Толмач - Кортес Родриго - Страница 47
- Предыдущая
- 47/75
- Следующая
Рыжий Пу удовлетворенно улыбнулся: возмездие все-таки состоялось; теперь ему было о чем доложить Управителю Братства.
Курбан следил за развитием событий от начала до конца. Еще подкравшись к фанзе и заглянув сквозь разорванное бумажное окно, он понял, что боги оставили Семенова в живых, а значит, все идет как надо. А потом хунгузы устроили двойную засаду – в фанзе и в сарае, в сотне шагов, и он решил, что пора. Достал священную карту принадлежащей ему по праву владычицы земли и развернул.
Несмотря на долгое пребывание в воде, карта сохранилась неплохо. Вода постепенно смыла пятна крови на побережье Маньчжурии, проела основательную дыру южнее Желтой реки, многие буквы и штрихи были едва видны, но сила от нее шла все та же.
– Сегодня я напою тебя вдосталь, – на давно уже мертвом тангутском языке произнес Курбан и аккуратно водрузил карту на место – ближе к сердцу.
Хунгузы не спали и вообще выглядели бодрыми и боеспособными, но Курбана это ничуть не смущало: опий он добыл еще сидя в тюрьме, а коры дерева Ки надергал на выезде в заброшенный русский лагерь. Он аккуратно достал оба свертка, смочил опий слюной, всыпал немного коры дерева Ки и быстро скатал небольшой, чуть больше фасолины, шарик. Примерился и швырнул шарик через разорванное бумажное окно – в печь.
Он скатывал и швырял шарики еще восемь раз, и хотя только пять из них попали в жаркое оранжевое жерло печи, Курбан был спокоен – этого хватит. А потом из печи повалил нездешний аромат, и хунгузы начали клевать носом, а только что очнувшийся и с ужасом осознавший, куда он попал, Семенов снова бессильно уронил голову на пол.
Вот тогда и пришло время Курбана. Он вырвал из оконных проемов всю промасленную бумагу и дождался, когда шарики прогорят, а еле заметный дымок выветрится. Затем, хоронясь от второй засады, шмыгнул в дверь, разложил у стены спящих мертвецким сном хунгузов и начал готовиться к обряду.
Он еще не знал, как угодить Мечит наверняка, а потому на всякий случай погадал на горящих углях и озадаченно почесал затылок: угли утверждали, что все зависит от русского воина.
Курбан глянул в сторону спящего поручика, затем вывернул ему карманы и тут же нашел документ с тавром Орус-хана. Развернул и в восхищении замер: в самом низу, в последней записи стояло слово, которое он видел на карте священного Курбустана.
Шаман стремительно вытащил карту, сверил слова, и спустя полчаса все пятеро хунгузов заснули вечным сном. А на стене появилась художественно выведенная жертвенной кровью надпись, в точности повторяющая очертания священного слова ИНКОУ.
Февраль 1900 года начался дня помощника главного начальника Охранной стражи и начальника охраны Порт-Артурской линии КВЖД Павла Ивановича Мищенко с неприятностей. Из мятежного Шаньдуна вместе с партиями обычных китайских рабочих начали прибывать агитаторы ихэтуаней, в основном в Инкоу. Понятно, что сразу же начались мятежные речи о том, что Китай предназначен небом для китайцев и жадным до чужой земли русским, англичанам и прочим длинноносым давно пора отправиться к праотцам.
Нет, в самом Инкоу мятежников было относительно немного; по данным разведки, в той же столичной провинции Чжили бойцов «Кулака во имя справедливости и согласия» насчитывалось порядка ста тысяч. Но вот Мищенко от этого было никак не легче. Нет-нет да и проходили ихэтуани по улицам, громким барабанным боем извещая, что дни длинноносых сочтены, а значит, совсем скоро всеобщая «Гармония и Справедливость» таки наступит.
И уж совсем не нравилось Павлу Ивановичу, когда ихэтуани начинали демонстрировать свои боевые качества. При огромном скоплении наивного и простодушного китайского народа парни, а порой и перезрелые старцы вдруг начинали крушить голыми руками доски и черепицу, а затем выстраивались в ряды по восемь и препотешно, с проворотами и другими финтами подпрыгивали на месте, отчаянно вопя по-кошачьи.
Понятно, что китайцам это «цирковое представление» нравилось, и они даже начинали подумывать о том, что, возможно, ихэтуани правы и был бы силен дух, а уж продавших души дьяволу иноземцев они как-нибудь изгонят. И вот это бесило Павла Ивановича более всего настолько, что он едва удерживался от того, чтобы выловить два-три десятка этих чертовых «боксеров» да и выпороть нагайкой на базарной площади – прилюдно!
Наверное, он так бы и сделал, если бы не полковник Гернгросс. Будучи начальником всей Охранной стражи Восточно-Китайской дороги, Александр Алексеевич все время, порой по самому пустячному поводу, связывался с Петербургом, и, само собой, почти европейская столица мгновенно открещивалась от всякой там «азиатчины».
Они там, в Петербурге, даже не представляли себе, что здесь, на краю света, азиатчина и была самой жизнью и, чтобы вытравить ее до конца, чтобы выучить диких китайцев хотя бы простейшей православной молитве, пришлось бы ждать лет сто или поступить вполне по-азиатски, то есть беспощадно вырезать самых тупых и упрямых и именно этим вразумить оставшихся.
В общем-то, к тому все и шло, и не только Мищенко, но и Гернгросс, и даже петербуржцы понимали: однажды ступив на эту землю, Россия уже не уйдет отсюда никогда. «Желтороссия» с диковинным названием Квантун обязана была стать российской – и по духу тоже.
Курбан напряженно следил за тем, как выскочили из сарая и побежали к фанзе расстрелявшие людей Семенова и Кан Ся хунгузы; как они взвыли, оплакивая вырезанных и сложенных у стены «братьев»; с какой ненавистью добили раненых полицейских и казаков. А потом наступила его очередь.
Едва хунгузы, бросив убитых, скрылись в предрассветных сумерках, он вышел из укрытия и, не теряя драгоценного времени, съехал на заду в ложбину. Перевернул замершего на снегу поручика и приложил ухо к груди. Сердце еще стучало.
Курбан тщательно ощупал припорошенное снегом недвижное тело и недовольно крякнул: пуля в плече, еще одна в предплечье, а обе ноги переломаны в голенях.
«Надо его к русским тащить…» – подумал он.
Нет, вытащить пули и срастить переломы он мог и сам – было бы время, но вот времени как раз было – в обрез. И Мечит, и все, кто стоит за ней, напряженно ждали, когда поручик начнет исполнять возложенную на него божественную функцию, а для этого Семенов должен оказаться среди своих.
Курбан глянул на лежащего рядом окровавленного Кан Ся, на всякий случай обшарил его карманы, достал имперское служебное удостоверение, нетолстую пачку денег и наткнулся на спрятанную за пазухой перепачканную кровью бумажную папку. Вытащил, развернул и обомлел. С первой же страницы на него смотрело лицо Семенова.
Неведомый художник изобразил поручика точь-в-точь, а мазки были так тонки, что как шаман ни приглядывался, а следов кисти так и не обнаружил. По спине Курбана пробежал противный холодок; более всего эта приклеенная к бумаге тоненькая картинка напоминала навеки застывшее зеркальное изображение.
«Магия! – понял он. – Надо взять!»
Он сунул папку и все остальное за пазуху, аккуратно застегнул все до единой пуговицы и, поднатужившись, взвалил обвисшее тело поручика на плечо. Шаману предстоял о-очень долгий путь.
Очередной доклад начальника Охранной стражи КВЖД полковника Гернгросса министр финансов Витте читал с тревогой. Всего за пару месяцев, начавшись в Чжили и Инкоу, пожар народных волнений охватил почти весь Китай.
Уже с 1 по 14 января 1900 года на Южно-Маньчжурской линии произошла целая серия столкновений – где недовольные расчетом китайцы избили конторщика, где убили сторожа и украли стройматериалы, где обстреляли казачий пост… А в середине февраля жители деревни при станции Сыпин вдруг изгнали всех рабочих из карьера, подняли флаг, поставили своего часового и принялись обстреливать каждого русского, пытавшегося пройти к месту работ. Благо Мищенко сообразил договориться с местным монгольским князем, и бунт был мгновенно подавлен. Впрочем, так легко обошлось только здесь…
- Предыдущая
- 47/75
- Следующая
