Южная Африка. Прогулки на краю света - Мортон Генри Воллам - Страница 47

• Предыдущая
• 47/117
• Следующая

Англия, которую они покидали, была Англией Роберта Оуэна и Уильяма Коббета. Это была страна жестких политиков — Веллингтона, Пиля, Каннинга и других, но и сострадательных филантропов вроде Уилберфорса. В той Англии уже работали паровой двигатель Джеймса Уатта и прядильная машина Харгривза по имени «Дженни»; Джордж Стефенсон ломал голову над конструкцией своих локомотивов, но до «Ракеты» дело еще не дошло. Почту по-прежнему развозили в блестящих красных каретах, запряженных четверкой лоснящихся лошадей. Это была Англия нового Риджентс-парка и брайтонского Павильона, страна, где обсуждали Красавчика Браммеля, Гримальди и Марию Вестрис. Англия, в которой доживал свой век несчастный Георг III — слепой и глухой старец, по причине безумия утративший связь с реальным миром.

Прослойка общества под названием «высший свет» была в Англии весьма малочисленной — она насчитывала всего шестьсот человек, и это их великолепные особняки окружали парк. Обслуживали эти дворцы ливрейные лакеи в напудренных париках и плюшевых бриджах. По вечерам ко входу подъезжали роскошные кареты с форейторами на запятках. Всего в Британии проживало почти четырнадцать миллионов человек, но из них лишь полтора миллиона имели право голоса. Власть в стране принадлежала немногим, а все общество было выстроено в виде жесткой иерархической пирамиды.

Это был Лондон ночных кутил и «топтунов» с Боу-стрит. В этом городе Том, Джерри и Боб — все в цилиндрах и отлично сшитых сюртуках — выходили вечером поразвлечься. Они опрокидывали будки ночных сторожей, посещали кровавые кулачные бои и шлялись по низкопробным питейным заведениям. Их не смущало соседство с уличными шлюхами и ворами-карманниками — и те, и другие принадлежали одной стране. Это была Англия блестящих салонов и жалких трущоб, привилегированных клубов и воровских притонов.

Старый Лондонский мост со своими средневековыми причалами все еще противостоял течению Темзы, и близ него устраивались ледяные ярмарки; знаменитая тюрьма «Флит» по-прежнему была забита несостоятельными должниками, однако публичным казням на Тайберне уже положили конец. Лондон того времени активно благоустраивался: на Стрэнде недавно появились газовые фонари, в центре — от Пиккадилли до Риджентс-парка — возводились новые оштукатуренные особняки, но всего в двух шагах от них стояли перенаселенные трущобы, в чьих подвалах, как и встарь, рассказывали легенды о знаменитых разбойниках прошлого столетия. В Лондоне той эпохи все еще оставалось что-то от деревни: в нем по-прежнему держали тысячи коров, и полногрудые молочницы в старомодных юбках по утрам обходили соседские дома с коромыслом на плече.

Лондон — с его контрастом роскоши и нищеты, с причудливым смешением города и деревни — был столицей Англии. А от него во все стороны протянулись дороги, по которым бродили негодующие коббеты. Дороги эти вели в английскую глубинку, к старинным сельским усадьбам и красно-кирпичным фабричным городкам. В те дни в ручьях еще водилась форель, а в лесах фазаны, но из фабричных труб уже вовсю валил черный дым. Еще были живы старые джентльмены, носившие парики и читавшие в подлиннике Горация и Вергилия. Однако уже появилось поколение новых сквайров, которые исчисляли свой доход не пудами зерна и поголовьем коров, а количеством установленных станков и объемом валовой продукции.

Бок о бок жили две Англии: одна из них — былая Англия старых церквей, особняков и крестьянских ферм, где по-прежнему за кружечкой эля с восторгом обсуждали стати породистых рысаков; и новая Англия — страна угля, железа и хлопка, чьи обитатели успели не только оторваться от земли и перекочевать в большие города, но и почувствовать недовольство новым положением вещей. Отзвуки их выступлений и скрежет разломанных станков достигли столицы и напомнили английскому парламенту о былых призывах к свободе, равенству и братству, которые гремели по всей Англии двадцать лет назад.

Казалось бы, англичане все сделали правильно: совершили у себя промышленную революцию, разделались с Наполеоном и упрятали смутьяна на остров Святой Елены. Но почему-то вожделенный золотой век так и не наступил! В чем причина? Где обещанные мир и благоденствие? В 1819 году англичане с удивлением обнаружили, что мир, которого они так долго ждали, оказался пострашнее войны. Фабрики и заводы простаивали. Безработица росла, и наперегонки с ней росли цены. К ветеранам Трафальгарской битвы присоединились ветераны Ватерлоо — они вместе сидели на бордюрных камнях с протянутой рукой. Гармония и равновесие прежней патриархальной жизни оказались безвозвратно утраченными. Да и сами люди кардинальным образом изменились. В нынешних фабричных рабочих, измученных и озлобленных, трудно было узнать сыновей прежних — сытых и благодушных — извозчиков и пастухов.

Стоит ли удивляться, что поколение людей, привыкшее все хвори лечить с помощью пиявок, и в данной ситуации решило прибегнуть к своеобразному кровопусканию? Спасение от всех бед оно усмотрело в эмиграции. За последние шестьдесят лет население страны практически удвоилось. Страна стала слишком маленькой для такого количества англичан. Значит, долой лишних людей! Отправить их в Канаду или на Кап! В результате тысячи британских бедняков, не имевших возможности прокормить самих себя и свои семьи, начали подумывать о том, чтобы сняться с места и искать счастья на чужбине. К ним присоединились и другие — те, кто не смог (или не пожелал) приспособиться к новым веяниям в родной стране.

Переселенцы 1820 года составляли лишь часть широкомасштабной схемы эмиграции, субсидируемой государством. Охваченная послевоенной депрессией Англия страдала от стихийной, неконтролируемой эмиграции. В Соединенные Штаты сбежало такое количество народа (только в 1819 году туда выезжали по двести человек в неделю), что правительство встревожилось. Оно решило таким образом перенаправить поток беженцев, чтобы империя не лишалась своих подданных. Канада и Капская колония казались на тот момент единственно приемлемыми местами. Вопрос обсуждался в парламенте. Сторонники эмиграции на Кап цинично доказывали целесообразность создания нового поселения британских колонистов на восточной границе: оно-де создаст дополнительную защиту от наседавших племен банту. А не в меру щепетильным гуманистам, вроде депутата Уилберфорса, подкинули приманку в виде «душераздирающих свидетельств» той непомерной жестокости, которую бездушные голландцы проявляют по отношению к местному населению (именно таким образом они заручились поддержкой Уилберфорса, этого честнейшего из англичан, и всей его фракции).

Вслед за тем была проведена мощная агитационная кампания. По всей Британии распространялись памфлеты, в которых Кап изображался страной блестящих возможностей, поистине Землей Обетованной для всех недовольных и обездоленных. Надо отдать должное английской интеллигенции, не все поддались «южноафриканской истерии». В частности, Крукшенк опубликовал пару карикатур, в которых изображал незавидную участь колонистов, заживо пожираемых чернокожими дикарями вкупе с кобрами и боа-констрикторами! Однако его предостережения уже не могли остудить пыл тысяч энтузиастов.

В министерство по делам колоний поступило такое количество заявок на выезд, что правительство приняло решение выпускать эмигрантов только группами не менее десяти человек в каждой. Каждая группа должна была иметь собственного лидера — так называемого «главу партии», который ведал вопросами финансов, дисциплины и пр. Все выезжавшие обязаны были внести сумму в размере десяти фунтов, которая возвращалась им по прибытии в Южную Африку. Взамен каждому колонисту гарантировалось получение земельного участка в сто акров.

По всей Британии формировались группы, зачастую они превышали заявленный минимум в десять человек. В качестве лидеров выступали крестьяне и фабричные рабочие, бывшие офицеры и недовольные своим положением представители джентри. Многие помещики набирали попутчиков из числа собственных слуг и вассалов, так что фактически выезжали всем домом, организованным по староанглийскому образцу.

• Предыдущая
• 47/117
• Следующая