Союз еврейских полисменов - Чабон Майкл - Страница 39

• Предыдущая
• 39/83
• Следующая

Ландсман устроен на кровати Берко и Эстер-Малке, на боку, лицом к пейзажу с садами Бали и всякими неизвестными птицами. Кто-то его раздел. Он уселся. Затылок тут же начинает вопить, чужая лапа боли сжимает его. Ландсман осторожно ощупывает края раны. Пальцы утыкаются в повязку, в марлю и пластырь. И проплешину выбритых волос. Память подсовывает картинки, как будто на стол Падают один за другим снимки места преступления из смертоносной фотокамеры доктора Шпрингера. Шутник-техник из палаты станции «Скорой помощи», рентген, инъекция морфина, тампоны, смоченные бетадином… До этого – белый виниловый потолок кареты «скорой помощи», освещаемый отблесками уличных фонарей. А еще раньше, до прогулки в «скорой»… кровь, пятна на снегу, громадный шмель в ухе, красный фонтан из головы Рафи Зильберблата… дыры в стене, дыры в асфальте… Ландсман отпрянул от этих воспоминаний так резко, что столкнулся с болью об утрате Джанго Ландсмана.

– У-у-у, – взвыл он, протирая глаза. Чего бы он не отдал сейчас за сигарету, папиросу, самокрутку… Палец, например… мизинец, скажем…

Дверь спальни открылась, вошел Берко, выставив перед собой почти полную пачку «Бродвея».

– О-о-о, – сменил тональность Ландсман. – Я когда-нибудь говорил, что люблю тебя? – спросил он, зная, что никогда этого не говорил.

– Слава Богу, никогда. Конфисковал у соседки, Фридовой бабы. Сказал, что полицейский секвестр.

– Безумно благодарен.

– Первое очень заметно.

Берко понял, что Ландсман плакал: одна бровь повыше, как будто свесилась, как скатерть со стола.

– Что с ребенком? – спрашивает Ландсман.

– Зубы. – Берко снимает с крюка на двери спальни плечики с одеждой Ландсмана, вычищенной и отутюженной. Нащупывает и вытаскивает спички, подходит к кровати и протягивает гостю спички и пачку.

– Честно говоря, – начинает Ландсман, – не совсем представляю, что я тут делаю.

– Идея Эстер-Малке. Знает твое отношение к больничным палатам. А они сказали, что тебе там нечего делать.

– Присаживайтесь, мистер.

Стульев в комнате нет. Ландсман показал на кровать, Берко опустился на край, взвыв пружинами.

– Ничего, что я курю?

– Чего. Дуй-ка ты к окошку.

Ландсман подошел к окну, поднял бамбуковую штору. К его удивлению, за окном дождь. Запах дождя проникает сквозь приоткрытое окно: точно так же пахли волосы Бины в его сне. Ландсман скосил взгляд вниз, на стоянку. Ни следа снега, весь стаял. Свет какой-то странный…

– Сколько времени?

– Четыре тридцать… две, – ответил Берко, не глядя на часы.

– А день?

– Воскресенье.

Ландсман открывает окно полностью, присаживается на подоконник правой ягодицей, подставляет вновь зашумевшую голову дождю. Он раскуривает сигарету, затягивается, стараясь решить, насколько обеспокоен этой информацией.

– Ну и спать же я… – бормочет он неопределенно.

– Организм нуждался в отдыхе, – реагирует Берко, покосившись на Ландсмана. – Кстати, штаны с тебя стягивала Эстер-Малке.

Ландсман стряхнул пепел за окно.

– Меня подстрелили.

– Царапина. Даже ожог. Шить не пришлось.

– Их трое было. Рафаил Зильберблат, пишер, которого я принял за его брата, и какая-то курица. Липовый братец упер машину ⁷, бумажник, бляху и толем. Бросил меня без оказания помощи, мерзавец.

– Так в точности и реконструировали.

– Я хотел вызвать помощь, но эта жидовская морда сперла мой «шойфер».

При упоминании о мобильнике Берко ухмыльнулся.

– Ты чего?

– Твой пишер. Баран редкий. С Айкса он срулил на Якови, Фэрбенкс, глядишь, и Иркутск рядом.

– Ну-ну.

– Звонит твой мобильник, и пишер отвечает.

– Ох… Это ты?

– Бина.

– Гм.

– Две минуты беседы с этим Зильберблатом, и она уже знает, где он находится, как выглядит и как звали его собаку, когда ему было одиннадцать. Еще через пять минут двое латке снимают его с трассы за Крестовым. Машина твоя в порядке, даже деньги в бумажнике целы.

Интерес Ландсмана к услышанному выражается в скорости роста столбика табачного пепла на конце сигареты.

– А… шолем и бляха?

– А-а-а…

– Ага.

– Служебный значок и табельное оружие в данный момент находятся у вашего непосредственного начальника, детектив Ландсман.

– Ах, черт. Она собирается мне его вернуть?

Не глядя на Ландсмана, Берко разгладил простыню кровати.

– Я действовал строго в рамках… – убежденным тоном, но не веря самому себе заявил Ландсман. – Получил наводку на Рафи Зильберблата. – Он снова провел пальцами по краям повязки. – Хотел с этим типом потолковать.

– Надо было сначала мне позвонить.

– Не хотел беспокоить тебя в субботу.

Тоже мне оправдание. Прозвучало даже хуже, чем надеялся Ландсман.

– Ну, идиот я, – признал Ландсман. – Плохой коп.

– Первое несомненно.

– Ладно, не спорю. Как-то пошло в струю… Не думал же я, что так мокро дело обернется.

– Во всяком случае, пишер, малый братик, называет себя Вилли Зильберблатом. Показал на покойного братца. Говорит, действительно Рафи порешил Виктора. И чем? Половинкой ножниц.

– То есть как?

– При всех равных прочих Бине грех на тебя жаловаться. Ты эффективно завершил дело.

– Надо же… половинкой ножниц…

– Находчивый парень.

– Изобретательный.

– А курица, которую ты так круто… Это ведь ты ее положил?

– Ну я.

– Потрясающе! – без тени иронии воскликнул Берко. – Ты ухлопал Йохевед Фледерман.

– Да брось ты!

– Добрая охота!

– Ту самую медсестру?

– Коллеги из «В» перед тобой в долгу.

– Которая прикончила того старого пня, как его… Герман Познер, что ли…

– Единственное их нераскрытое дело за этот год. Они уверены были, что она смылась с Мексику.

– Fuck me, – сорвался Ландсман на американский.

– Табачник и Карпас уже обхаживали Бину насчет тебя.

Ландсман раздавил окурок о подоконник и швырнул его в дождь. Табачник и Карпас – давние соперники Ландсмана и Шемеца. Тоже мне заступники нашлись.

– Мне не везет даже в везении, – вздохнул Ландсман. – Что-нибудь с острова Вербова слышно?

– Ни звука.

– А в газетах?

– Главные черношляпные молчат. Ни в «Лихт», ни в «Рут» ни полслова. И сплетен пока никаких. Полное молчание, как будто ничего и не было.

Ландсман отрывается от подоконника, подходит к телефону на столе возле кровати, набирает давно знакомый номер, задает вопрос, получает ответ.

– Вербоверы забрали тело Менделя Шпильмана вчера ближе к ночи.

Телефон тут же принялся верещать, Ландсман снова снял трубку и передал ее Берко.

– Да вроде ничего, – ответил Берко в трубку. – Да, конечно, отдых ему не помешает. Да… Да… – Он опустил трубку, глядя на нее. Зажал дырки микрофона ладонью, прошипел: – Твоя бывшая…

– Говорят, ты быстро поправляешься, – бодро сообщила Бина Ландсману, когда он поднес трубку к уху.

– И мне говорят.

– Поправляйся. Отдыхай.

Зловещий смысл дошел до него, несмотря на нежные интонации.

– Бина, перестань. Прекрати эти шутки.

– Два покойника. Из твоего ствола. Без свидетелей, кроме одного, который ничего не видел. Автоматическая процедура, Меир. Отстранение до завершения расследования, с полным сохранением содержания, что тебе еще надо?

– Они в меня стреляли. У меня была информация, я прибыл туда с пушкой в кобуре, милый, как мышка. А они сходу начали пальбу.

– Ты все сможешь рассказать комиссии. А я тем временем бережно сохраню твою бляшку и твою пушку в милом розовом пластиковом мешочке. Веселенький такой мешочек, на молнии, «Хелло, Кити!» называется. Как их туда Вилли Зильберблат засунул, так пусть и лежат. А ты отдыхай да поправляйся, ладушки?

– Но это же на месяц, а то и… – взвыл Ландсман. – Это до Реверсии не закончится. Когда я вернусь на службу, служить уже негде будет. Ты сама знаешь, что никаких причин для отстранения… Я могу работать параллельно с этим дурацким расследованием, и согласно тем же дурацким предписаниям.

• Предыдущая
• 39/83
• Следующая