Варшава - Козлов Владимир Владимирович - Страница 3
- Предыдущая
- 3/43
- Следующая
– Я тоже буду в эти выходные пить. Надоела учеба, все вообще надоело.
– И с кем это ты будешь пить?
– Не скажу. – Девушка улыбается. – Ты все равно не знаешь – они из моей гимназии.
В упражнении надо вставить артикли, кто-то уже вписал их шариковой ручкой. Я механически, не думая, переписываю предложения в тетрадь.
Волосатый встает из-за стола, отодвигает стул. Сиденье дребезжит. Он наклонятся к девушке, она целует его в щеку. Волосатый идет к выходу.
Я смотрю в учебник. Писать второе упражнение лень. Девушка что-то тихонько напевает.
На столе шариковой ручкой переписан текст песни «Наутилуса» – «Я хочу быть с тобой», все куплеты и припев.
Я отдаю учебник библиотекарше, забираю студенческий, выхожу из читалки, хлопнув стеклянной дверью.
На улице дождь. Я раскрываю зонтик. В одном месте ткань оторвалась от спицы, там дырка, в нее затекает вода. На серой стене дома написано баллончиком: «2-12-85-06. Это мой номер».
Сижу под компостером, держу наготове талон. Толкнув меня коленом, подсаживается мужик. Я поворачиваюсь, смотрю на него. Он говорит:
– Я сам – с Киева. Работаю на автобазе. Приехал сюда взять «газон» – договорился в военной части, около моста. Знаешь?
– Не-а.
– Ну и нечего тебе там знать.
– Может, и нечего.
– Отдал триста тысяч. Слышал? Триста тысяч. Это тебе не хуй собачий! Ни расписки, ни говниски. Отдал – и все, под честное слово.
– А если кинут?
– Как кинут?
– Ну, не дадут машину. Скажут – мы тебя не знаем.
– Как это – не знаем? Это что б такое было? Вообще хер знает что.
– А разве сейчас не хер знает что?
– Не, пацан, это еще жить можно. Вот после войны было – то вообще пиздец. Люди падаль жрали…
Мужик смотрит на меня. У него загорелое лицо, шрам на губе и красная сетка сосудов на щеках. Он наклоняется к моему уху и шепчет:
– А вообще, скажу тебе по секрету, – у меня в номере еще пятьсот. Во как!
Трамвай останавливается. Мужик выходит, заходит чувак в кепке. Он достает удостоверение контролера.
– Готовим талоны на контроль.
Пассажиры начинают суетиться, пробивать талоны. Я сую свой в щель компостера. Контролер кидается ко мне, я успеваю нажать на рычаг.
– Что, самый умный?
Я протягиваю ему талон.
– Не пойман – не вор.
– Я тебе сейчас покажу «не пойман – не вор». Сидит под компостером, думает – я не вижу.
– Но вот же талон, пробитый.
– А мне все равно, пробитый или нет. Ты когда его пробил? Безбилетным считается пассажир, который до следующей остановки не пробил талон – так в правилах сказано. – Он кивает на табличку под стеклом, на кабине водителя. – Так что плати штраф – двести рублей.
– У меня нет, я студент.
– А мне какое дело, кто ты? Сейчас отвезу на конечную и сдам в милицию.
– Сдавайте. Вот у меня талон.
– Смотри, где твой талон. – Он рвет талон и кидает на пол. – Ну-ка на выход.
Трамвай отъезжает. Контролер прячет удостоверение в карман. Он старше меня года на два. Над верхней губой – редкие черные волоски.
– Ну что, поговорим?
– О чем?
– Сейчас увидишь.
Удар кулаком в живот. Я приседаю. В лицо летит ботинок. Я уклоняюсь, падаю, вскакиваю. Он хватает меня за куртку. Я вырываюсь, бегу.
Оглядываюсь. Контролер спотыкается, падает, орет:
– Еще раз поймаю – тебе не жить!
Тетя Нина сидит на кухне, читает книгу «Анжелика и король». Я ставлю чайник на плиту.
– Ну што там, у институте?
– Ничего, все как всегда. А что у вас нового?
– Ай, малако апять падаражала. И масла, и смятана. Как жыть, Володя, ты мне скажы, а?
Я пожимаю плечами.
– Мая пенсия – тысяча. Ну, ты даеш васемьсот за квартиру. А што щас на гэтыя грошы купиш, а? Да, я уборщицай усю жизнь рабила, зарплата малая – сначала на камвольнам камбинате, патом у гастраноме. А муж мой, Саня, памёр у том гаду – трынадцатого наябра буде гадаушчна. У яго и пенсия добрая была, и рабиу ящо – у ахране. А тяпер мне што? Усё гэтые паляки паганые зрабили – Шушкевич и Кебич. Ня любять яны беларусау…
– А детей у вас нет?
Она махает рукой.
– Дочка адна, тры гады, як завербовалась на север, жыве там у этай мерзлате, мне и не пиша дажа. Што яна ёсть, што няма…
Чайник закипает, я сыплю в кружку заварку, наливаю кипяток. Открываю старый холодильник «ЗИЛ». Внутри воняет прогорклым маслом. Я достаю колбасу.
– Вот вывучышся, станеш рабить, многа зарабатывать… – говорит тетя Нина. – А я скора падохну. Забяры меня к себе, Саня, а? Как я тут без тябе адна? – Она плачет.
По стеклу молотит дождь. Светятся окна домов. Уличные фонари не горят: у города нечем платить за электричество.
Кузнецов заходит в аудиторию, садится на стул, закинув ногу на ногу.
– Вам повезло, можно сказать. Или наоборот – не повезло. Фор хум – хау, как говорят студенты, не знающие английского. Короче, занятия отменяют до конца недели. То есть, вас ждут пятидневные каникулы. Радуйтесь. Иногородние могут навестить своих родных и близких, остальные – весело провести время в столице нашей независимой республики.
До электрички – полчаса. Я беру в вокзальном буфете чай. Стакан помечен белой краской, залог – десять рублей. Следующий в очереди – лысый мужик в кожаной куртке. Он достает кошелек, полный долларов и белорусских, вытаскивает «медведя», сует буфетчице.
– Бутерброд с колбасой и чай.
Подают электричку, люди, отталкивая друг друга, кидаются занимать места. В дверях – давка.
Я захожу в вагон одним из последних. Свободных мест нет. На синих дерматиновых сиденьях – плохо одетые люди со скучными тупыми лицами.
Я прислоняюсь к боковине сиденья, достаю «Игру в бисер» Гессе, начинаю читать.
По вагону, расталкивая стоящих, идет бухой солдат в расстегнутой шинели. Он наклоняется мне к уху, от него пахнет водкой.
– Выпить ни хуя нет?
Я мотаю головой.
– Ты не сцы, я заплачу. У меня бабки есть.
Он показывает комок смятых «зайцев». Я опять мотаю головой.
За окнами темно. Многие уже вышли. Я сажусь на свободное место.
Свет тусклый, глаза устают. Я закрываю книгу. В окнах ничего не видно, кроме нерезких искаженных отражений. В углу вагона, у дверей в тамбур, сидит на полу бомж. Рядом – его хозяйство в пластиковых пакетах и коробке от бананов.
С лязгом открывается дверь, заходит мужик в светло синей форме.
– Приготовили билеты для проверки.
Я вскакиваю, хватаю сумку, бегу к выходу с другой стороны.
В тамбуре курит дед в телогрейке. Электричка тормозит, двери открываются. Я выпрыгиваю.
Темнота. В будке станции светится окошко кассы. Я бегу вдоль электрички в сторону, откуда пришел контролер, вскакиваю в следующий вагон. Двери закрываются, электричка трогается. На обоих стеклах набиты надписи «Не прислоняться». Слева «не» содрано.
На сиденье напротив меня – мужик. Лет сорок пять – пятьдесят, морщинистое лицо, лысина прикрыта клоком волос, из ноздрей торчат волоски. На полу – пустая бутылка от водки. Мужик говорит:
– Вот ты, наверно, студент?
– Студент.
– Ну, значит, умный, разбираешься во всем. Не то, что мы – старики.
– Ни в чем я не разбираюсь.
– Ладно, ты не это самое. Ты знаешь, о чем я говорю. Вот ты мне объясни, что такое происходит? Я ни хера не могу понять. А ты?
– Что вы имеете в виду?
– Ты мне мозги не это самое… Что это за блядство, а? Одни спекулянты, и больше ни хера. Купил за копейку – продал за рубль. Как это, ты мне объясни. Один, блядь, всю жизнь работает, как папа Карло, и ни хуя денег нет, а эти, бля – купил за копейку, продал за рубль…
- Предыдущая
- 3/43
- Следующая