Гунны - Костейн Томас - Страница 35

• Предыдущая
• 35/92
• Следующая

Но голова диктатора Рима гордо сидела у него на плечах, когда он прибыл в столицу гуннов в окружении горстки всадников. Он обратился к начальнику караула на языке гуннов и не выразил ни малейшего неудовольствия, когда встретил его не Аттила, а Онегезий. Не испортили ему настроения и долгие часы, проведенные в одиночестве в маленьком домике неподалеку от Двора императорских жен. Он заранее знал, на что идет.

Но на душе у него, несомненно, полегчало, когда вечером его ввели в большой обеденный зал дворца Аттилы. Император гуннов превзошел самого себя. Все захваченные ранее трофеи были выставлены напоказ. Стены украшали знамена, гобелены, молитвенные коврики. Столы сверкали золотом и серебром. Среди гостей восседали восемь королевских особ. Тут были военачальники и министры, богатые купцы и церковные иерархи. Нашлось место в зале и женщинам. Разумеется, не женам, до этого дело не дошло, но разодетым куртизанкам, доставленным чуть ли не из Константинополя. Аттилу они, впрочем, разочаровали, поскольку золотоволосых среди них не нашлось.

Вспоминая дни, проведенные в юности заложником при дворе дяди Аттилы, Аэций не мог не подивиться усилиям, затраченным ради того, чтобы прием произвел на него впечатление. А узнав одну из женщин, подумал: «Куда еще занесет мою маленькую Палшру?»

Ни одного из королей не пригласили занять пустующий стул у стоящего на возвышении столика Аттилы. Именно на него и усадили Аэция. Аттила поздоровался с ним, но не слишком приветливо. Оглядев зал, он узнал несколько лиц, помимо вышеуказанной дамочки. Настроение Аэция поднялось. Он понял, что шансы на благополучное возвращение возросли.

— Говори! — молвил Аттила. — Ты же за этим пришел.

— Да. Я пришел поговорить. Помнится, в прошлом я говорил очень много. А из тебя приходилось выжимать слова. Ты сидел и смотрел на меня, держа свои мысли при себе.

— Ты не испытывал ко мне ничего, кроме презрения.

Последовала долгая пауза.

— Это так, — признал Аэций. — Я злился. Негодовал. И никогда не простил отца за то, что он позволил выбрать меня в заложники.

— А я ненавидел тебя, — буднично заметил Аттила. — Ты был высок ростом, хорошо одевался. Женщины восхищались тобой. Ты многое знал, а я даже не научился читать. Ненависть моя с годами только усилилась.

Аэций кивнул.

— Если б не моя уверенность в том, что ты меня ненавидишь, я бы никогда не решился приехать к тебе.

Аттила воззарился на своего гостя.

— Где же логика? Или вы, римляне, привыкли так изъясняться. Я тебя не понимаю.

В зале ели, пили, разговаривали, смеялись, но все взгляды сосредоточились на двух мужчинах, встретившихся при столь необычных обстоятельствах, ибо они могли решить судьбу мира.

— Все просто, — ответил римлянин. — Позволь объяснить. Через пять лет и Аттила, и Аэций скорее всего будут лежать в земле. Ты можешь пасть в битве или твой организм не выдержит таких нагрузок. Я же, наверное, как Цезарь, паду под ударами ножей заговорщиков. Угроза покушения постоянно висит надо мной. То, что случится с нами в ближайшие несколько лет, однако, не поставит на нас точку. В последующие столетия люди будут изучать историю этих драматических дней и они обязательно зададутся вопросом, а что за человек был этот завоеватель Аттила, чем отличался от других этот выскочка Аэций. Я знаю, как ты горд, о Аттила. Ты не хочешь, чтобы будущие поколения полагали тебя варваром. Ты не позволишь, чтобы они говорили, что ты смертельно боялся меня, потому и убил. Нет, нет! Твоя гордость требует, чтобы ты доказал свое превосходство над ненавистным Аэцием на поле брани. Твоя ненависть ко мне столь велика, что я без боязни могу вверить себя в твои руки.

Сидящие в зале почувствовали нарастающее напряжение. О еде все забыли, захваченные разыгрывающимся перед ними спектаклем. Разговоры сошли на нет, тишину нарушали только шаги слуг.

Слова Аэция поразили Аттилу. Римлянин попал в точку. Выходило, что Аэций прекрасно знает своего смертельного врага. Да, он с удовольствием приказал бы убить Аэция. Но радость была бы недолгой. Разве могла сравниться его смерть с великим триумфом, который ждал его в случае победы над армией Рима? Уродливый тугодум должен одержать вверх над утонченным красавцем. Убив Аэция, он лишал себя этого триумфа.

Аттила кивнул.

— Ты прав. Я слишком ненавижу тебя, чтобы убить прямо сейчас.

— Тогда я продолжаю говорить, как ты и хотел. Мне многое надо сказать тебе. Прежде всего, я приехал сюда в надежде, что нам удастся спасти мир от вселенской резни. Мы обязательно сойдемся в бою, ты и я, но надо ли с этим спешить? Не использовать ли сначала имеющиеся в нашем распоряжении силы для захвата более легкой добычи?

Аттила пренебрежительно глянул на римлянина, сидящего рядом с ним в белоснежной тоге.

— Я, младший племянник в роду моего дяди, правлю теперь половиной мира. Земель у меня больше, чем у Великого Александра. Всего этого я достиг упомянутой тобой резней. Ты, мой Аэций, владыка Рима. Чем ты прокладывал путь наверх? Тем же мечом.

— Нет, нет, я не владыка Рима. Я служу императору Валентиниану.

Аттила, более честный из двоих, нетерпеливо повел плечами.

— Тогда зачем ты здесь, если считаешь себя слугой этого глупого отпрыска родителей-дегенератов? У меня нет времени беседовать с пешками. В твоей власти принимать решения? Если нет, ты напрасно отбираешь у меня драгоценные минуты, а этого я простить не смогу.

Аэций замялся. Он привык к более тонким дипломатическим переговорам, и прямота гунна смущала его.

— Я могу принимать решения, — наконец, ответил он.

Аттила откинулся на высокую спинку стула, вытянул ноги под столом.

— Тогда говори.

И Аэций высказал ему тщательно подготовленные предложения. Он не стал указывать, что Константинополь взять куда проще, чем Рим, но намекнул, что византийская слива уже совсем созрела. Более прямо он высказался в отношении Северной Африки. Там было где развернуться завоевателю, и римляне и гунны могли бы действовать сообща, как союзники. Он даже изложил Аттиле развернутый план кампании.

Гунн молча слушал. Когда аргументы римлянина иссякли, он встал.

— Во-первых, нам надо решить некоторые спорные вопросы, — он оглядел зал, пока не увидел обращенное к нему лицо Николана. Знаком приказал тому подойти.

Николан с неохотой повиновался, уверенный, что бывший хозяин узнает его, и предвидя малоприятные последствия.

Лицо Аэция закаменело, когда он взглянул на Николана.

— Я его знаю. Он мой раб. Несколько лет тому назад он сбежал из моего римского дворца. Я не верил, что раб может покинуть Италию живым, и не сомневался, что его убили.

— Ты требуешь вернуть его?

— Естественно. Он принадлежит мне.

— Тогда я отдам его тебе. Делай с ним, что захочешь. Распни на кресте в назидание другим рабам. Или заставь работать на себя. Пользы он может принести много.

Николан понял, что его ждет ужасная смерть. Аэций, решил он, его не пощадит. Но, взглянув на лицо Аттилы, он догадался, что вождь гуннов выложил на стол еще не все карты.

— Но обмен должен быть справедливым, — продолжил Аттила. — У меня есть длинный список тех, кто бежал из моих владений и нашел прибежище в Риме. Их надобно передать мне. Николана я называю первым среди тех, кого я готов вернуть тебе, поскольку наиболее дорожу им. Вот список людей, которых я хочу видеть у себя. Внимательно изучи его.

Аэций взял листок и его лицо вспыхнуло, стоило ему лишь взглянуть на имена затребованных Аттилой.

— Это же невозможно! — вскричал он. — Первой здесь записана принцесса Гонория!

— Она выразила желание стать моей женой, но император держит ее в заточении, — невозмутимо заявил Аттила. — Я требую, чтобы ее послали ко мне. А уж потом мы будем обсуждать наши дальнейшие отношения.

На лице Аэция отразилось смятение. Такого он не ожидал.

— Ты просишь невозможного. Гонория — принцесса императорского дома. Император Валентиниан никогда не согласится на это.

• Предыдущая
• 35/92
• Следующая