Катилинарии. Пеплум. Топливо - Нотомб Амели - Страница 2

Я слышал прописные буквы в ее голосе и улыбался.

Мы разложили продукты по местам. Снова пошел снег. Жена сказала, что правильно мы съездили за покупками утром. Скоро по дороге будет не проехать.

От этой мысли я преисполнился радости – все радовало меня теперь.

– У меня, – сказал я, – всегда была любимая поговорка: «Чтоб жить счастливо, жить мы будем скрыто»[1]. Это о нас, правда?

– Да, это о нас.

– Я не помню, какой писатель добавил не так давно: «Чтоб скрыто жить, мы будем жить счастливо». Это еще более верно. И подходит нам еще лучше.

Жюльетта смотрела на падающий снег. Я видел только ее спину, но точно знал, какие у нее сейчас глаза.

В тот же день около четырех часов к нам постучали.

Я открыл дверь. На пороге стоял дородный господин на вид постарше меня.

– Я месье Бернарден, – представился он. – Ваш сосед.

Человек пришел познакомиться с новыми соседями, тем более что в округе два дома за все про все, – что может быть естественнее? К тому же наружность у гостя была самая что ни на есть заурядная. Я, однако, помнится, застыл в дверях, оторопев, как Робинзон Крузо при встрече с Пятницей.

Прошло несколько секунд, прежде чем я, осознав, что веду себя невежливо, произнес ожидаемые слова:

– Да, конечно. Вы доктор. Входите.

Проводив его в гостиную, я пошел за Жюльеттой. У нее сделалось испуганное лицо. Я улыбнулся и шепнул ей на ухо:

– Ничего, это ненадолго, просто визит вежливости.

Месье Бернарден пожал руку моей жене и сел. Принял предложенную чашку кофе. Я спросил, давно ли он живет в соседнем доме.

– Сорок лет, – ответил он.

Я всплеснул руками:

– Сорок лет здесь! Как вы, должно быть, счастливы все эти годы!

Сосед промолчал. Я заключил, что он не был счастлив, и не стал настаивать.

– Вы единственный врач в Мове?

– Да.

– Изрядная ответственность!

– Нет. Никто не болеет.

В этом не было ничего удивительного. Население деревни вряд ли превышало сотню душ. Так что шансов нарваться на человека слабого здоровья и впрямь немного.

Я вытянул из него еще кое-какие элементарные сведения – вытянул в буквальном смысле: отвечал сосед предельно скупо. Когда я молчал, он тоже не разжимал губ. Я узнал, что он женат, что детей у него нет и что в случае болезни мы можем к нему обратиться. В ответ на это я произнес следующую фразу:

– Какое счастье, что вы – наш сосед!

Гость остался невозмутим. Он чем-то напоминал мне печального будду. В чем, в чем, а в болтливости его нельзя было упрекнуть.

Битых два часа, сидя в кресле неподвижно как истукан, он отвечал на мои невинные вопросы. Прежде чем сказать слово, всегда медлил, как будто ему требовалось подумать, даже если я спрашивал о погоде.

Было в нем что-то трогательное: я ни секунды не сомневался, что этот визит ему в тягость. Ясно, что он чувствовал себя обязанным нанести его в силу наивного понимания приличий и не чаял дождаться минуты, когда можно будет откланяться. Я видел, что он слишком неловок и стеснителен, чтобы решиться произнести слова избавления: «Не стану вам дольше докучать» или «Рад был с вами познакомиться».

Добросовестно отсидев два часа, он наконец поднялся. Лицо его показалось мне растерянным, на нем как будто читалось: «Я не знаю, что сказать, чтобы не обидеть хозяев своим уходом».

Растрогавшись, я кинулся ему на помощь:

– Как мило с вашей стороны, что составили нам компанию! Но ваша жена, должно быть, уже беспокоится.

Он ничего не ответил, надел пальто, кивнул на прощание и вышел.

Я смотрел ему вслед, едва удерживаясь от смеха. Когда он удалился на достаточное расстояние, я сказал Жюльетте:

– Бедный месье Бернарден! Визит вежливости нелегко ему дался!

– Не очень-то он разговорчив.

– Вот удача-то! Этот сосед не будет нам докучать.

И я крепко обнял жену, шепча ей на ухо:

– Ты понимаешь, до какой степени мы будем здесь одни? Совсем, совсем одни, понимаешь?

Ничего другого мы никогда не желали. Это было несказанное счастье.

Как сказал поэт, которого цитирует Скютенер[2]: «Быть ничем никогда не наскучит».

На другой день около четырех месье Бернарден снова постучал в нашу дверь.

Впуская его, я думал, что он сообщит нам о визите вежливости мадам Бернарден.

Доктор уселся в то же кресло, что и вчера, принял предложенную чашку кофе и замолчал.

– Как вы себя чувствуете сегодня?

– Хорошо.

– Будем ли мы иметь счастье видеть вашу жену?

– Нет.

– Надеюсь, она здорова?

– Да.

– Ну конечно. Жена врача никогда не хворает, не так ли?

– Нет.

Задумавшись на миг об этом «нет» и об ответах на вопросы с отрицанием с точки зрения грамматики и логики, я имел глупость заметить:

– Будь вы японцем или компьютером, я вынужден был бы заключить, что ваша жена больна.

Молчание. Краска стыда ударила мне в лицо.

– Извините меня. Я сорок лет преподавал латынь и иной раз забываю, что не всем интересны мои лингвистические изыски.

Молчание. Мне показалось, что месье Бернарден смотрит в окно.

– Снег перестал. Слава богу. Вы видели, как он валил нынче ночью?

– Да.

– Здесь все зимы такие снежные?

– Нет.

– Дорогу иногда заносит так, что не проехать?

– Иногда.

– Надолго?

– Нет.

– Дорожные службы расчищают заносы?

– Да.

– Вот и хорошо.

В мои преклонные лета я с такой точностью помню пустой, в сущности, разговор годичной давности лишь по одной причине: из-за медлительности доктора. Чтобы ответить на каждый из вышеупомянутых вопросов, ему требовалось четверть минуты.

В сущности, для человека на вид лет семидесяти, не меньше, это было вполне нормально. Мне подумалось, что лет через пять и я могу стать таким же.

Жюльетта робко присела подле месье Бернардена. Она смотрела на него тем самым взглядом, который я уже описывал, исполненным почтительного внимания. Его же глаза по-прежнему были устремлены куда-то в пустоту.

– Еще чашечку кофе, месье? – спросила она.

Он отказался: «Нет». Меня слегка шокировало отсутствие «спасибо» и «мадам». Было уже ясно, что «да» и «нет» составляют львиную долю его словарного запаса. Я, со своей стороны, начинал недоумевать: с какой стати он торчит у нас, если ничего не говорит, да и сказать ему явно нечего? В мои мысли закралось подозрение:

– Ваш дом хорошо отапливается, месье?

– Да.

Мой пытливый ум, однако, побуждал меня продолжить расспросы: интересно было узнать границы его лаконизма.

– Вы ведь, кажется, не топите камин?

– Нет.

– В вашем доме газовое отопление?

– Да.

– Это не очень хлопотно?

– Нет.

Час от часу не легче. Я попробовал задать вопрос, на который нельзя ответить односложным «да» или «нет»:

– Чем же заняты здесь ваши дни?

Молчание. Взгляд его стал гневным. Губы сжались в ниточку, словно я его оскорбил. Это безмолвное недовольство произвело на меня такое впечатление, что я устыдился:

– Простите меня, я допустил бестактность.

В следующее мгновение я сам себе показался смешным. С какой стати идти на попятную, что такого неприличного в моем вопросе? Это он невежлив, явившись к нам без приглашения и не имея ничего сказать.

Мне подумалось, что, даже будь он болтлив, его поведение все равно было бы некорректным. А предпочел бы я, чтобы он обрушил на меня поток слов? Трудно сказать. Но как же действовало на нервы его молчание!

Мне вдруг пришло в голову другое предположение: он хочет попросить нас об услуге и не решается. Я прощупал почву во всех направлениях:

– У вас есть телефон?

– Да.

– Радио, телевизор?

– Нет.

– У нас тоже. Без них прекрасно можно обойтись, не так ли?

– Да.