Дни и ночи (СИ) - Горовая Ольга Вадимовна - Страница 28

• Предыдущая
• 28/60
• Следующая

Тимофей хмыкнул.

— Да, что мне говорить-то? — как-то насмешливо спросил он и встал со стола, отвернувшись к окну, — разве ваша подруга вам еще не все рассказала? — глухо бросил он со странным выражением. — Или вы решили еще что-то узнать? Из первых уст? — почти зло, с обидой спросил он, так и не повернувшись.

А Саша, наоборот, развернулась и уставилась ему в спину. Даже моргнула и улыбнулась. До нее наконец-то дошло, что именно заставляло Тимофея вести себя, будто дикобраз, выставляя иголки и делая все, чтобы отстраниться. Его задели слова Юли. И он обиделся, наверное, посчитав, что Саша все приняла на веру. Хотя сложно было иначе подумать на его месте. Уж она-то знала, как выворачивает наизнанку шлейф пересудов и шепота за спиной. Неужели и напился из-за злости на это? На нее?

Это расстроило Сашу.

— Юля просила перед вами извиниться, ей стыдно, — сказала она, все еще глядя в его напряженную спину.

— Да, пошло оно…, - он махнул головой, отчего нервно стриженные волосы на затылке легли в полном беспорядке. Ей захотелось их пригладить. — Не нужны мне ее извинения. Без них проживу. Как и раньше жил, — Тимофей полуобернулся. — Идите домой, Александра Олеговна, к подруге. Она вас ждет.

Выставлял все-таки. Только вот она пока не готова была уйти.

— А я ведь и не собиралась у вас спрашивать ничего, — ни с того, ни с сего призналась Саша и все же села на стул. — Просто, и правда, волновалась. Да и пить на голодный желудок, не лучший вариант, это я вам, как врач говорю, — протянув руку, она взяла со стола крышку от бутылки и закрыла ту, подозревая, что сейчас он может наорать на нее за вмешательство.

Если Саша и усвоила что-то за годы брака, так то, что мужчины страшно злятся, когда кто-то «лезет в их дела». А стремление напиться к таким делам относилось всегда.

Но Тимофей промолчал, даже не глянул на бутылку, опять ее рассматривал с тем, почти забытым выражением, словно пытаясь понять, кто же перед ним?

— Что, и никаких вопросов не будет? — скривившись, переспросил он. — Не интересно, как Першин докатился до Андреевки?

Саша не обиделась. Почему-то, она видела, что эти вопросы самому Тимофею причиняют боль, что злится он и на себя, и на свое поведение. Обида и злость и не такое людей говорить заставляла.

— Я сплетнями не интересуюсь, — пожала Саша плечами. — Я сужу по человеку исходя из того, что сама о нем знаю и вижу.

— Вы святая, Александра Олеговна? — Тимофей хмыкнул и скривился с явным недоверием. — Или просто говорите то, что я якобы, должен ожидать от вас услышать?

Она слабо улыбнулась.

— Я не знаю, что вы хотите услышать от меня. Я, вообще, иногда сомневаюсь, что в состоянии понять вас. Вам удачно удается беречь свою личность в неприкосновенности от вмешательства извне, Тимофей Борисович, это я еще в университете заметила, — она подперла подбородок ладонью и посмотрела на полку с моделями кораблей. Никогда бы не поверила, что он их собирает, скажи кто. Да и вряд ли, чтоб кто-то знал. — Просто, я знаю какого это — идти по коридору больницы и слышать шепот за своей спиной. Знаю, что чувствуешь, открыв дверь ординаторской и видеть застывшие на полуслове, виноватые лица коллег. Когда точно знаешь — они говорили обо мне, обсуждая, с кем сейчас изменяет мне муж, и сколько денег мы тратим на лечение моего бесплодия. И знаю, что ощущаешь, когда часть людей жалеют тебя, считая, что ты дура, а часть — злорадно улыбаются, едва зайдут за спину, и говорят, что так мне и надо, чтоб много о себе не думала. И сама я виновата во всех проблемах, и небось меня муж чем-то заразил после всех своих любовниц, или, наоборот, что изменяет мне оттого, что я не могу сделать то, что любая другая женщина может — родить ему наследника, — Саша не смотрела на Тимофей, просто говорила слова в воздух.

В какой-то степени, ей тоже был нужен человек, которому это можно сказать не оглядываясь, не боясь потом услышать очередные пересуды за спиной. Этого она и Юле не говорила, того, как ей больно от этого шепота и злословия. Улыбалась и делала перед подругой вид, что ничего не слышит.

— Я не слушаю сплетни, потому что знаю, как мало в них правда, порой, и потом, на собственной шкуре испытала, сколько боли и злобы, обиды они приносят тому, кого обсуждают.

Замолчав она не перевела взгляда, рассматривала модель какого-то парусника, делая вид, что безумно увлечена. А сама ни черта не видела, ни единой детали — глаза застилали слезы, мешая видеть.

Кто сказал, что понимание и смирение уменьшает обиду и боль? Может, просто, у нее был не тот случай, но Саше и сейчас было противно вспоминать это все. И больно. Она тоже злилась, пусть и понимала, что глупо.

— Он не придурок, он сволочь, если так к тебе относился, если допускал такое, — грубо прошептал Тимофей, прервав молчание минуты через две.

Оттолкнувшись от стола, сел прямо на пол. Уперся локтями в колени и придавил губы кулаком.

Саша передернула плечами. Даже не сделала акцента на изменившемся обращении. Ей не хотелось вспоминать Антона, а никак убежать от него не выходило. Все равно призрак его решений и поступков преследовал ее даже здесь и сейчас, с другим мужчиной.

— Не жалей меня, — предупредила она сквозь зубы, просто чтобы не расплакаться. — Я не для жалости это тебе рассказываю.

Тимофей тихо выругался и спрятал лицо в ладони.

— Прости, — совсем другим тоном произнес он. И впервые за вечер она поверила, что он и правда сожалеет и раскаивается в том, что огрызался. — Прав Николай, мне собака не нужна — я сам, как собака. Бешеная. Из-за своей боли и обиды на людей, бросаюсь на каждого, кто ступит на мою территорию. Тебе боль причинил, просто от того, что боялся — и ты отвернешься, поверишь, как все. Прости.

Он поднял голову и посмотрел прямо на нее.

Саша еле сумела раздвинуть губы в слабой улыбке.

— На собаку ты ни капли не похож, — возразила она. — Дик куда милее и не кричит на меня.

Тимофей тоже улыбнулся. Так же вымученно и криво.

— Точно, он куда милей меня, особенно, пьяного, — со стыдом в глазах согласился он и опять прижал кулак ко рту.

В комнате в который раз за этот вечер повисло молчание. Но Саша не прерывала его. Все что могла — она уже сказала. Но и уходить не хотела. Во всяком случае, пока Тимофей не гнал. Им обоим сейчас общество другого было нужно, пусть и молчаливое, наполненное горечью мыслей каждого. И Саша знала, что он это ощущал так же четко, как и она.

— Меня даже в операционной той не было, Саш, — вдруг, спустя минут десять, тихо проговорил Тимофей, заставив ее вздрогнуть. Она и не ждала, что он что-то будет говорить. — Я не оперировал того больного. Хотя должен был, это был мой пациент. И операция, пусть не простая, но плановая, подготовленная. А тут ректор пришел — сказал, что пациент как раз подходит, можно ему почку пересадить. И орган есть подходящий, и пробы все сходятся. И согласие родственники давали при поступлении в стационар на подобный вариант лечения. Он любил пересадки делать, просто светился, когда потом в новостях свое имя слышал, — Тимофей не поворачивался к ней, точно, как сама Саша, просто рассказывал в воздух. — Я не согласился, и правда спорил с ним на глазах анестезиолога и двух медсестер. Я же вел этого человека, понимаешь? Он лежал в моей палате, доверял мне, согласился на операцию. И я точно знал, что его организм, на тот момент, мог не выдержать такого вмешательства. Его не готовили к этому. Главврач меня выгнал из операционной. Вот так — просто взял и отстранил, сказал, что я ни черта не понимаю, а если боюсь — надо слушать опытных коллег и учителей. И нечего человека два раза на операционный стол гонять, тем более, что и орган подходящий есть, — Тимофей уперся в раскрытую ладонь лбом. — Я ушел. Он заведующий отделением, ректор, доктор мед. наук, академик, светило страны в области трансплантаций. Может и правда зря спорил и не соглашался, да еще и при всех, позорил человека, который меня учил всему, что я знал. А утром, на пятиминутке, меня как пацана начали вычитывать за то, что потерял больного на операционном столе. И знаешь кто? Он. Заведующий, который сам меня отстранил и сам оперировал. Я тогда просто опешил, мне даже не сказали, не сообщили, что больной умер…. Чтоб его, — Тимофей хрустнул пальцами. — Перед фактом поставили. А у него даже лицо не дрогнуло, когда пытался пристыдить меня и рассказывал, что следует слушать опытных людей. Человек, с которым я за годы учебы и аспирантуры проводил больше времени, чем с родным отцом. Он просто прикрылся мной. Использовал и выбросил, потому что ему же нельзя было так ошибиться! Потерять пациента на столе от острой сердечной недостаточности. Он таких ошибок совершить не мог. Не то, что я. И никто, никто не усомнился. А те, кто видел наш спор — сидели и лиц не поднимали, в глаза мне не смотрели, только молчали, соглашаясь с тем, что говорил он. Потому что им тоже лишением мест угрожали, — Тимофей замолк, глядя на свои стиснутые кулаки.

• Предыдущая
• 28/60
• Следующая