Темные тайны - Флинн Гиллиан - Страница 51

• Предыдущая
• 51/88
• Следующая

Молодой человек (судя по всему, психиатр и соцработник, до сих пор, поди, учится в колледже) поднял куклу и снова попытался завладеть вниманием Крисси.

— Давай, Крисси… — сказал он, держа куклу на весу, так что пенис у нее уныло уткнулся в пол.

— Кто это? — спросила Крисси, показывая на Пэтти пальцем.

Пэтти пошла к ней через всю комнату, не обращая внимания на родителей, которые начали подниматься с мест, размахивая руками, как порванными струнами.

— Крисси, — сказала она, опускаясь перед ней на пол. — Меня зовут Пэтти. Я мама Бена Дэя.

У Крисси округлились глаза, затряслись губы, она попятилась от Пэтти. На несколько секунд повисла тишина — они молча смотрели друг на друга. Потом Крисси запрокинула голову и завопила:

— Я не хочу, чтобы она здесь была! Не хочу! Вы же говорили, что мне не надо будет с ней встречаться!

Она упала на пол и начала рвать на себе волосы. Черноглазая девочка подбежала к ней, обхватила ее сверху и тоже завопила:

— Я не чувствую себя в безопасности!

Пэтти поднялась, обернулась и увидела перепуганные лица родителей и Диану, которая прятала Либби за собой и двигалась с ней в сторону выхода.

— Мы слышали о вас, — сказала мать Крисси, и ее милое усталое лицо сделалось похожим на мяч. Она отступила назад к однокласснице Пэтти Мэгги Хинкель, и та, взглянув на Пэтти, покраснела. — У вас четверо детей, — продолжала мать Крисси готовым сорваться голосом, глядя на Пэтти сквозь слезы, — а вы и с одним справиться не в состоянии. Отец у них пьяница. Вы существуете за счет социальной помощи. И оставляете маленьких девочек одних с этим… шакалом. Вы позволяете сыну глумиться над ними. Господи! Вы позволили сыну так поступить! Одному богу известно, что там у вас в доме происходит!

После этих слов дочь Патчей встала и расплакалась, слезы текли мимо ярких звезд на щеках. Она присоединилась к подругам в середине комнаты, где молодой человек бормотал утешительные слова, стараясь добиться того, чтобы девочки посмотрели ему в глаза.

— Я не хочу, чтобы они здесь находились! Пусть уходят! — снова завопила Крисси.

— Где Бен, Пэтти? — спросила Мэгги Хинкель. Ее дочь с плоским, как лопата, лицом сидела совершенно безучастная ко всему, что происходило вокруг. — Полиция очень хочет побеседовать с Беном. Надеюсь, ты его не прячешь.

— Я? Я пытаюсь его найти. Я пытаюсь во всем разобраться и все уладить. Пожалуйста. Пожалуйста, помогите. Простите меня. Пожалуйста, не кричите.

Дочь Мэгги Хинкель как будто очнулась и потянула мать за рукав:

— Мама, я хочу уйти.

Остальные девочки продолжали голосить, наблюдая друг за другом. Пэтти посмотрела на Крисси на полу, потом на психолога, который по-прежнему бережно держал в руках голую куклу-мальчика, изображавшую Бена. Желудок скрутило, и она почувствовала во рту привкус кислоты.

— Думаю, вам следует уйти, — сказала мать Крисси, поднимая дочь, как маленькую; ноги девочки доставали до пола, и мать согнулась под ее весом.

Молодой психолог поднялся, встал между Пэтти и миссис Кейтс. Он почти положил руку на плечо Пэтти, но потом перенес на плечо миссис Кейтс. Диана начала звать Пэтти от двери — если бы не она, Пэтти, наверное, не поняла бы, что надо идти. Она все ждала, когда все на нее набросятся, чтобы выцарапать глаза.

— Простите, простите, — неистово кричала она в комнату, чувствуя, что все плывет перед глазами. — Это ошибка, простите.

Перед ней снова возник Лу Кейтс, схватил ее под руку (будто не он только что приглашал их войти) и силком повел к двери под аккомпанемент четырех голосящих сзади девочек. Кругом были отцы и матери — взрослые, которые хлопотали над своими чадами, и Пэтти вдруг ощутила себя дурой. Не глупой, не смущенной, а именно совершенной, круглой дурой. Родители ворковали над дочками: «Ты молодец, все хорошо, она уходит, тебе больше ничего не угрожает, все будет хорошо, тише, тише, доченька».

Прежде чем Лу Кейтс выставил ее из комнаты, Пэтти обернулась и увидела Крисси в объятиях матери. Прядь светлых волос закрывала один глаз, девочка посмотрела на нее другим и произнесла как-то очень просто и буднично:

— Бен отправится в ад.

Наши дни

Итак, я уполномочена найти Раннера, но бурная деятельность на прошлой неделе совершенно меня вымотала, решимость выплеснулась и несвежей ночнушкой валялась рядом с кроватью. Я не смогла подняться, даже когда услышала, что под окнами сонными уточками топают смешные малыши. Я представила, как, обутые в высокие резиновые сапожки, они оставляют круглые следы в мартовском месиве, но все равно не смогла пошевелиться.

Мне приснился кошмар — из тех, про которые сам себе говоришь, что это всего лишь дурной сон — не более, он ничего не значит и не стоит из-за него беспокоиться. Дело было на нашей ферме, правда мало похожей на реальную — во сне это было чистое, ухоженное место. И все-таки это была наша ферма, и на фоне оранжевого горизонта я увидела скачущего ко мне галопом Раннера с улюлюканьем ковбоя Дикого Запада. Когда он приблизился, спустившись с нашей горы, и въехал в ворота, я увидела, что галоп вовсе не галоп, а движение рывками и толчками, потому что его лошадь передвигалась на колесах. Верхняя часть была из плоти и крови, а вот нижняя оказалась металлической, с длинными прутьями, как раздолбанная больничная каталка. Лошадь тревожно заржала, глядя на меня, шея напряглась, потому что она пыталась отделиться от металлического низа. Раннер спрыгнул на землю, странное существо откатилось в сторону, остановилось у пня, но по дороге потеряло одно колесо. Глаза у него побелели, но оно не оставляло отчаянных попыток оторваться от металлической основы.

— Не обращай внимания, — сказал Раннер, с улыбкой глядя на лошадь. — Я за нее заплатил.

— Неудачное приобретение, — сказала я.

Раннер сжал зубы и встал чересчур близко ко мне.

— А твоя мать говорит, что лошадка нормальная, — буркнул он.

«Ага! — подумала я. — Значит, мама жива!» Мысль была абсолютно реальна и осязаема, как камешек в кармане. Мама жива. Надо же быть такой дурой, чтобы все эти годы считать, что ее нет в живых.

— Ты лучше сначала приведи в порядок руку, — сказал Раннер, тыча в обрубок вместо безымянного пальца на моей руке. — Смотри, что я тебе привез. Надеюсь, это тебе понравится больше, чем лошадка. — Он потряс над головой матерчатым мешочком, похожим на мешочек для хранения лото или фишек.

— Нет-нет, лошадь мне очень нравится, — сказала я, пытаясь подавить в себе неприязнь. Лошадь между тем уже выдрала филейную часть из металлического остова и истекала густой, как нефть, темно-красной жидкостью.

Раннер извлек из мешочка восемь или девять пальцев. Каждый раз, когда я брала палец, похожий на собственный, он оказывался либо мизинцем, либо пальцем от мужской руки, либо не подходил мне по цвету или размеру.

— Взяла бы хоть какой-нибудь! — Раннер обиженно поджал губы. — Подумаешь, делов-то!

Я взяла палец, имевший весьма отдаленное сходство с ампутированным, и Раннер пришил его к моей руке. Истерзанная лошадь кричала позади нас, как перепуганная и обозленная женщина. Раннер швырнул в нее невесть откуда взявшейся лопатой и разрубил ее на две части — они продолжали дергаться на земле.

— Глянь-ка, — причмокнул губами Раннер, — почти как новенький.

У меня на руке между двумя небольшими пальцами торчал похожий на картофелину большой палец ноги, пришитый грубыми ленивыми стежками. Рядом вдруг оказалась подружка Раннера Пегги:

— Милый, ты что, забыл — ее матери здесь нет? Мы же ее убили.

Раннер стукнул себя по лбу, как человек, который забыл купить домой молока:

— Ах да! Надо же, из головы вылетело! Я же их всех того. Всех, кроме Либби.

Мы стояли втроем и хлопали глазами, глядя друг на друга; в воздухе запахло опасностью. Раннер вернулся к лошади, подобрал лопату. В его руках она превратилась в топор.

• Предыдущая
• 51/88
• Следующая