Военные загадки Третьего рейха - Непомнящий Николай Николаевич - Страница 30

• Предыдущая
• 30/100
• Следующая

Мое знакомство с Феликсом Керстеном, одной из закулисных фигур в мрачной трясине нацистской политики, впервые приблизило меня к эсэсовской верхушке. Толстяк и внешне безобидный массажист из Финляндии, он сумел проложить себе дорогу не только в аристократические круги за рубежом, но и в высшие эшелоны власти нацистской Германии. Хотя он не был интеллектуалом, но имел трезвый, цепкий ум и отличался необыкновенной проницательностью. Он родился в крестьянской семье, в 1917 году недолго служил офицером в финской армии, потом, спасаясь от большевиков, бежал в Германию, где Керстен работал посудомойкой, статистом на киностудии, массажистом и, наконец, с 1930 года — «доктором манипулятивной терапии». Он был на «ты» с голландским принцем-консортом Генрихом фон Мекленбургским, и еще он был личным врачом Гиммлера.

Когда зимним вечером 1942 года Циммерман привел меня к нему, Керстен занимал роскошные апартаменты на углу Рюдесхаймерплац в Берлин-Вильмерсдорфе. Эти апартаменты ему достались благодаря программе «арианизации» — их прежний владелец, еврей, был попросту оттуда выдворен. Квартира поражала вычурной роскошью. Интерьер и убранство ее были скопированы во дворцах, замках и загородных виллах богатых клиентов Керстена. Хозяин нас встретил унылой миной. Мы не рассчитали расстояние и опоздали на полчаса. Керстен сухо заметил, что не привык ждать людей, приходящих к нему с просьбами и одолжениями. Он имел все основания рассматривать наш визит именно в таком свете: Циммерман рассказывал ему о моей участи, а от Герды, сестры Циммермана, Керстен был осведомлен о проекте по облучению молока и трудностях, возникших на пути его осуществления.

Но вскоре омрачившую первую четверть часа атмосферу удалось развеять. Керстен перестал хмуриться, разговор оживился. Циммерман заговорил о молочном проекте, а Керстен поначалу отговаривался своей некомпетентностью. Затем пообещал помочь, представив Циммермана нужным людям, которые воспользуются для него своими связями, что вскоре действительно было сделано.

Во время разговора я внимательно наблюдал за Керстеном. Можно ли его принимать всерьез? В тот момент он показался мне любезнейшим человеком, каким его и описывал Циммерман. На пухлом лице алчные глаза, чем-то похожие на глаза ребенка. У Керстена были нелады со щитовидной железой, к тому же он страдал от ожирения. Однако, несмотря на огромные размеры, был очень подвижным. Его жирные руки с беловатыми следами ранок постоянно вертели какой-нибудь предмет, то карандаш, то подвернувшуюся миниатюрку. По средневековой классификации он был флегматиком с примесью сангвиника. Его отличали чувственность и страсть, он был очень ленив, честолюбив, тщеславен. Прекрасно зная об этом, Циммерман верно рассчитал, что Керстен будет польщен знакомством с астрологом, который, быть может, заинтересует Гиммлера. Неожиданно Керстен сказал: «Со мной вы можете говорить вполне откровенно о политической обстановке. Я достаточно хорошо обо всем информирован, к тому же у меня есть свои соображения и своя озабоченность относительно войны и международного положения Германии. А теперь скажите, что вы думаете о гороскопе Гитлера».

С большой опаской я перечислил относящиеся к нему созвездия и обратил внимание на те, что были особенно неблагоприятны. Затем я высказал предположение, что такой человек не сможет долго и удачно руководить страной, и добавил, что мне жаль немецкий народ; впереди мне виделось нечто ужасное, если только в политике не произойдет радикальных перемен. Наступления под Москвой и Ленинградом к тому времени были остановлены, наши войска осуществляли «стратегическое отступление», которое должно было продолжаться три долгих года. Я сказал Керстену, что в гороскопе Гитлера Сатурн занимает ту же позицию, что в гороскопе Наполеона, и хотя их судьбы не идентичны, в них все же есть определенное сходство, прежде всего в том, что касается русской кампании и предстоящих сражений. Чтобы спасти Германию, необходимо в ближайшее время что-то сделать. Я не сказал, что нужно сделать, но Керстен понял меня.

Затем он сказал: «Вы можете дать мне гороскоп Гитлера? Я бы хотел показать его Гиммлеру». Эти слова повергли меня в ужас. Видя мое замешательство, Керстен продолжал покровительственным тоном: «Дорогой мой, вам нечего бояться. Гиммлер вам не причинит вреда. Яберусь все устроить. То, что вы мне рассказали о будущем Гитлера, очень важно, интересно, и Гиммлер должен об этом узнать».

«Нет, — сказал я. — Пожалуйста, ни слова Гиммлеру. Не хочу снова оказаться в «следственной тюрьме» гестапо. Гиммлер ничего не должен знать. Он этого не поймет, сочтет мои слова клеветой, подстрекательством. Прошу вас сохранить в тайне мои замечания о гороскопе Гитлера, не создавайте мне лишних неприятностей».

Тут Керстен спросил, пришлось ли мне очень страдать в заключении; я ответил, что испытал на себе все те ужасы, что и другие заключенные в схожей ситуации. Еще я сказал, что мои мрачные прогнозы относительно личной судьбы Гитлера основываются на универсальных гороскопах, на гороскопе Германии и гороскопе на 30 января 1933 года — это дата основания третьего рейха, который, как было возвещено, просуществует тысячу лет и который, однако, окажется вскоре в предсмертной агонии.

«Вы должны мне рассказать об этом подробнее, господин Вульф, — настаивал Керстен. — Это чрезвычайно важно как для меня самого, так и для тех проектов, которыми я занимаюсь. И раз уж вы начали, прошу вас, продолжайте».

Циммерман также просил меня продолжать. Он Керстена знал лучше, чем я, поскольку финн был поклонником его сестры, доктора Герды Циммерман. Но я опять отказался. Я сказал, что не смогу этого сделать, не сверившись со своими вычислениями, но мои бумаги конфискованы, так что гестапо знакомо с моими предсказаниями относительно будущего Германии. Все, что я бы мог сейчас сообщить, не более чем запомнившиеся детали, картина была бы неполной, к тому же некоторые из моих вычислений и толкований сделаны двадцать лет назад.

«Вы должны встретиться с Гиммлером, — сказал мне Керстен. — Он вам понравится. Приятный человек, и многое для вас сможет сделать, если вы того пожелаете».

Я отклонил и это предложение. У меня не было желания встречаться с Гиммлером. Мне было достаточно того, что я о нем слышал. Позже и Циммерман убеждал меня, что я заблуждаюсь относительно Гиммлера, но Циммерман не знал того, что я видел в его гороскопе. Затем Керстен попросил составить подробные гороскопы для него и для Гиммлера. Созвездия Гиммлера для меня, астролога, представляли большой интерес, и мне захотелось включить его гороскоп в свою коллекцию. Так я начал работать на Керстена, предварительно получив от него заверения, что не буду подвергнут преследованиям. Через несколько недель я вручил Керстену его подробный гороскоп.

В то время у меня не было точных данных о рождении Гиммлера, и потому я не мог составить его гороскоп.

Найдите Муссолини!

Мой визит к Феликсу Керстену подвел меня к наиболее драматичному периоду моей жизни. Это была отнюдь не драма моего собственного сочинения. Ябыл внее вовлечен Циммерманом, который представил меня Керстену, надеясь извлечь для себя выгоду, используя меня как приманку. Керстен, в свою очередь, воспользовался моими астрологическими познаниями, чтобы придать себе больший вес в глазах Гиммлера, Вальтера Шелленберга и Артура Небе. Его уловка прошла. Вскоре он стал передавать мне заказы непосредственно от шефа СС. В результате я оказался в странном положении. По закону я, как и другие астрологи, должен был бы сидеть в концлагере; официально я числился служащим в исследовательском институте Циммермана по иррадиации молока, а фактически я занимался составлением астрологических прогнозов для высших чинов СС. Безусловно, мое положение было несопоставимо с пребыванием в концлагере, вто же время я должен был работать на пределе своих возможностей и, выполняя курьезнейшие заказы, стремиться выдать безупречные результаты, что было утомительно и опасно. Я не имел понятия, как долго эсэсовцы намерены опекать меня и не приведет ли малейшая оплошность с моей стороны к новому заключению, атои к чему похуже. По роду своей деятельности я должен был много знать, возможно, слишком много. А тех, кто знает слишком много, при диктаторских режимах стараются без лишнего шума убрать.

• Предыдущая
• 30/100
• Следующая