Беглецы - Шустерман Нил - Страница 8
- Предыдущая
- 8/81
- Следующая
Многочисленные братья и сестры Льва весь вечер веселились, и только Марк был тих и печален. Это на него не похоже. Лев знал, что это не к добру. Лев, которому сегодня исполнилось тринадцать, младший ребенок в семье. Марку двадцать один, и он старший. Он перелетел на самолете полстраны, чтобы присутствовать на дне рождения младшего брата. И весь вечер сидел, словно на похоронах: не танцевал, почти ничего не говорил и не проявлял ни малейшего интереса к веселью. Зато он здорово напился. Лев никогда не видел брата в таком состоянии.
Официальная часть вечера закончилась, и все формальные тосты уже произнесены. Торт аккуратно разрезают, чтобы всем досталось по куску. Марк хочет что-то сказать. Он начинает речь совсем неформально, как обычный разговор между братьями.
— Поздравляю, малыш, — говорит Марк, крепко обнимая Льва. От Марка сильно пахнет алкоголем. — Сегодня ты стал мужчиной. Как-то так, — заканчивает он.
Отец, сидящий во главе стола в паре метров от них, нервно смеется.
— Что ж, спасибо, — бросая взгляд на родителей, отвечает Лев. — Как-то так.
Отец пристально смотрит на Марка, ожидая продолжения. Мать очень напряжена, Льву даже становится жаль ее. Марк пристально смотрит на Льва и улыбается, но в улыбке заключено нечто такое, чего обычно в ней не бывает.
— И что ты обо всем этом думаешь? спрашивает он.
— Да здорово все.
— Нет, ну кто бы спорил! Столько людей пришло, и все к тебе. Чудесный вечер! Просто невероятный!
— Ну, да, — неуверенно соглашается Лев. Ему не совсем понятно, к чему клонит брат, но у него точно есть что-то на уме. — У меня в жизни не было лучшего вечера, — говорит он.
— Чертовски верно! Вечер всей жизни! Можно завернуть в него все остальные вечера — дни рождения, свадьбы, похороны, — продолжает Марк и поворачивается к отцу: — Очень удобно, а, пап?
— Перестань, — говорит отец очень тихо, но Марк только еще больше распаляется.
— А что такое? Об этом нельзя говорить? Ах да, конечно, это же праздник. Как я мог забыть?
Лев понимает, что Марк готовится сказать что-то неприятное, и лучше бы он замолчал, но в то же время ужасно хочется выслушать все до конца.
— Марк, немедленно сядь. Ты позоришь себя! — приказывает мать властным голосом, поднимаясь из-за стола.
К этому моменту все находившиеся в зале, замерши, молча следят за разворачивающейся семейной драмой. Марк, видя, что он привлек всеобщее внимание, выхватывает у кого-то из руки полупустой бокал с шампанским и поднимает его над головой.
— За моего брата Льва, — возвещает он, — и за наших родителей! За людей, всегда поступавших как положено. Праведных людей. Никогда не жалевших денег на благотворительность. Людей, честно отдававших одну десятую того, что они имели, церкви. Эй, мам, хорошо, что у тебя десять детей, а не пять. А то пришлось бы разрезать Льва пополам!
Присутствующие, не сговариваясь, изумленно вздыхают и укоризненно качают головами. Старший сын, и ведет себя столь неподобающим образом. Отец встает с места и хватает Марка за руку.
— Ты закончил? — спрашивает он. — Немедленно марш на место!
Марк сбрасывает руку отца.
— Нет уж, ты меня просто так не усадишь, — говорит он, заливаясь слезами и поворачиваясь ко Льву: — Я люблю тебя, маленький братец… я знаю, что сегодня твой день. Но я, не могу в этом участвовать.
Марк разбивает бокал об стену, засыпав весь бар осколками стекла, разворачивается на каблуках и бросается вон из комнаты столь решительно, что Льву сразу же становится ясно: он ошибся, думая, что брат пьян.
Отец подает сигнал, и оркестр начинает играть танцевальную музыку, хотя Марк даже не успел еще покинуть огромный зал. Люди понемногу выходят на танцевальную площадку, стараясь поскорее загладить неловкость, помнившуюся после резкого выступления Марка.
— Мне жаль, что так вышло, Лев, — говорит отец. — Почему бы тебе… не пойти потанцевать?
Но Лев обнаруживает, что танцевать больше не хочется. Брат покинул зал, и вместе с ним ушло желание быть в центре всеобщего внимания.
— Я бы хотел поговорить с пастором Дэном, если ты не против.
— Конечно, нет.
Пастор Дэн был другом семьи еще в те времена, когда Льва не было на свете. Мальчику всегда было легче обсудить какой-то интересующий его вопрос с ним, нежели чем с родителями, потому что священник наделен мудростью и терпением.
В зале слишком шумно и тесно, и они выходят на патио, с которого открывается прекрасный вид на поле для игры в гольф.
— Тебе страшно? — спрашивает пастор. Он, как всегда, прекрасно понимает, что у Льва на уме.
Мальчик кивает:
— Я думал, что готов. Теперь мне страшно.
— Это естественно. Не волнуйся.
Но Льву от этого не легче. Он разочарован собой.
Всю жизнь он готовился к этому дню — казалось бы, достаточно долго. Лев с младенчества знал, что его принесут в жертву. «Ты особенный, — всегда говорили ему родители. — Ты призван служить Богу и людям». Лев не помнит, сколько лет ему было, когда он понял, что они имеют в виду.
— Тебя достают ребята в школе?
— Не больше, чем обычно, — отвечает Лев пастору. Это правда. Всю жизнь ему приходилось иметь дело с ребятами, ненавидевшими его за то, что взрослые относились к нему не так, как к ним. Дети, как и взрослые, делятся на добрых и злых. Это жизнь. Конечно, ему было неприятно, когда дети дразнили его «мешком с ливером». Словно он был таким же, как те мальчики и девочки, чьи родители подписывали разрешение на разборку, чтобы избавиться от них. Родители Льва даже в страшном сне не захотели бы избавиться от мальчика, получающего в школе одни пятерки и завоевавшего титул лучшего игрока в бейсбольной лиге юниоров. То, что его отправляют на разборку, еще не значит, что родители мечтают отдать его лишь бы куда, только чтобы больше не видеть.
Он не единственный ученик в школе, кому суждено быть принесенным в жертву, но остальные мальчики принадлежат к иным вероисповеданиям, и Лев никогда не ассоциировал себя с ними. Львиная доля гостей, пришедших на вечеринку, — его друзья, и это убедительно доказывает, что он не изгой, хоть им и уготована разная судьба. Они не такие, как Лев: их тела и органы принадлежат им, и свое будущее каждый выбирает сам. Лев всегда чувствовал, что Бог ему ближе самого близкого друга, даже ближе родителей, братьев и сестер. Иногда он спрашивал себя, всегда ли быть избранным значит быть одиноким? Может быть, это с ним что-то не так?
— У меня много неправедных мыслей, — говорит Лев пастору.
— Неправедных мыслей не бывает. Бывают просто мысли. И от некоторых нужно избавляться.
— Понятно… Знаете, я просто завидую братьям и сестрам. Думаю о том, как ребята из бейсбольной команды будут играть без меня. Я знаю, быть принесенным в жертву — почетная обязанность и Божье благословение, но не могу понять, почему выбор пал именно на меня.
Пастор Дэн, славившийся умением смотреть людям прямо в глаза, отводит взгляд.
— Это было предопределено еще до твоего рождения. Здесь нет никакой связи с твоими поступками.
— Да, но я знаю множество ребят из многодетных семей.
— Сейчас это не редкость, — кивает пастор Дэн.
— Но многие семьи не приносят детей в жертву — даже те, кто ходит в нашу церковь, — и никто их за это не винит.
— Но есть и люди, приносящие в жертву первого, второго или третьего ребенка. Каждая семья решает по-своему. Твои родители очень долго думали, прежде чем решились дать тебе жизнь.
Лев нехотя кивает, соглашаясь с пастором. Ему известно, что он говорит правду. Он «истинная жертва». У родителей пять родных отпрысков, один усыновленный ребенок и трое подкидышей. Получается десять. Лев — одна десятая того, что имеют мать с отцом. Родители всегда говорили мальчику, что это и делает его особенным.
— Я хочу тебе кое-что сказать, Лев, — говорит пастор Дэн, решившись наконец взглянуть мальчику в лицо. Его глаза, как и глаза Марка несколько минут назад, наполняются слезами. — Я видел, как росли все твои братья и сестры. И, хоть я и дал себе слово не заводить любимчиков, мне кажется, ты лучше их всех в каком угодно смысле этого слова. Я бы даже не смог перечислить твои положительные качества, так их много. Но именно этого хочет Господь, ты же знаешь. Ему нужна не просто какая-то жертва, а все самое лучшее.
- Предыдущая
- 8/81
- Следующая
