Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды - Короткевич Владимир Семенович - Страница 39

• Предыдущая
• 39/115
• Следующая

И тогда он подумал, что с его стороны это самоуверенность — надеяться вот так, сразу найти правильный путь. И он подумал, что, может, Бог или судьба покажут этот путь, если, отдавшись на их волю, раскрывать Книгу наугад.

Ну, понятно же, покажут. Они любят, когда на них надеются.

Он раскрыл Книгу с закрытыми глазами и ткнул в одну страницу пальцем.

«И приступил я к пророчице, и зачала, и родила она сына».

Э-эх. Не то это было. Хорошо, понятно, но почему нужно было выбирать именно пророчицу? И какое это имело отношение к нему? И была ли в том правда, нужная не для него, злодея, а для всех?

И он ещё раз раскрыл том.

«Вот Я дозволяю тебе вместо человеческого кала коровий помёт, и на нём готовь хлеб свой».

И тут у него вообще полезли на лоб глаза. Однако он не склонен был чересчур верить себе и сомневался.

— Ерунда, кажется, — тихо сказал он сам себе и посмотрел, чьё это. — Да нет, не может быть ерундой. Всё-таки Иоанн Богослов. Чудесами замороченный?[100] Да быть не может. А ну, ещё... «Дай мне книжку». Он сказал мне: «Возьми и съешь её; она будет горькой во чреве твоём, но в устах твоих будет сладка, как мёд».

Он сам чувствовал, что от непосильных умственных усилий у него дыбом встают волосы. И ещё он понял, что если не бросит это дело, то действительно навеки надорвет свой разум или безотлагательно запьёт.

Потому он непритворно возрадовался, когда в его покой неожиданно пришли высокие гости — Босяцкий и Болванович со свитками. Возрадовался, ибо не знал ещё, какое новое испытание уготовано сегодня его духу.

— Читаешь? — спросил Болванович.

— Читаю. Слишком всё это, по-моему, разумно. Премудрость очень великая.

— А ты думал...

— Что это у вас, святые отцы?

Оба выпрямились и откашлялись.

— Послание тебе от наместника престола святого Петра в Риме.

— И от патриарха Московского тебе послание, Боже.

— Ну, читайте, — сказал обрадованный Братчик. — Читай ты первым, капеллан.

Болванович обиделся, но место уступил. Монах с шорохом развернул свиток:

— Булла «До глубины...». От наместника святого Петра, папы Льва Десятого.

— Ну давай. Какая там глубина...

— «До глубины души взволнованы мы Вторым пришествием Твоим, Мессия. Будем держать во имя Твоё престол святого Петра. Молим Тебя прибыть в Вечный город, но, думается, лучше сделать это как можно позже, когда наведёшь Ты порядок на любимой мною земле белорусской, вышвырнув оттуда схизматов православных, что говорят от святого имени Твоего. Лобызаю ступни Твои. Твой папа Лев Десятый».

— И правда «до глубины». Ну, а что патриарх?

Болванович замаслился. Начал читать:

— «Царю и Великому Князю неба и земли от царя и великого князя, всея Великия и Малыя и Белыя Руси самодержца, а также от великого Патриарха Московского — послание... Волнуется чрево Церкви воинствующей от Второго пришествия Твоего, Боже. Ждём не дождёмся с великим князинькой пришествия Твого; токмо попозже бы прибыл Ты, дабы до того времени поспел выкинуть с любимой мною земли белорусской папёжников и поганцев разных. Ей-Бо, выкинь Ты их. Они табачище курят, а табак, сам ведаешь, откуда вырос. Из причинного места похороненной блудницы богомерзкой. Вот грех божиться, а всё же, ей-Бо, вера твёрдая только у нас. Два Рима пали, Москва — третий Рим, а четвёртому не быти. Выкинь Ты их, Боженька. Припадаем до ног Твоих и цалуем во сахарны уста. А Жигимонту этому паскудному так и скажи: „Говно твоё дело, Жигимонт-царевич. Садись-ка ты на серого волка и поезжай-ка ты из Белоруссии к едрёной свет матери“. Ещё раз цалую во сахарны уста. Твой Патриарх».

И тут у Юрася перед глазами поплыли, начали двоиться, троиться и четвериться стены, пудовые дурные книги, монахи-капелланы, митрополиты, свитки, папы римские, патриархи и цари. Понимая, что ему конец, если он останется тут, Братчик заскрежетал зубами (отцы Церкви отшатнулись от него), схватился за голову и как ошалелый кинулся прочь.

Земля вся была залита оливково-зелёным лунным светом. Резкие чёрные тени легли за домами, в чаще деревьев, в бойницах башен... И было это так высоко и чисто, что вдохновение переполняло грудь и хотелось лететь навстречу этому сияющему серебряному щиту, этому оконцу в мир иной.

Шатаясь, он шёл ночными улицами, бросался в беспамятстве туда и сюда и тащил за собою свою неоделимую чёрную тень, также не знающую, куда ей бежать, и бросающуюся в разные стороны... А за ним, поодаль, тащилась другая, коренастая тень.

«Бежать? А что тогда с хлопцами? Да и куда? Боже мой, Боже, за что Ты покинул мя?!».

Маленькая, как игрушка, каменная церковка попалась ему на глаза. Вся зеленоватая в лунном сиянии, с двумя-тремя уютными огонёчками в махоньких — с ладонь — оконцах. Крохотная, человек на сорок — по тогдашней моде, только, видно, для своего невеликого тупичка-уголка. Оттуда долетало тихоетихое пение: шла всенощная.

Он миновал церквушку, прошёл ещё немного и вдруг остановился. Словно почувствовал грудью острие меча.

Через низкую каменную ограду он увидел глубокий таинственный сад, весь из света и теней, и девушку с корабликом на голове.

Сыпалась с деревьев роса. Лунный свет лежал на траве. И девушка шла к нему, протягивая руки.

Он припал к ограде. Девушка подошла ближе, и он узрел невидящие, сосредоточенные на чём-то великом и светоносном за его спиной, почти лунатические тёмные глаза.

— Ты? — тихо сказала она. — Я иду к Тебе. Я услышала.

— Я иду к тебе, — это произнес кто-то за него.

— Ты, — повторила она. — Ты. Я почему-то знала. Я чувствовала. Из тысяч невест Гродно Ты изберёшь меня. Иди сюда. Лезь через ограду.

Не помня себя, он перелез. Ноги сами перенесли. Стоял слегка очумевший. И ничего от Бога не было в его обличий. Но она была как слепая, навеки ослеплённая величием Бога, идущего в славе.

И он увидел совсем близко тёмные, нездешние глаза и почувствовал неистовую боль, зависть и свою мизерность. Но она не увидела и этого.

— Какие у Тебя глаза, Боже...

Он вспомнил погоню после свислоцкой мистерии.

— Какие волосы...

И он вспомнил, как лежал на позорной кобыле, готовый к порке.

— Весь Ты стройный и сильный, как олень.

Он смотрел только на неё и потому не заметил, что кто-то также подошёл к ограде.

— Солнце моё, зачем Ты бросило на меня лучик Свой?

Они медленно шли в свет и тень.

...Там, где садовая ограда примыкала к церкви, в густой чёрной тени стоял низколобый сотник и мрачно глядел на них.

Хоромы Лотра в трансепте гродненского замка напоминали покои богатой и не суровой нравом знатной дамы. Каменные стены завешены коврами и гобеленами слегка игривого содержания. Иконы, где они были, изумляли вниманием художников к живой плоти.

А тот покой, в котором сейчас сидел кардинал, был вообще легкомысленным. Широкое, на шестерых, ложе под горностаевым покрывалом, кресла с мягкими подушками, какие-то каменные и стеклянные бутылки и флаконы на греческом столике возле ложа. Запах приторно-горьковатых масел.

Единственными духовными вещами в покое были статуи святого Себастьяна и святой Инессы, да и те давали чересчур подробное представление о мужском и женском естестве.

• Предыдущая
• 39/115
• Следующая