принуждая себя улыбнуться. Кохан, стоявший у порога, почувствовал себя лишним и скрылся.

Они остались вдвоем. Прошло некоторое время в глубоком молчании.

– Милостивый король, – произнес Сухвильк, смерив Казимира своим спокойным взглядом, – не надо так поддаваться горю, хотя оно и чувствительно. Но такова уж участь человеческая; все на свете изменчиво и нет ничего вечного. Это Господь посылает испытания.

После этого предисловия Сухвильк начал медленно:

– Люди, которые живут исключительно для себя, могут свободно отдаваться своим огорчениям и предаваться скорби, но не вы и не мы. Духовные и короли – сыны Божьи. Императоры держат в своих руках судьбы государств… Вас, ваше величество, ждет работа… Страна забыта, а дела много, и вас ждут… Вам не подобает проливать слезы над личными невзгодами.

У Казимира глаза заблестели, и он начал слушать со вниманием. Ксендз, оживившись, продолжал:

– Всемилостивый государь… Подумайте только о вашем народе, вверенном вашему подчинению, и ваше горе покажется вам менее острым и менее давящим.

– Отец мой, – отозвался Казимир, – вы правы, но есть страдания, которые выше человеческих сил…

– Силы вызываются собственной волей, и это зависит от самого человека; надо себя лишь в руки взять, – произнес Сухвильк.

– Войдите в мое положение… Это страшное предсказание, что я буду последним в моем роде! – шепнул Казимир. – В тот момент, когда я полагал, что освободился от всех предчувствий, когда у меня появилась надежда…

– Но надежда не потеряна, – произнес энергично духовный. – Предчувствия и предсказания – это искушения сатаны. Господь редко открывает будущее, а если Он это делает, то через уста людей посвященных и достойных. Но вы, как король, если бы даже это предсказание исполнилось, можете оставить после себя нечто большее, чем потомок и целое потомство, –плоды ваших трудов и славную память о ваших великих деяниях, которая продержится дольше, чем ваш род.

Король взглянул на него с оживлением и любопытством.

– Что же я могу сделать? – спросил он печально.

– Тут, у нас в этой Польше, кое-как составленный из кусков, благодаря оружию вашего отца? – возразил Сухвильк напирая на эти слова. – Вы меня спрашиваете, что вам предпринять? Ведь человеческой жизни не хватит, чтобы совершить все, что здесь нужно! Ваше величество, вы видели Прагу, как она пышно расцвела и возвысилась, а разве вы не могли бы и не должны были бы иметь такие города? Все у нас запущено, заброшено! Какие же у нас замки?.. Точно деревянный хлам, приготовленный как топливо! Школ у нас мало, страна стоит наполовину пустая, населения в ней слишком мало, необходимо его привлечь…

Казимир слушал, понемногу оживляясь.

– Наконец, ваше величество, где же наши законы? – добавил капеллан. –В других странах они писанные, а у нас каждый судья по-своему судит, руководствуясь старыми обычаями. Разве это единое королевство, где нет писанных законов, где много обычаев, и каждый писарь отмечает их для памяти, как ему заблагорассудится, а затем его пачкотня служит сводом законов. Разве это допустимо, что наши мещане, недовольные приговором наших судов, обращаются с апелляцией в Магдебург, к чужой власти. Сухвильк, бывший одинаково искусным теологом и законоведом, заговорив на эту тему, невольно увлекся.

Он сам вскоре заметил, что теперь не время перечислять королю все подробности, а потому перевел свою речь на другое.

– Ваш отец воевал, – произнес он, – а вы должны строить и управлять. Разве нам не больно слушать, когда чужестранцы, рассказывая о нашем крае, называют его диким, варварским, некультурным, наполовину языческим? Разве нам не должно быть стыдно, когда нас упрекают за наши неудобные и опасные пути сообщения? Промышленность у нас не развита, и мы все должны покупать у чужих…

Казалось, что Казимир забыл о своем горе.

• Предыдущая
• 16/117
• Следующая