Верховные судороги - Бакли Кристофер Тэйлор - Страница 21

• Предыдущая
• 21/65
• Следующая

— Что это за чертовщина? — спросил Джи-Джи. — Я ни единого клятого слова не понял.

— А это мое домашнее задание, — ответила Пеппер. — Я обязана выучить наизусть и эту страницу, и еще с тысячу таких же.

— Иисусе Христе! Ты уверена, что тебе так уж нужна эта работа?

— Да вроде бы.

— Вроде бы? Что-то я не слышу в твоем голосе никакого восторга.

— Я не знаю, Джи-Джи, — сказала Пеппер и вдруг почувствовала, что того и гляди расплачется. — Это же Верховный суд, так? Разве я не должна стремиться попасть в него?

— Мне-то без разницы, попадешь ты туда или нет. Мы гордимся уже и тем, что тебе предложили сделать это. Хуанита даже новое платье купила, чтоб было в чем покрасоваться на слушаниях. Ах да, она хотела, чтобы я спросил у тебя — следует ей приседать в реверансе при встрече с президентом?

— Нет, Джи-Джи. Это Америка. Тут никто ни перед кем в реверансе не приседает. Ради этого мы и сражались когда-то.

— Вот и я ей так сказал. Пфт.Но ты же знаешь, какая она. Черт, да она первый в ее семье человек, у которого есть во что обуться.

— В общем, скажи ей: никаких реверансов. Скажи, что я так сказала. Послушай, а с епископом ты разговаривал?

Епископом Пеппер и Джи-Джи называли между собой преподобного Роско.

— Да позвонил ему в понедельник. Пфт.А он перезвонил мне аж в четверг. «Я так давно звонил тебе, — говорю, — что уж и не помню зачем». У этого малого манеры…

— Ну перестань, Джи-Джи, — сказала Пеппер. — Ты же знаешь, у папы всегда дел по горло.

Пфт.

—  Этоя знаю. Он вроде как почувствовал, что виноват. Предложил подбросить меня с Хуанитой до Вашингтона на этом его самолете. — Джи-Джи мрачно хмыкнул. — Проповедник с собственным самолетом.Я у него спрашиваю: «А двенадцать апостоловна каком самолете летали?» Даже не засмеялся.

Отношения между Джи-Джи и его сыном Роско были далеко не простыми. Дед никогда ей об этом не говорил, однако Пеппер подозревала, что коллеги-полицейские здорово изводили Джи-Джи шуточками насчет того, как его сын показал Джеку Руби место, с которого будет удобнее всего пристрелить Ли Харви Освальда. Джи-Джи был человеком земным, вернее, приземленным — как тротуар. Какие-либо религиозные чувства возникали у него только при виде красивого заката, а все его религиозные отправления сводились к обыкновению снимать шляпу при встрече с катафалком. К священничеству же сына с его сомнительного толка церемониями, телевизионными воскресными проповедями, личным реактивным самолетом ценой в 20 миллионов долларов и женским хором, который выглядел как компания переодевшихся ангелами далласских девушек-ковбоев, он относился скептически.

— Да ладно, Джи-Джи, — сказала Пеппер, — когда тебе потребовалось слетать с приятелями в Монтану на ловлю форели, ты небось от его самолета не отказался.

— Это другое дело, — сказал Джи-Джи.

Пеппер рассмеялась:

— Чем же оно другое?

— А тем, что самолет использовался для достойной цели. Я же не возражаю, когда он доставляет самолетом в больницу заболевшего раком ребенка или еще что, но по большей-то части он ссужает его политиканам, чтобы те дали его церкви очередное налоговое послабление. Хотя на хрена ему очередное послабление, я и понятия не имею. Черт, у него уже такая куча зеленых, что на ней можно мокрую собаку дотла сжечь.

— Люди президента попросили меня, чтобы я постаралась держать его подальше от слушаний, — сказала Пеппер.

— Не могу их за это винить.

— Они боятся, что журналисты снова начнут копаться в идиотской истории с Руби. Но я сказала им, что не стану делать это ни под каким видом. И что им следует стыдиться такой их просьбы. Он, может, человек не совсем обычный, но он — мой отец и на слушаниях присутствовать будет.

Джи-Джи всхрапнул:

— «Не совсем обычный». Это ты в самую точку попала.

— Но только послушай меня, Джи-Джи Картрайт, — сказала Пеппер. — Было бы очень мило, если бы вы, пока сенаторы будут сдирать с меня шкуру, не сидели за моей спиной, таращась друг на друга, как два покусанных змеями петуха.

— На этот счет не беспокойся. Мы будем мирными, как мертвый индеец. Сенаторы, — это слово Джи-Джи произнес с презрением, — они если чего и умеют, так это голоса подсчитывать. А ты, по-моему, единственная, за кого вся страна горой стоит.

— Ну-ну, — зевнув, сказала Пеппер, — посмотрим. Ладно. Мне еще нужно слопать орешков на тысячу долларов и заучить сорок страниц этого дерьма. Люблю тебя.

— И я тебя, Пеп.

В шесть часов и пятнадцать минут следующего утра Пеппер сидела с закрытыми глазами перед зеркалом на съемочной площадке «Шестого зала суда», ожидая, когда с ней закончит возиться гримерша, и тут в артистическую зашел Боб, режиссер-постановщик, и, явно смущаясь, сказал, что у него имеется «пара указаний».

— От Бадди, — пояснил он. — Не от меня. Просто чтобы ты знала.

Пеппер осторожно приоткрыла один глаз. Над книгой наставлений Корки, не уступавшей размерами Библии Гутенберга, она просидела вчера допоздна, толком отдохнуть не успела, да и австралийские орешки лежали в ее животе нелегким грузом.

— Он хочет, чтобы ты вынесла обвинительный приговор по делу Робинсон. И по делу Боффердинг тоже. А по делу «Нгуен против „Райт-Эйд“» оправдательный.

Пеппер, открыв теперь уже оба глаза, склонила голову набок. Боб ей нравился. Обходительный старый профессионал лет шестидесяти с лишком, которому уже не нужно было доказывать свои профессиональные достоинства, тем более что избытком самолюбия он не страдал. За шесть лет работы Боб и Пеппер поссорились раза, может быть, три, и каждая ссора оказывалась забытой ими уже через час.

— Боб, — сказала Пеппер, — в чем, черт побери, дело?

Боб пожал плечами:

— Я же говорю, указания исходят от Бадди. Я сказал ему, что ты, наверное, захочешь услышать все лично от него, но он потребовал, чтобы передал их тебе я. Вот я и передаю. Кстати, отлично выглядишь сегодня.

— Он кем себя возомнил… Хаммурапи? С каких это пор он диктует приговоры?

— Я понимаю. Но…

— Ладно, скажи нашему продюсеру, что он может поцеловать мою техасскую…

Боб улыбнулся и поднял перед собой ладони — универсальный жест, говорящий: «Ну, честное-распречестное слово, я в это ввязываться не хочу».

Пока снимался эпизод, посвященный делу Робинсон — разбирательство это было связано с непристойным (предположительно) использованием машинки для сдувания опавших листьев, — Бадди сидел, как обычно, в своем кресле за спиной Боба, однако не наблюдал за происходящим, но демонстративно тыкал пальцами в клавиши «БлэкБерри». Пеппер старалась сосредоточиться на деле. И, когда пришло время вынести приговор, она объявила — немного громче обычного:

— Невиновен. — И добавила: — Кроме того, я вынуждена взыскать все издержки с истца, заставившего суд попусту тратить время. Стыдно, сэр. И вам придется извиниться — здесь и сейчас — перед мистером Гомецем.

Бадди оторвался от «БлэкБерри», похлопал Боба по плечу и провел ребром ладони по горлу.

— Снято, — сказал Боб.

Бадди что-то пошептал ему. Боб встал, подошел к Пеппер, склонился к ней, оставшейся сидеть за судейским столом:

— Извини, девочка. Босс говорит, ты должна признать этого дяденьку виновным.

Пеппер, чувствуя, как у нее поднимается давление, спокойно ответила:

— Он невиновен. Он всего лишь сдувал листья с лужайки. И специально под юбку миссис Робинсон не метил. Да ты посмотри на него. С тех пор, как мистер Гомец покинул Сальвадор — а это было лет тридцать пять назад, — ему, скорее всего, ни одна сексуальная мысль и в голову-то не приходила.

Боб покивал, поморщился.

— Вот и я тоже… нет, правильно. Все правильно. Но он — продюсер. А я всего-навсего придурок режиссер.

— А я — судья, которому поручено принимать в этом зале решения.

—  Nolo contendere. [37]Но, повторяю, я всего лишь придурок на жалованье.

• Предыдущая
• 21/65
• Следующая