Король-крестоносец - Коссак Зофья - Страница 2

• Предыдущая
• 2/58
• Следующая

Бродячий рифмоплет может странствовать по миру без гроша в кармане, но Лузиньяна не годится выпускать на люди с пустым кошельком.

Деньги!

Их приходится копить годами, отказывая себе во всем. Над ее скопидомством посмеиваются соседи, челядь жалуется на ее скупость, но она не обижается. Какое ей до чужих дело? Трудолюбивая, как пчелка, хозяйственная, как муравей, день за днем громоздит она запасы муки, кож, воска, полотна, солонины и меда, чтобы обратить все это в звонкую монету на монастырской ярмарке в Пуатье, что раз в году собирается на площади святой Радигонды.

Слава Богу, двое старших уже вылетели из гнезда. Неусыпными ее стараниями оба приодеты, снабжены какими-никакими деньгами, у обоих по коню и по слуге. Первенец, Гуго, отбыл ко двору английского короля Генриха Плантагенета, графа Анжуйского. Второй, Амальрик, отправился морем в Святую землю в свите господина де Куртене.

Старших удалось пристроить достойно, без урона для чести Лузиньянов. Ее хлопоты и труды увенчались победой. Но радоваться пока рано, ибо еще остаются младшие.

Правда, третий, Бертран, хром: ребенком он упал с лестницы и остался на всю жизнь калекой. Придется пустить его по духовной части, рыцарской справы не надобно, значит, обойдется дешевле. Зато младший! Вит! Дитятко ненаглядное, красавец писаный, ни дать ни взять королевич из сказки! Отослать бы его не мешкая ко французскому двору – а деньги где? Сколько времени пришлось ей копить на старших! И вот теперь снова копи, А молодые годы летят. Да как назло в хозяйстве сплошные убытки. На той неделе волк задрал четырех овец. Теперь вот эта змея… Что с ней делать? Упаси Боже, не натворить бы какой беды!

Тяжело вздыхая, она поднялась по каменной лестнице и со злостью скинула у порога заляпанные грязью сабо. Они тут же покатились вниз. Хозяйка гневно посмотрела им вслед, словно именно они были виноваты в том, что высокородная дама не могла обеспечить своим сыновьям достойного места в жизни. Ведь и Бертран, хоть и калека несчастный, тоже сын и тоже Лузиньян. Были бы деньги, стал бы он каноником либо епископом. Лузиньяну сан ниже епископского не подобает… Лузиньян!… Благородное имя на вес золота ценится, да никто что-то этого золота не дает…

Ничего не попишешь, придется парню идти в монахи, прикрыть рясой свою беду, притворяясь, будто увечье послано ему свыше во благо. С ним дело не к спеху. Сидит дома, помогает матери по хозяйству. Всегда брюзгливый, снедаемый завистью к красавчику брату, любимцу матери…

Да, любимцу! Суровое лицо госпожи Бенигны озаряется нежной улыбкой, как только она вспоминает о младшем. Бедняжка! Вместо того чтобы блистать на пирах и турнирах, теряет молодость в угрюмой пустоте огромного замка…

Замок и вправду был сумрачен и угрюм. Да и кто мог наполнить его радостью и весельем? Престарелый, туговатый на ухо рыцарь Гуго по прозвищу Смуглый был не веселее лесного филина. Скучал смертельно и от скуки чудил и капризничал в доме, погибавшем от его же мотовства. Слишком старый, чтобы ввязываться в рискованные военные авантюры, слишком гордый, чтобы лизоблюдничать при богатых дворах, сидел он в замке и плесневел. Благородная супруга его, погруженная в хозяйственные заботы, тоже веселостью не отличалась. Хромой Бертран тем более не видел радости в жизни, обрекавшей его на монашескую рясу. Гостей Лузиньяны никогда не принимали – слишком накладно. И сами по гостям, ясное дело, не ездили – неприлично пользоваться чужим хлебосольством, не имея чем отплатить за него. Так и погребали себя заживо в непомерной своей гордости и нищете. Даже бродячих актеров и певцов, которыми кишмя кишела вся округа, хозяйка замка не очень жаловала.

– Можно и без баек прожить, – говаривала она, – задаром они нас тешить не будут.

Если и оглашался иногда веселым смехом замок Лузиньянов, то это смеялся самый младший, Вит, о котором так сильно тревожилась мать. Он вовсе не разделял общего уныния. Вместе с привлекательной внешностью Вит получил от природы ценнейший дар: умение радоваться жизни, какой бы она ни была. Радостным было уже то, что он живет, и солнышко греет, и веет ветер, и поют птицы, и журчит вода под мельничным колесом. Вит не любил предаваться пустым мечтаниям, не грезил о блестящих королевских дворах; наоборот, он думал о них с опаской: там надо разить словом, точно мечом, вечно быть начеку, чтобы не обругали и не подняли на смех деревенского увальня. Сам себя он считал простаком, которого легко потехи ради обвести вокруг пальца. Вот битва – дело другое, на войну он бы с радостью поехал, но как на грех в те годы не велось никакой войны, а раз не велось, Вит предпочитал сидеть дома. Чем плохо? Богатая охота в отцовских угодьях да жаркие поцелуи деревенских девушек, не жалевших ласк для юного красавца из замка… Госпоже Бенигне, женщине суровой и богобоязненной, и в голову не могло прийти, что ее любимец возвращался с охоты, отягощенный не только добычей, но и множеством любовных побед.

Любовные переживания Вита были неглубоки и вряд ли достойны рифм бродячего трубадура, ибо двигало им не истинное чувство, а природный инстинкт, как бы разбуженный здешней землей, обильной и плодородной: любовь сливалась для него с окружающей природой – с пряным запахом трав в сенокосную пору и с осенним багрецом буковых листьев.

За вечерней трапезой, как только замковый капеллан отец Гаудентий дочитал краткую молитву, хором повторяемую за ним остальными, госпожа Бенигна завела речь о змее. Рассказывая, поджимала губы чуть ли не после каждого слова – для пущей многозначительности. Под конец промолвила, обращаясь к отцу Гаудентию:

– Теперь вы знаете, как обстоят дела. Что вы мне посоветуете, отче?

Отец Гаудентий в замешательстве тер заросшую щетиной щеку, искоса поглядывая на хозяйку замка. Благородные супруги сидели друг против друга на стульях с подлокотниками и высокими резными спинками. Чуть пониже – оба сына и капеллан на табуретах без спинок, но с такими же подлокотниками. Дальше расстилалось обширное пустое пространство огромного стола, в самом конце которого разместилась челядь, сидевшая на простых лавках. Перед господами и слугами стояли блюда с одинаковой снедью – жареными рябчиками да оладьями из ячменной муки – и жбаны с вином. Вино, правда, подавалось разное: господам – выдержанное, многолетнее, а слугам – кислятина прошлогоднего урожая.

– Как вы полагаете, преподобный отец, – не отступалась госпожа Бенигна, – обычная это змея – или…

Она замолкла, тревожно оглянувшись по сторонам.

– Завтра я покроплю в коровнике святой водой, – объявил священник, избегая прямого ответа. – Коли это шкодливая тварь земная, ее святой водой не проймешь. А коли…

– Думаете, она не вернется?

– Не вернется, клянусь мощами святой Радигонды!… Я знаю такие молитвы, которые разрушат любые чары, помогут наверняка.

– Дай-то Бог! – с надеждой вздохнула хозяйка замка.

– Зря вы, матушка, так переполошились, – заметил Вит, кидая кости псу. – Над речкой ужей невпроворот, добрался какой-нибудь и до коровника, они на молоко падки… А все прочее – глупые сказки… Сколько раз я слонялся ночью вокруг башни, надеясь выманить оттуда бабушку Мелюзину, и все впустую…

– Осенись крестом и не пустословь, – сурово осадила его мать.

– Остерегайтесь, ох, остерегайтесь вызывать злых духов, особенно ежели дело к ночи, – поддержал ее капеллан.

– Вовсе она не была злым духом, – защищал прабабку Вит, – никому ничего худого не делала…

– Принимала на себя обличье змеиное, коим пользовался и дьявол. Вот и довод, что она из его рати.

– А я все равно ее не боюсь и не прочь с ней повстречаться!

– Замолчи сейчас же! – Мать разгневалась не на шутку. – Накличешь ты на себя беду!

– Не бойтесь, матушка, Мелюзина пригожих молодцев не обижает…

Вит первым рассмеялся собственной немудреной шутке. Бертран, сверкнув на него злобным взглядом, прошипел:

– Дурак! Пригожестью своей похваляется! Красавец!

– Похвались и ты! Я не возражаю, – отрезал Вит.

• Предыдущая
• 2/58
• Следующая