Прощание Зельба - Шлинк Бернхард - Страница 13

• Предыдущая
• 13/40
• Следующая

— Ну, Бригита! Я все тебе объясню, как только вернусь. Конечно, ты имеешь право знать все, что знаю я. Но пока лучше держаться от этой истории подальше. Поверь мне!

— «Уж поверь мне, дорогая. — Он пристально смотрит на нее. — Сейчас я должен думать за нас обоих».

Раздался звонок. Бригита пошла к двери.

— Береги себя!

Мне удалось припарковаться на Аугустен-анлаге, недалеко от конторы. Я закрыл машину и направился к себе, никакого синего «мерседеса» поблизости не было видно. Я вытащил черный кейс, пересыпал деньги в мусорный мешок. Под письменным столом у меня стояли большой горшок и пакет с землей, я давно уже собирался пересадить здорово вымахавшую пальму. Положив мешок на дно нового горшка, я сверху пристроил пальму. Бедняге снова пришлось довольствоваться малым. А если ей что-то не нравится, пускай себе засыхает. Невелика потеря!

Свои вещи я сложил в кейс. Подхватил его и вышел на улицу, на другой стороне уже поджидал синий «мерседес». Пассажир на переднем сиденье открыл свою дверь, выскочил и побежал ко мне. Но машин вечером много, так что, пока он перебирался на мою сторону, я уже успел сесть в «кадет» и тронуться с места. Он замахал руками, «мерседес» загудел и вклинился в транспортный поток, но Вердерштрассе проехал на красный свет, пересек сплошную линию, впустил своего пассажира и догнал меня в центре Шветцингена.

Мольштрассе, Зеккенхаймерштрассе, Генрих-Ланц-штрассе — по дороге ехали машины и велосипеды, магазины работали, люди шли по тротуару, а перед церковью Святого Духа играли дети. Вокруг был нормальный, безопасный мир. Что они здесь мне сделают? Но «мерседес» ехал так близко, что я не видел бампера, зато мог разглядеть суровые, сосредоточенные лица водителя и пассажира. На Генрих-Ланц-штрассе они слегка задели мою машину, и у меня от страха мурашки побежали по спине. Когда на Рейхсканцлер-Мюллер-штрассе зажегся красный свет, мы остановились, пассажир вылез и подошел к моей запертой двери. Не знаю, что бы он сделал, если бы в этот момент мимо не проезжала полицейская машина и тут же не загорелся зеленый свет.

Перед полицайпрезидиумом я двумя колесами заехал на тротуар, с кейсом в руках вылез из машины, поднялся по ступенькам и скрылся за дверью — пассажир «мерседеса» не успел даже выйти. Обняв кейс, я прислонился к стене и так долго не мог отдышаться, будто пробежал бегом всю дорогу от Аугустен-анлаге до Бисмаркштрассе.

Во дворе стоял «ауди» Нэгельсбаха. Он забрал у меня кейс и положил его на пол возле пассажирского сиденья. Потом помог мне забраться в багажник.

— Жена постелила для вас плед. Потерпите?

Выпуская меня на стоянке аэропорта Нойостхайм, он уверенно заявил, что никто нас не преследовал. Он не сомневался также, что никто не видел, как я вылезал из багажника, и, следовательно, никто ничему не удивился.

— Поехать с вами?

— Неужели вы уже начали страдать оттого, что не знаете, как убить лишнее время?

— Нет, со вчерашнего дня мне поручено подметать пол и мыть посуду.

Вид у него был несчастный и смущенный.

— Ну, пока!

Вскоре я уже летел в самолете над Мангеймом, высматривая внизу синий «мерседес» и бежевую «фиесту».

Моя соседка боится высоты — попросила меня держать ее за руку, я согласился. Пока взлетали, я успокаивал ее тем, что большинство катастроф происходит не при взлете, а при посадке. Через полтора часа мы начали снижаться, и я признался, что нарочно соврал, — на самом деле большинство авиакатастроф происходит не во время приземления, а как раз при взлете. А взлет давно уже позади, так что она вполне может успокоиться. Но она не успокоилась и в аэропорту Темпельхоф убежала, даже не попрощавшись.

В Берлине я не был с сорок второго года, и ни за что бы не поехал, если бы не оказалось, что добираться до Котбуса проще всего именно через Берлин. Я знал, что четырехэтажный дом, в котором я вырос, и все соседние дома были разрушены в сорок пятом, а в пятидесятые годы вместо них построили квартал пятиэтажек. Мои родители погибли при авианалете. Родители Клары еще до окончания войны переехали из виллы на озере Ваннзее в виллу на озере Штарнбергер-Зее. Друзей детства и юности разметало по свету. В семидесятых была встреча класса. Я не поехал. Мне не хочется вспоминать.

На перекрестке Фридрихштрассе и Унтер-ден-Линден нашлась дешевая гостиница. Я стоял у окна, смотрел на машины, и вдруг мне страшно захотелось пройтись по улице, посмотреть, что там есть, и, может быть, найти кафе, где кормят тем, к чему я привык с детства, где можно вспомнить вкус домашней снеди. Я пошел к Бранденбургским воротам, посмотрел, как растут дома и тянутся к небу краны на Парижской площади. В районе Потсдамской площади городу вскрыли грудную клетку и проводили операцию на открытом сердце: прожекторы, котлованы, краны, леса, скелеты домов, кое-где почти достроенные дома с уже готовыми стенами, балконами и окнами. Дальше я увидел Министерство воздушных сообщений, остатки Ангальтского вокзала, а на берегу у Темпельхофа — дом, в котором я работал помощником адвоката. Улицу своего детства я старательно обходил стороной.

Я так и не нашел такого кафе, которое бы внушало надежду, что здесь кормят по старинке. Зато набрел на итальянский ресторан, в котором окунь с вяленым мясом и шалфеем и ванильный пудинг были приготовлены так, как следует, а сардинское белое вино оставляло далеко позади все фраскати, соаве, пино и что там еще водится. Я отвел душу, спросил, где ближайшая станция метро, и отправился в гостиницу.

На «Галльских воротах» собирался пересесть. Вышел из последнего вагона — передо мной выросли, как будто нарочно поджидали меня здесь, то ли семь, то ли восемь бритоголовых парней в темных куртках и высоких тяжелых ботинках.

— Эй, дед!

Я хотел пройти мимо, но они меня не пропустили, а когда я попытался их обойти, загородили мне дорогу. Затем меня оттеснили на край перрона. Метро здесь выходит на поверхность над Ландверским каналом, поэтому внизу темнела вода.

— Куда собрался, дед?

Несколько молодых людей, стоявших на противоположном перроне, с любопытством смотрели на нас. Кроме них, никого вокруг не было.

— В гостиницу спать.

Они засмеялись, как будто я очень удачно пошутил.

— В гостиницу, — повторил один, согнулся и несколько раз хлопнул себя по ляжкам, — спать! Ты же участвовал, дед.

— Участвовал в чем?

— Как — в чем? В деле фюрера! Ты его видел?

Я кивнул.

— Дай деду хлебнуть пивка, он видел фюрера! — Предводитель толкнул соседа локтем. Сосед протянул мне банку.

— Большое спасибо, но сегодня я уже выпил, так что мне вполне достаточно.

— Эй, вы, слыхали — он видел фюрера!

Предводитель повернулся к своей своре, потом громко повторил это парням на другой платформе. И спросил меня:

— А как ты его приветствовал?

— Вы же знаете.

— Покажи мне, дед!

— Мне не хочется.

— Ты не хочешь мне показать, как это делается? Тогда повторяй за мной! — Он щелкнул каблуками, рывком вытянул вверх правую руку и гаркнул: — Хайль Гитлер!

— Мне не хочется.

— Значит, тебе хочется поплавать?

— Нет, мне хочется просто пойти в гостиницу спать.

На этот раз никто не засмеялся. Предводитель приближался, а я отступал до тех пор, пока не коснулся спиной парапета. Он поднял руки и ощупал меня, как будто искал оружие.

— Дед, у тебя ведь нет спасательного круга. Ты же можешь утонуть. Как только вода попадет в нос… — Он с силой воткнул мне в ноздри указательный и средний пальцы и запрокинул голову назад, так что я чуть было не потерял равновесие. — Ну? — Отпустил.

Было больно. Я испугался. И не мог сразу сообразить, следует ли играть по их правилам. Насколько это разумно? Или это трусость? Предательство? Стоит ради этого рисковать жизнью и здоровьем? Потом они меня схватили, и я пролепетал: «Хайль Гитлер!» А поскольку предводитель требовал, чтобы я говорил громче, я сказал громче, а когда он велел: «Еще громче» — и они меня отпустили, я, стоя посреди перрона, выкрикнул во все горло:

• Предыдущая
• 13/40
• Следующая