Топ-модель - Валяев Сергей - Страница 70

• Предыдущая
• 70/71
• Следующая

Потом замечаю полоску яркого света, она выбивается из-под двери. Приближаюсь к ней, чуть приоткрываю и… ломик с грохотом вываливается из моих рук…

Почему? В центре комнаты стоял маньяк. Был абсолютно гол, если не считать маску зайца на лице. Находился перед работающей видеокамерой. Его левая рука держала у лица-маски мои трусики, выкраденные из Центра моды, а правая, скажем так, работала в качестве помпы по добыче счастья. Но главное: на том, жалком, что теребилось замечались мои серебряные часики. Именно эти искрящиеся часики доконали меня окончательно.

Уронив ломик и вскричав истерично, захлопнула дверь и завертела хлипкий замок. Черт-черт-черт! Этот кошмар никогда не закончится!

— Машенька! — услышала дребезжащий голосок. — Ну, прости меня, пошутил я. А будешь ходить без трусиков — уйду навсегда из твоей жизни. Я ведь люблю тебя. С трех твоих лет. С той минуты, когда подбросил к елке. Помнишь? Ты так смеялась. Давай вместе посмеемся и все забудем. Я заплачу за моральные издержки. Я продал весь своей бизнес и теперь у меня много денег. Миллион долларов, Маша. Мне ничего от тебя не нужно — только нужны трусики. Я когда их нюхаю, то чувствую победу. Ты понимаешь, о какой победе речь… Считаю до трех! Или мы договариваемся, или…

И резкий удар по двери — наверное, кухонным резаком? Самолетный гул гасит звуки беспорядочных ударов. Дверь трещит у замка. Я отступаю — я снова в западне. Куда бежать? Окна в решетках? Там, за этими решетками, уже сереет рассвет. Серенький миленький рассвет, даже в такой бледненький и неживой рассвет не хочется погибать…

Спустившись в гараж, хватаю короб с болтами и гайками. Разбрасываю их по лестнице. Может, это поможет в моей бесконечной битве с монстром?

Среди инструментов нахожу гаечный ключ, похожий на лопатку. Сейчас не до спортивных приемов — меня не учили сражаться с психопатом, вооруженным кухонным топориком. Да, и не восстановилась я полностью после отравления какой-то гадостью.

Выключаю настольную лампу и становлюсь у оцинкованной двери. Не учитываю того, что есть ещё «верхний» свет.

Наконец услышала голос, ещё больше дребезжащий от ненависти и вселенской злобы:

— Машенька, я устал играть с тобой. Хватит. Все равно разрублю. Ничего тебя не спасет! Черт! Та-а-ак, включим свет… А-а-а!

Мой враг скатывается по лестнице и я, не рассчитав траекторию его хаотичного движения, промахиваюсь. Вернее, наношу гаечным ключом скользящий удар по спине.

Взвыв, успевает цапнуть меня за ногу. Падая, бью ключом по жилистой руке.

— Ах ты!.. — и вижу опускающийся в меня кухонный резак.

Из последних сил уворачиваюсь — искры от соприкосновения металла о бетон.

Только моя спортивная сноровка позволяет избегать увечий от резака. Лицо врага искаженно фанатичной яростью рассечь меня. И эта ярость придает ему силы. Мои же силы — в желании жить… жить… жить…

К моему счастью, резак вырывается из рук маньяка, но и я остаюсь без оружия. Теперь мы катаемся по полу, хрипим, рвем друг другу лица… Я царапаюсь и кусаюсь… Липкая кровь на моих губах — то ли моя, то ли чужая…

— Ну, сука, молись, — и чувствую железные пальцы, сжимающие мою шею, чувствую, как силы иссякают, чувствую, смердящий запах смерти…

Вот и все, мелькает мысль, все? И кажется, что на меня обрушивается самолет… Он с тяжелым гулом приближается, он все ближе и ближе… И… вдруг: пальцы врага прекращают свой смертельный захват. Сквозь слезы вижу лицо нависло надо мной… оно странно, такое впечатление, что враг задумался о чем-то постороннем или потустороннем… Потом вижу, как с этого быстро мертвеющего лица… кровавая капель… на меня… Не понимаю, что происходит?.. Я толкаю изувера и он заваливается на бок… И я вижу его череп, вернее то, что от него осталась… Окровавленная чаша… Как завороженная, смотрю… смотрю…смотрю… Пока не слышу голос — этот голос мне хорошо знаком:

— Маша, это я? Я. Спокойно-спокойно, все будет хорошо.

— Хорошо? — переспрашиваю.

— Да-да, — обнимает меня. — Я вовремя.

— Почему так долго?

— Искали, Маша, — помогает подняться на ноги. — Кровь?

— Это не моя.

Охотник на людей берет меня на руки и выносит из проклятого гаража, потом — из дома. И я слышу ясный гул самолетов, и понимаю, что все кошмары закончились. И теперь я буду жить и жить, жить и жить, жить и жить.

После умываюсь холодной колодезной водой. И пью-пью-пью воду, словно желая напиться на всю жизнь вперед. Потом сажусь на крыльцо и смотрю на дальний лес, розовеющий от восходящего солнца. Розовый лес, говорю я Алексу. Да-да, кивает и продолжает вызывать по телефону службы, необходимые в подобных случаях.

Затем обнимает меня и рассказывает о том, как меня искали. Работа была проведена колоссальная, вплоть до того, что Евгения летала в Дивноморск.

— А зачем?

— Узнали, что некто Фишер Роберт Робертович убыл в Москву в тот же день, что и ты? Решили проверить. И вот результат.

— А маме, что сказали?

Стахов отвечает: мама моя в порядке, она сильный человек, она подробно рассказала о своем бывшем кавалере Роберте, который так её любил, что хотел даже покончить жизнью самоубийством.

После этого — поиск пошел в нужном русле. Этот дом принадлежал его двоюродному брату Волоссу, исчезнувшему несколько дней назад. А когда прошла информация о том, что в Центре моды видели старые «жигули» с номерами, принадлежавшими…

— А что Бирюков?

— Они были знакомы, Фишер и Бирюков, — ответил менхантер. — Первый решил отыграть сложную игру и выбросил в окно второго. У меня, кстати, были сомнения…

— Ты — молодец, — снисходительно молвила я.

— Ну, ты сама… молодец. Зачем сбежала?

— Вы слишком долго возились с этим Жопиным, — позволила себе резкость. — Надеюсь, не зря мы?..

— Не зря, — и рассказывает, что Картель разрушен до основания: господину Николсону грозит двести восемьдесят девять лет тюремного заключения, а нашему вышеупомянутому гражданину почетная дипломатическая ссылка в страну третьего мира, скажем, Нигерию.

— Какие разные законы, — говорю я. — Бедные нигерийцы, — жалею.

— Почему?

— А «Шурик» невкусный.

— Шутки у тебя, Маша.

— Почему? Из меня тоже хотели похлебку…

— Все-все, успокойся, — прижимает к себе. — Поплачь-поплачь, будет легче.

И я плачу — и плачу так, как, наверное, никогда не буду больше плакать в этой жизни. И эти слезы помогают мне вернуться к самой себе, прежней, светлой и чистой, как бегущая морская волна.

По возвращению в «московский» дом — по телефону поговорила с мамой, а затем сутки спала, и снилось мне только море.

Потом пришло сообщение: госпожа Мунтян приглашает меня в Париж демонстрировать её творческие работы.

Дальнейшее происходило быстро и буднично. Меньше чем за двенадцать часов мне оформили заграничный паспорт и визу. Чувствовала себя прекрасно, вот только не могла переносить запах пережаренного мяса.

В день отъезда Алекс Стахов пообещал отвести в аэропорт Шереметьево-2. Я согласилась — почему бы и нет? Мы посидели на прощание в узком кругу: я, Евгения, Максим Павлова, Олег Павлович и Ольга Васильевна. Пили чай, ели новый торт «наполеон» и шутили. И я даже смеялась дурацким шуткам Максима.

Потом приехал Стахов, и я попрощалась со всеми. Мне пожелали счастливого полета. И мы остались одни, я и мой любимый. Он говорил какие-то глупости и тоже шутил.

Когда наш джип вырвался на скоростную трассу, я поинтересовалась: сколько до отлета самолета?

— Не волнуйся, Маша, — радостно ответил Алекс. — Мы с запасом. Я в этом смысле очень предусмотрительный, мало ли что на дороге…

— Да, мало ли что, — согласилась я.

И когда услышала знакомый напряженный гул самолетов, попросила водителя притормозить внедорожник на обочине.

— Зачем? — удивился.

— Хочу попрощаться, — и указала на поле за небольшим перелеском. Видишь, там стог сена…

— Вижу. И что?

— Пошли туда.

— Маша?

— Я так хочу.

• Предыдущая
• 70/71
• Следующая