Мемуары. События и люди 1878-1918 - Вильгельм IІ - Страница 51

• Предыдущая
• 51/54
• Следующая

Наряду с несправедливостью, связанной с отказом от 14 пунктов, следует отметить и то, что г-н Вильсон первый выставил требование свержения германской династии, дав понять, что германскому народу будет в таком случае обеспечен более выгодный мир. Прежде чем выдвинуть и со своей стороны впервые сформулированное Вильсоном требование моего отречения от престола под тем предлогом, будто в этом случае Германия получит более выгодные условия мира (необходимость избежать гражданской войны явилась лишь вторым средством воздействия на меня), правительство принца Макса было обязано обеспечить себя какими-то реальными гарантиями со стороны Вильсона. Так или иначе, но утверждения о необходимости моего отречения от престола для обеспечения Германии более выгодного мира становились все более настойчивыми и заставили меня решиться уехать из своей страны, ибо я вынужден был поверить тому, что оказываю этим большую услугу своему отечеству. Я поставил на задний план интересы свои и своей династии и решил, конечно, после тяжелой внутренней борьбы подчиниться желанию руководящих германских деятелей. Впоследствии выяснилось, что германское правительство не имело никаких реальных гарантий. Для меня при тогдашнем стремительном ходе событий ясное и определенное заявление канцлера не могло не иметь решающего значения. Поэтому я и не мог тогда проверить правильность его утверждений.

Теперь уже ясно, почему Антанта через г-на Вильсона требовала моего отречения от престола. Она прекрасно понимала, что после этого Германия и в военном, и в политическом отношении вступит в полосу полной неустойчивости, отчего можно будет навязать не более выгодные, а более тяжелые условия мира. Революция тогда еще не пришла на помощь Антанте. Таким образом, и сама Антанта как бы косвенно признала, что если бы я остался на троне, то это было бы выгоднее для Германии. Я, конечно, присоединяюсь к этому взгляду Антанты, после того как выяснилось, что правительство Макса Баденского не имело никаких фактических оснований для своего утверждения, будто мое отречение принесет моему отечеству более выгодные условия мира. Я иду еще дальше и утверждаю, что неприкосновенной, возглавляемой кайзером Германской империи Антанта вообще не осмелилась бы предложить подобные условия мира. Она не посмела бы поступить таким образом с кайзеровской империей, последняя борьба которой за свое существование не была бы отягчена навязанной ей немецкими утопистами парламентарной системой, и с монархом, который не был бы лишен команды над армией и флотом. Тяжкая вина американского экс-президента кроется, следовательно, и в том, что он потребовал моего отречения от престола под лживым предлогом более выгодных для Германии условий мира. Во всяком случае и в этом обстоятельстве следует искать точку опоры для того мощного рычага, который должен освободить Версальский договор от скрепивших его печатей. Однако немцы никогда не должны смешивать г-на Вильсона с американским народом.

Свои политические принципы я излагаю здесь исключительно для того, чтобы доказать невиновность Германии в возникновении мировой войны. С самого начала моего царствования политика Германии была направлена на примирение противоречий и улаживание конфликтов, которые я застал при вступлении на престол. Общее направление моей политики носило, таким образом, исключительно миролюбивый характер. Такой же тенденцией к примирению противоположных интересов отличалась и моя внутренняя политика, о чем свидетельствует мое рабочее и все социальное законодательство Германии, поставившее ее в деле социального обеспечения во главе всех цивилизованных народов. Общие примирительные тенденции моей внутренней политики шли так далеко, что в отношении численности нашей армии мы далеко не исчерпали всех возможностей, которые давали всеобщая воинская повинность и численность народонаселения. В этом вопросе, как и в вопросе о военно-морском строительстве, коррективы рейхстага неизменно принимались во внимание короной и правительством. Уже тогда вопросы обороны Германии подлежали санкции со стороны народного представительства. Государство, которое стремилось бы к войне и готовило ее, избрало бы совершенно иную тактику.

Чем яснее Антанта обнаруживала по отношению к Германии свою агрессивную политику окружения, тем больше приходилось думать с целью самосохранения об усилении защиты нашего благосостояния. Эту естественную заботу о самозащите на случай вражеского нападения мы осуществили лишь в самой ничтожной мере.

Миролюбие Германии привело к тому, что для организации нашей обороны на суше и на море были исчерпаны далеко не все наши финансовые и национальные ресурсы, причем в должной степени был принят во внимание тот риск, которому должно было подвергнуться наше национальное достояние в случае войны. Мы, следовательно, страдаем теперь не из-за завоевательных тенденций, ложно приписываемых нам, а, как раз наоборот, расплачиваемся за наше почти невероятное миролюбие и доверчивость. Совершенно иными были политические принципы Антанты. О них, как и о наших непрерывных усилиях завязать дружественные сношения с отдельными странами Антанты, я уже говорил ранее. Я не хотел бы здесь, однако, оставить совершенно без внимания и те малые дела в рамках высокой политики, которые были выполнены Германией все с той же целью сгладить по возможности имевшиеся тогда противоречия и разногласия. «Кильская неделя» привлекала к нам гостей из всех стран. Мы, между прочим, искали сближения с другими народами и в нейтральной области спорта, и в области науки, устроив, например, обмен профессорами между германскими и американскими университетами; охотно разрешали посторонним офицерам знакомиться с организацией наших военных учреждений. Пусть, оглядываясь теперь назад, многие считают это ошибкой, но все это является несомненным доказательством нашего честного желания жить в мире со всеми народами.

В то же время Германия не воспользовалась ни одной из представлявшихся ей возможностей начать войну тогда, когда она могла быть уверена в своей победе.

Говоря о русско-японской войне, я уже отметил доброжелательный нейтралитет Германии по отношению к России.

Когда Англия была всецело поглощена бурской войной, мы могли бы начать войну с ней или с Францией, которая тогда, конечно, не рассчитывала бы на английскую помощь. Мы этого не сделали. Точно так же и во время русско-японской войны мы могли выступить не только против России, но и против Франции. И опять-таки не сделали этого. После того как мы преодолели описанный уже мной марокканский конфликт, во время которого отклонили мысль о войне, мы далее продемонстрировали свои мирные устремления и при дипломатическом разрешении боснийского кризиса. Теперь я обозреваю и логически объединяю все эти совершенно ясные политические события, присоединяя сюда заявления государственных деятелей Антанты   Пуанкаре, Клемансо, Извольского, Тардье и др. и, невольно потрясенный, я спрашиваю себя: как можно было строить и проводить в жизнь мирный договор, исходя из принципа германской «вины»? Несправедливый Версальский приговор не будет оправдан судом истории.

Француз Луи Гетан, лионский делегат Лиги прав человека, недавно следующим образом высказался о мировой войне: «Если мы без предубеждения, вне зависимости от того, к какому лагерю прибило нас случайностью рождения, совершенно свободно и откровенно отнесемся к делу, то прежде всего невольно напрашивается мысль о том, что война 19И года является последствием войны 1870 года, ибо с того момента идея реванша, замаскированная в большей или меньшей степени, уже больше никогда не покидала нас». Войну же 1870 года вызвало и объявило французское правительство.

Французская империя, как известно, нуждалась в войне, чтобы бороться со все возраставшими внутренними затруднениями и все усиливавшейся нелюбовью к империи со стороны общественного мнения. Сам Гамбетта, неистовый трибун оппозиции, как-то воскликнул: «Если империя доставит нам левый берег Рейна, то я примирюсь с ней». Речь, стало быть, шла тогда о завоевательной войне. Во Франции тогда не считались с тем, что скажут завоеванные народы. «Мы сломим их волю»   так гласило право победителя. И вдруг возможность осуществления завоевательных планов ускользает от Франции. Принц Леопольд изъявил готовность снять свою кандидатуру на испанский престол ввиду вызванных этим затруднений, грозящих войной. Дело приняло для Франции плохой оборот: не стало предлога для войны. С Францией случилось то же, что с молочницей и ее разбитым кувшином в известной басне; только вместо «Прощай, теленок, корова, свинья, куры и цыплята» французы вынуждены были сказать: «Прощай, кровавые барыши, слава, победы, левый берег Рейна, даже Бельгия», ибо ведь Бельгия тоже лежит на левом берегу Рейна, о котором мечтала Франция.

• Предыдущая
• 51/54
• Следующая