Указка - Кошкин Алексей - Страница 24

• Предыдущая
• 24/54
• Следующая

Коля Кокошников принес рассказ «Как я встретился с президентом».

Там рассказывалось о том, как Коля с мамой пошел кататься на лыжах. Он спускался с горы и упал. И тут случилось чудо. К ним с мамой подошел невысокий человек в лыжной шапочке и помог Коле встать. Но Коля немедленно упал снова, потому что узнал президента. Мама тоже упала. Президент засмеялся и стал учить Колю. К концу дня Коля уже катался гораздо лучше.

После прочтения рассказа планировалось обсуждение. Тема была затронута важная и жизненная, и многие задавали друг другу вопрос: действительны ли события в рассказе или вымышленны.

Но вдруг все замолчали. И листки с рассказом выпали из рук Коли Кокошникова. И в точности также листки со списком выступающих выпали из рук организатора Концова. И еще многие присутствующие выронили портмоне, блокноты и дамские сумочки. Молодые писатели и поэты прислушивались к чему-то далекому, непонятному, происходящему за стенами Музея молодежи.

Организатор Концов встал. Он выглядел очень растерянным.

— Что происходит? — крикнул кто-то.

— Не знаю, — сказал организатор Концов. — Но догадываюсь. А вы?

И тут в зале раздался смешок, непонятно чей, и кто-то сказал:

— По-моему, всему конец…

И в этот момент где-то включилось радио. Писатели и поэты запереглядывались. Они словно не ожидали услышать сейчас эти тяжелые аккорды. Привычно запела труба. Мелодия зашагала поверх голов. Кто-то сказал:

— Десять часов вечера. Все правильно…

Молодые люди возились на своих местах, переговаривались и пожимали плечами. Никто не встал, а Коля Кокошников, ни слова не говоря, потихоньку ушел со сцены на свое место. Организатор Концов один был на ногах. Все взоры были обращены к нему — не он ли придумал включить радио? Но организатор Концов только поморщился. Он скрестил руки и сел в кресло, с видом превосходства оглядев зал.

— Браво! — крикнул кто-то.

И тут начался гвалт. Кричали: «Уберите музыку!», «Выключите! Надоело!», «Какой придурок принес радио?» Кто-то пытался поставленным голосом шутить: «Внимание! Всем построиться! Сейчас лыжи будут раздавать…» И когда стало стихать, один голос крикнул:

— Где Роман Буйный?

И все больше голосов стало требовать Буйного, а через несколько секунд уже весь зал скандировал:

— Буй-ный! Буй-ный!

Роман Буйный появился перед рядами и одним прыжком оказался на сцене. Он взмахнул руками и стал читать:

Хоть порой бывало туго,

И наелся я говна,

Я люблю тебя, подруга,

Моя лыжная страна!

Хоть парик твой оторвался,

И испортился протез,

На тебя, готов поклясться,

Я б немедленно залез!

Только я устал любиться,

Все висит, как ни качай.

Я поеду за границу,

Ты, подруга, не скучай.

Ты возьмешь мои погоны,

Толстой трубочкой свернешь.

Успокоятся гормоны,

Ты поплачешь и уснешь.

Плакать нам теперь не стыдно,

Ты проснулась, как в аду:

То, что было нам не видно,

Нынче снова на виду.

Долго я ушами хлопал,

Не сводил с тебя я глаз…

Предложилась мне Европа,

По десяточке за раз!

Прочитав стихотворение, Роман Буйный подпрыгнул и завопил так, что последние мощные аккорды гимна пропали за этим воплем:

— Погоны!.. Срывайте погоны!

И сам, подавая пример, ухватил себя за круглые плечи и что есть силы дернул. Послышался треск. Буйный швырнул погоны к потолку.

— Ура!

И все другие присутствующие словно проснулись. Снова стало ничего не разобрать за криками «Ура!» и «Ну их на фиг!». Полетели вверх погоны молодых писателей и поэтов. И когда упал последний погон, кто-то вдруг сказал:

— Интересно, а русским в Европу до сих пор легко визы получить? Или там уже сообразили?..

И тут молодые литераторы засуетились, затолкались, стремясь раньше других попасть к выходу.

А у выхода стоял подполковник. На лице его была смесь удовлетворения и брезгливости. Молодые писатели и поэты остановились. Никто не решился пройти мимо подполковника.

Подполковник сказал:

— Эх вы! Докатились. Во время гимна не встаете. Погоны испортили. Собрались в Европу драпать. Поносите нашу великую Обновленную Россию!

— А она уже не обновленная, — ответил Роман Буйный очень тихим голосом. — Разве вы не чувствуете?

— Но она все еще великая, — возразил подполковник. — И у нас хватит указок и людей в погонах, чтобы снова ее обновить… Давайте-ка, ребята, по-хорошему: все ложимся на пол, руки за голову, и помалкиваем. Лады?..

Молодые писатели и поэты стояли молча. Никто не лег. Подполковник нахмурился и отошел от двери, освобождая проход.

— Начинайте! — громко сказал он.

И, подчиняясь команде, в зал вбежали люди в черных масках и с автоматами. Точными пинками они укладывали на пол молодых писателей и поэтов, изящно заламывали им руки за спину и щелкали наручниками.

Организатор Концов оказал сопротивление, уклонившись от первого пинка, за что поплатился восемью выбитыми зубами. Поэтесса Алла Небесинская попыталась защищаться лакированной сумочкой, из-за чего лишилась изрядной части своей прически. Коля Кокошников некоторое время прятался, завернувшись в занавес. Галина Опахалова от волнения так вспотела, что наручники с нее сваливались, и их пришлось заменить резиночками для волос. Чтобы удержать Романа Буйного, три милиционера сели на него верхом и еще двое держали его за волосы. Легче всех было Сержу Нелюдимову. Сразу после начала операции он ушел в себя и перестал замечать окружающих.

Кто-то возмущался вслух. Кто-то стонал. Но никто не удивлялся неожиданному напору работников милиции. Все ведь понимали, что этим вечером милиция уже не была обновленной. Но все еще оставалась великой…

… Она подошла. Я отстранил ее.

— Дай футляр, — сказала она. — Я спрячу скрипку.

— Не дам, — сказал я.

Она по-детски насупилась:

— Я так не хочу. Я устала. Давай спрячем скрипку и пойдем домой. Ко мне домой…

— Не пойдем, — сказал я.

— А что ты еще хочешь делать здесь? — спросила она. — Я тебе все показала. Ты был очень хорош.

— Тебе виднее…

Она отступила на два шага. Голос ее изменился.

— Я ведь не навязываюсь, — сказала она. — Не хочешь — не надо. И не провожай меня. Обойдусь. Дай футляр.

Я прислушался к ночному городу. Кажется, началось. Я тихо засмеялся. Там, где раньше был военный завод, осыпалась стеклянная крыша банановой теплицы. Тихий перезвон дополнял странный звук, как будто кто-то давил ногами сырые грибы. Я был уверен, что это прорастают убранные за ненадобностью рельсы. Земля дрогнула. С домов начала осыпаться штукатурка. Половина фонарей погасла. Многие окна домов потрескались и оказались залеплены обрывками скотча. Я уже не мог смотреть на эти дома. Они казались мне ничтожными уродцами по сравнению с многоэтажными демиургами Нью-Йорка.

На улицу выполз человек. Я был счастлив видеть его. Это был не мыльный пузырь, это был самый настоящий человек из прошлого, в куцем пальтишке, перевязанном тесемкой, в валенках. Он посмотрел на меня мутными глазами, и я увидел, что у него не хватает зубов и что на лбу у него шишка.

— Менты козлы… — сказал он и вдруг заорал: — А ну, мент! Поди сюда! Чего вылупился? Думаешь, Сталин помер, так все можно, что ли? Эх!..

— Кто это? — спросила скрипачка.

— Это алкаш, — ответил я. — Русский алкаш. Пойдем, мне тоже есть, что тебе показать. Ты хотела проснуться? Просыпайся.

Я вел ее на площадь.

Воздух тоже изменился. Мне показалось, что нос у меня забит свинцовыми опилками. Я вспомнил, что раньше по всему городу стояли заводы. Значит, все они снова появились. И идти было трудно. Мы все время запинались и скользили. На тротуарах лежал толстый слой бугристого льда.

• Предыдущая
• 24/54
• Следующая