Ах, Мишель, Мишель!.. - де Рамон Натали - Страница 8

— Накричала на вас?

— Лучше бы накричала, мам. А то явилась и часа полтора скрипучим голосом рассказывала Бернару, какой он мот и бездельник, и, мол, от него одни убытки, точно как от его отца, который и такой, и сякой, и всяко разный. И представляешь, все это при мне, как если бы меня не было в комнате! Ужасно противно. А как она выговаривает ему за вещи? Ты же знаешь, что на тренировках кроссовки моментально рвутся и протираются. А Бернар так и ходит. Зашьет сам нитками через край наверху, а на подошве — дыра насквозь. Над Бернаром и так все смеются — он в команде самый маленький, да еще в очках. А с чего ему расти? Она кормит его одними бульонами из пакетов. Бернар умный. Самый умный в классе. А она его пилит и пилит, что, мол, из-за него пожертвовала и карьерой, и личной жизнью, и, если бы не он, она давно была бы замужем по меньшей мере за членом парламента.

— Господи, Селестен, мне казалось, что она безумно любит сына. Почему ты мне никогда об этом не рассказывал?

— Она твоя подруга, ты же не говоришь плохо про моих друзей. И папа никогда…

— Я поговорю с Эдит!

— Не надо, мам. Бернару будет только хуже.

— Так что же делать? Мне ведь действительно придется лечь в клинику. Не выписывать же бабушку из Тура?

— Ой, мама, только не бабушку! Я ее, конечно, люблю. И ее, и деда, только, пожалуйста, не их! Пусть будет Эдит, если уж ты так хочешь! При нашем папе она будет вести себя прилично. Она всегда заискивает перед ним.

Мы разрезали дыню. Она, как я и предполагала, оказалась чудесной. Что-что, а выбирать спелые дыни Мишель умеет. Нежный аромат сразу настроил нас с Селестеном на более спокойный лад. Первый кусок мы с ним съели, как в детстве, — откусывая по очереди от длинной дольки. Потом я наложила на тарелку уже очищенные от шкурки и косточек куски дыни и предложила отнести отцу в кабинет.

— Мам, а сделай мне тоже так. Я пойду к себе почитаю.

Естественно, мне было интересно узнать, что он читает.

— Миллера, мам. — Сын выхватил из-под ножа кусочек дыни и с наслаждением положил себе в рот.

— Генри Миллера? Но у нас, кажется, нет его книг.

— Я купил. — Еще один кусочек отправился туда же. — Разве я тебе еще не говорил?

— Нет. Когда ты успел?

— В среду. Мы ходили всем классом в Лувр.

Эдит устроила для нас экскурсию. Теперь будем ходить раз в месяц. Коллеж платит.

Надо же, подумала я, а мне ничего не сказала. Вот ведь, какая! Не упустит ни единой возможности подработать!

— А мы с Бернаром что там не видели? И пока Эдит заливала нашим идиотам про культурные ценности, мы проинспектировали букинистов на Сене. Я одолжил Бернару денег на атлас звездного неба, а себе купил разрозненные томики Миллера. Ну, мам, я тебе скажу! Супер. Написано в прошлом веке, а такой класс!

Литературная наивность сына умиляла. В свое время он, точно так же как новую планету, открыл для себя Цезаревы «Записки о Галльской войне». Хотя уже проходил это произведение, изучая отрывки из него на уроках латыни.

— Вообще-то Миллер действительно считается классиком, — улыбнулась я.

— Правда, мам? А почему же его нет в школьной программе по литературе?

— Ты, наверное, невнимательно читаешь, Селестен.

— Я понял, мам! — мгновенно развеселившись, хохотнул он и вдруг так же резко засмущался: — Неужели ты тоже его читала? И папа?

— Насчет нашего достопочтенного мэтра от юриспруденции я не уверена. Но лично я перечитаю «Черную весну» с удовольствием. Одолжишь?

— Она уже твоя, — щедро заверил сын.

Я приняла душ и легла в постель дожидаться Мишеля. Он все еще работал. Конечно, можно было бы заглянуть к нему в кабинет и поторопить, но у нас в семье это не принято. Мишель — наш «охотник и добытчик». Все, что мы имеем, заработано его мозгами и ежедневными упорными трудами. Если ему нужно корпеть над бумагами до утра, значит, так и будет. В случае необходимости кофе или чай он приготовит себе сам — все необходимое для этого имеется в его кабинете. Дома он почти никогда не курит, объясняя это тем, что и так получает переизбыток никотина на работе.

Несколько раз я вставала и выглядывала в коридор. Из-под двери его кабинета просачивалась полоска света. Может быть, все-таки войти? Как-никак сегодня ситуация особая, тем более что до сих пор я не имела подходящего момента сообщить ему о своем намерении лечь в клинику. Завтра. В крайнем случае, послезавтра.

Но я так и не решилась. Знаете, почему? Потому что сейчас в тишине и ночной теплоте дома — нашего дома, в котором так привычно живет эта бессонно-деловая полосочка света у его двери, все мои страхи и мучительные соображения по поводу неверности Мишеля как будто растворились или сбежали, вырвавшись через «опосредованную» истерику сына.

Конечно, его рассказ о взаимоотношениях Эдит и Бернара в известной степени перевернул мои представления о подруге, и я не могла не думать о том, правильно ли собираюсь поступить, оставляя ее, так сказать, «на хозяйстве». Но из двух зол следует всегда выбирать наименьшее, правда? И советоваться с Мишелем по этому поводу я не могла, иначе пришлось бы признаться, что мне все известно о его похождениях. Или взять и бросить ему в лицо: «Ты мне изменяешь! Я все знаю!» Нет, ужасно пошло.

Жюльет… В темноте я погладила свой живот. Кажется, он чуть-чуть больше, чем утром. Или я просто слишком сытно поела? Да еще эта дыня. Нет, моя девочка там, я точно знаю! Может, конечно, и не девочка, я ведь суеверно не захотела ультразвукового обследования, хотя, кажется, на таком маленьком сроке все равно еще не понятно. Но я и без всякого ультразвука сама знаю, что девочка!

Моя девочка… Какая она? На кого будет похожа? На меня, как Селестен, или на Мишеля? Вообще-то, Селестен тоже начинает все больше и больше походить на Мишеля. Особенно в движениях. Да и этим своим изгибом уголков губ. Но нос у Селестена мой, без Мишелевой горбинки. А вдруг у Жюльет будет горбатый нос? Как у отца Мишеля? Ну и что! Сколько угодно красивых женщин с горбинкой на носу. Это даже аристократично. И хорошо бы, вились волосы. У нас ведь у обоих — и у Мишеля, и у меня — волнистые волосы, а у Селестена — жесткая непослушная солома.

А глаза? Какого цвета у нее будут глаза? Вдруг зеленые, как у моей мамы? Это так красиво: темные волосы и ярко-зеленые глаза. У меня-то стандартные для брюнетки — карие, а вот у моих мужчин — голубые. Хорошо бы Жюльет тоже достались хотя бы голубые. Эй, девочка! Ты меня слышишь? Я все равно люблю тебя, с любым цветом глаз!..

Наверное, я уснула, потому что вдруг за окном оказались розоватые предрассветные сумерки. Мишелева сторона постели нетронута. Мне вдруг сделалось ужасно обидно и одиноко. Я влезла в пеньюар и пошла к мужу. Но в кабинете его не было. Я взглянула с галереи вниз — не видно ни на кухне, ни в гостиной.

Удалось обнаружить его в комнате для гостей, самой дальней на втором этаже. Он лежал на кровати в одежде и курил, уставившись в потолок. Оба окна — настежь.

— Тебе не холодно? — спросила я.

Он вздрогнул и тут же загасил сигарету.

— Посиди со мной, Полин. Мне так одиноко.

Я невольно усмехнулась. Наверное, это получилось грубовато — Мишель действительно выглядел очень расстроенным. Присев рядом, я погладила его по волосам. Он повернул голову и с жалкой улыбкой потерся щекой о мою руку.

— Почему ты не пришел ко мне? Лежишь тут один, куришь.

— Извини. — Он помахал рукой, как бы разгоняя дым. — Подожди, я закрою окна, ты замерзнешь.

— Не надо. Пусть проветрится. Пойдем лучше в спальню.

— Полин… — Мишель сел на кровати и прижал меня к себе. — Полин… Наверное, наш сын прав.

— В смысле?

— Лучше я буду спать здесь, пока не родится малышка.

Сказать, что ближайшие полгода я буду спать в клинике? Нет, не сейчас. Сейчас у меня не поворачивается язык.

— Ты чудак, папаша Сарди! Знаешь, чем сейчас увлечен Селестен? — Я ласково погладила Мишеля по щеке, мне даже не приходилось прилагать для ласки никаких усилий, такую я испытывала к нему жалость. Слабохарактерно, наверное… — Он читает Миллера!