Союз еврейских полисменов - Чабон Майкл - Страница 55
- Предыдущая
- 55/83
- Следующая
Единственный предмет меблировки, кроме койки, – веселенькое детское ведерко из жести. Синенькое, желтенькое, с собачкой, резвящейся среди цветочков на зелененькой лужаечке. Ландсман долго созерцает ведро, думая о детях, об отходах, для которых предназначено это ведро, о собаках из мультфильмов. Смутное беспокойство, вызванное Плуто, – собакой, владельцем которой была мышь, – как-то терялось на фоне ужаса от мутанта Руфи. Мозг его глушат облака дыма, выхлоп оставленного кем-то в его черепе автобуса с невыключенным двигателем.
Ландсман сидит на корточках рядом с койкой еще одну-две минуты, собирает мысли, как нищий подбирает с мостовой рассыпанную мелочь. Затем подтягивает койку к двери и усаживается на нее. Размеренно и дико, методично и бешено, принимается лупить в дверь босыми пятками. Стальной лист отзывается оглушающим грохотом, поначалу Ландсмана вдохновляющим. Но энтузиазм его быстро гаснет. Тогда Ландсман поднимает вопль.
– Помогите! – орет он. – Я порезался! Кровью истекаю!
Он осип от воплей, пятки гудят. Он устал. Мочевой пузырь заявляет о себе. Взгляд на ведерко, взгляд на дверь. Снотворное в крови, ненависть к этой комнатушке, где провела свою последнюю ночь его сестра, к людям, которые приковали его к кровати почти голым… Может быть, и его вопли – но мысль о том, что придется мочиться в это дурацкое ведерко с собачкой, бесит Ландсмана.
Он подволок койку к окну, отодвинул намордник, оказавшийся всего-то шторой из стальных полосок. В стальной оконной раме толстые серо-зеленые стеклоблоки. Рама когда-то открывалась, но сейчас – возможно, не так давно – ручка-задвижка из нее удалена. Остается еще один способ открыть это окно. Ландсман волочется вместе с кроватью к ведерку, поднимает его, размахивается и запускает в стекло. Ведерко отскакивает в лоб Ландсману. Он во второй раз за день чувствует вкус крови, когда капля со лба доползает до угла рта.
– Сука ты, собачка! – бормочет он замершему на смятом боку ведерку.
Ландсман волочет койку к стене, свободной рукой стаскивает с нее матрас, ставит его к стенке. Хватает кровать обеими руками, поднимается вместе с ней, покачиваясь от ее тяжести. Пригнув голову, направляет таран кровати в окно. Вздрагивает от внезапно возникшего видения: зеленый газон, клочья тумана. Деревья, вороны, застывшие в воздухе осколки разбитого стекла, свинец водной массы пролива, яркий белый гидросамолет с красными полосами. Кровать выскальзывает из хватки Ландсмана, вылетает сквозь стеклянные липы в серое утро.
Пацаном в школе Ландсман легко одолевал физику. Ньютоновская механика, тела в состоянии покоя и движения, действие и противодействие… В физике он видел больше смысла, чем во всем остальном, что ему пытались привить наставники. Взять, к примеру, инерцию. Склонность движущихся тел оставаться в движении. Посему Ландсман, возможно, не шибко удивился тому, что кровать не остановилась на достигнутом, сокрушив стеклоблоки. Резкий рывок, жар в плече, напряглись измученные связки – и опять его охватили эмоции, знакомые по посадке в движущийся лимузин миссис Шпильман. Этакое сатори, озарение, внезапная уверенность в ошибке. Возможно, в роковой ошибке.
Дуракам везет. Ландсман приземляется в кучу плотного, слежавшегося снега. Единственная такого рода куча в поле зрения, защищенная от редкого солнца и от ветра стеной барака. Челюсти соударяются каждой парой зубов, удар зада о подснежную почву приводит в действие ньютоновскую механику скелета.
Ландсман высовывает голову из снега. Холодный ветер бьет по затылку. Наконец приходит ощущение холода. Он поднимается, челюсти еще гудят, по спине сползают снежные лавины, приглашают его опуститься в снег, зарыть в него голову, расслабиться. Отдохнуть. Уснуть.
Уснуть не дают шаги, кто-то сейчас вынырнет из-за угла. Он слышит звук подошв, резинок, стирающих собственные следы. Походка бракованная, хромая. Интересно, почему не слышны шаги палки темного дерева с гнутой рукоятью? Ландсман крепко обнимает раму кровати, внезапно возлюбив ее странною любовью, поднимается, поднимая кровать, опирается спиной о стену. В поле зрения появляются башмак и твидовая штанина Флиглера. Когда за штаниной следует сам Флиглер, угол кровати встречается с его лицом, мгновенно выбросившим многопалую руку крови. Палка взлетает в воздух; описав дугу, падает на дорожку, издавая наконец звуки, напоминающие фрагмент пьесы для африканского ударного инструмента маримба. Кровать снова увлекает за собой Ландсмана, все трое валятся наземь: Флиглер с кроватью, поверх них Ландсман. Запах крови Флиглера Ландсману не нравится, он отпихивается и поднимается, прихватив шолем из ослабевших пальцев хромого и увечного.
Не лишившись еще боевого задора, Ландсман поднимает пистолет, собираясь добавить к кровати пулю. Но прежде бросает взгляд на главное здание, до которого футов около пятисот. За французскими окнами-дверьми его двигаются силуэты. Вот они вываливаются наружу, Ландсман любуется их бородами и разинутыми ртами, завидует способности молодежи удивляться, но автоматически направляет ствол шолема в их сторону. Все ныряют обратно, оставив лишь высокую, худую, светловолосую фигуру – новоприбывшего, лишь недавно вылезшего из кабины белого гидроплана. Волосы у него интересные, как будто рыжее солнце играет на стальной поверхности. На свитере стадо пингвинов, мешковатые вельветовые штаны. Человек в пингвинах хмурится, но тут кто– то вдергивает его внутрь, от греха подальше.
Наручник напоминает о себе. Ландсман меняет объект внимания, направляет пистолет на собственную левую руку, опускает раму кровати наземь, как будто не желая с ней расставаться, опускает. – так юный кинорыцарь опускает тело своего верного кинооруженосца, сраженного киномечом либо кинострелою. Аккуратный выстрел, отдача в запястье – и можно передвигаться относительно свободно. В направлении просеки меж деревьями. Позади десятка два молодых, здоровых, сильных евреев: орут, бегут, выкрикивают очень толковые распоряжения, которых никто не слышит, не разбирает. Сначала он ожидает выстрелов, пули в голову, падения в снег, в грязь, в прошлогодние иглы. Но дисциплинированная публика без приказа не стреляет.
Кто-то там на дух не переносит шума.
Ландсман бежит по ухоженной грунтовой дороге, вдоль которой на шестах торчат фонари. Вспоминает вид с воздуха. Куда-нибудь эта тропинка выведет.
Ландсман бежит через лес. Слой опавших иголок на дороге приглушает шлепанье босых пяток. Он представляет, как тепло оставляет его тело, струится позади, поднимается вверх. Во рту вкус крови. На левой руке звякают звенья перебитой цепочки. Где-то дятел колотится глупой башкой об ствол. Собственная башка Ландсмана тверже древесного ствола, тоже как будто деревянная. Ландсман представляет головы встреченных им господ. Хромого «профессора», чей револьвер он сейчас сжимает в руке, Бетонный лоб талантливого терапевта. Чертова халупа… Чертово подпольное заведение, приют для уголовников… Светловолосый в пингвинах, которому не по душе шум…
Часть его головного мозга гадает: сколько нынче на дворе? И сколько этакой температуре вкупе с ветром и какой-никакой влажностью воздуха потребуется, чтобы обеспечить полисмена без бляхи, но в трусах необратимой гипотермией… Но главный мотив его истоптанного мозга – бежать, бежать.
Лес вдруг пропал, перед ним какой-то сарай гаражного типа, гофрированные стальные стены и кровля, без окон. Стоит на краю поля, поросшего какой-то… соломой. В отдалении солома вдруг зеленеет и теряется в тумане. У стены мошонкой прилепились два пропановых баллона. Ветер здесь сильнее, Ландсман ощущает его кожей, как кипяток. От сарая отходит гравийная дорога, ярдов через пятьдесят разветвляется в сторону зелени и куда-то за деревья. Ландсман поворачивается к сараю. Большие ворота на роликах. Ландсман толкает – ворота с грохотом едут в сторону. Какое-то холодильное оборудование, компрессоры и змеевики, у одной стены какие-то резиновые шланги, исписанные арабскими цифрами. Возле самых ворот трехколесный электрокар «зумзум», ситкинский экспортный шлягер номер два (после мобильников «шофар»). Этот оборудован кузовом, устланным листом черной грязной резины. Ландсман влезает за баранку. Замерз он, конечно, замерз, холодный ветер дует с Юкона, но виниловое сиденье этого «зумзума» все же обжигает зад нестерпимым холодом. Ландсман давит пальцем кнопку, жмет педаль. Схватывают шестеренки, поехали! Он подкатывает к развилке, колеблется между лесом и зеленой травой, исчезающей в тумане обещанием спокойствия. Нажимает на педаль.
- Предыдущая
- 55/83
- Следующая
