Тайна - Сидикова Зухра - Страница 37

• Предыдущая
• 37/61
• Следующая

- Максим, о чем ты? Я не понимаю…

Он садится рядом берет ее руки в свои.

- Я и сам не понимаю, не понимаю…

Она обнимает его, прижимает его лицо к груди.

- Может быть, и не надо понимать, ее уже больше нет, и ничего больше не будет, все прошло, нужно просто успокоиться и жить дальше.

Он поднимает лицо, смотрит пристально и как-то отстраненно, словно в себя.

- Да, да, ты права - ее нет больше, и ничего больше не будет, ничего странного, непонятного…. Все кончилось… Теперь все будет по прежнему, как раньше… Но я хочу, – взгляд его, открытый искренний, теперь обращен к ней, глаза в глаза, - чтобы ты всегда была со мной, всегда, каждую минуту, я не могу жить без тебя, я люблю тебя…

Стихает за окном ветер, дождь, замерев, повисает блестящими каплями на подрагивающих, отяжелевших от влаги ветвях и листьях, в открытое окно веет сыростью и терпким запахом мокрой земли, шумит море, мерно и протяжно. И просыпаясь ночью, ощущая приятную тяжесть ее головы у себя на плече, и тепло ее руки в своей руке, он чувствует себя счастливым… несмотря ни на что.

Глава пятнадцатая

1

Город встретил его моросящим дождем, опавшей листвой на мокрых тротуарах, нагими силуэтами деревьев, смутно темнеющих в тусклом сером свете осенних сумерек.

После солнечных дней у моря, его ярких и чистых красок, так странно было вновь оказаться в бесцветной унылой повседневности городских будней, похожих друг на друга словно капли дождя, бесшумно стекающие по запотевшему оконному стеклу.

Он тосковал, тосковал по морю, по высокому чистому небу, по тишине… и по Лере. Ему не хватало ее внимательных глаз, прикосновений ее легких рук, осторожных поцелуев. И иногда в самый разгар суетливого, загруженного делами дня вдруг такая тоска охватывала его, что он готов был бросить все дела и бежать, мчаться к ней, к ней и к морю, оставленному вдали, блеснувшему на прощанье чистой лазурью, в тот день, когда он уезжал на поезде, а Лера осталась на пустынном перроне. Они пришли на станцию рано утром, и она, вдруг, не глядя на него, сказала: «Я не поеду… Поезжай один… Я приеду сама…позже… а ты… ты не ищи меня и сюда за мной не приезжай… Я приеду и сама найду тебя… Когда придет время…» Он пытался уговорить ее, но она была непреклонна. «Я приеду позже… Поезжай…. Мне нужно подумать… Мне нужно остаться…»

Он поднялся в вагон, смотрел на нее из окна, надеясь, что она передумает – еще есть время, она может успеть. Но она стояла на перроне, подняв к нему освещенное неярким утренним солнцем лицо, губы ее что-то шептали, она улыбалась, и иногда прижимала к губам пальцы, посылая ему поцелуй.

Поезд тронулся, и ее удаляющаяся фигурка, одинокая и хрупкая, вскоре растаяла на фоне моря, открывшегося во всей своей необъятной ширине.

Он старался забыться за множеством дел и забот, скрупулезно по привычке просчитывая каждый свой шаг, каждый поступок. Он вел прежнюю жизнь, привычную в свой размеренной суете. Работа в офисе, встреча с клиентами, череда важных дел, вереница нужных людей. Но он не переставал думать о ней, он ждал ее каждую минуту, ощущая каждой клеточкой своего тела желание видеть, чувствовать ее.

Она не появлялась. Он не мог с ней связаться, тогда в спешке на вокзале, он и не вспомнил, что ее сотовый телефон так и остался на заброшенном пляже под холмиком влажного песка, и теперь он не мог услышать ее тихий милый голос.

Он не мог нарушить ее запрет и приехать за ней. Что-то в ее словах, в ее взгляде удерживало его от этого. Оставалось только ждать. И он ждал, постоянно оборачиваясь в надежде увидеть ее лицо, не сводил глаз с телефона. Но телефон молчал.

Жизнь шла своим чередом. По-прежнему… по-другому. «Венеции» больше не существовало. Он обедал в других ресторанах, фешенебельных, с изысканной кухней. Но было некомфортно, невкусно, раздражали бестолковые официанты, все было не так. Тоскуя, он приехал в маленький парк, окружавший розовый пряничный домик. На месте ресторана высились горы строительного мусора, уродливо горбившиеся балки, обломки кирпича, покореженные оконные рамы, ощерившиеся рваными краями битого стекла. Спилили несколько старых парковых каштанов и их изувеченные останки, поваленные на мокрую побуревшую листву, осаждали вороны, поблескивающие мокрым черным опереньем, тревожно кричащие при чьем-либо приближении.

Максим походил вокруг, и больно, словно по покойнику, сжалось сердце…

Нужно начинать новую жизнь.

От Рудницкого он знал - ничего нового в деле Коха не обнаружено, так же, впрочем, как и по делу падения люстры в ресторане «Венеция». В газетах и по телевидению сообщали, что убийца Арсеньева Виктора Борисовича до сих пор не найден, и будет ли найден неизвестно. Колю похоронили, Полина осталась на дне моря. Все, что происходило с ним последнее время, по-видимому, подошло к концу, и теперь, наверное, можно было жить спокойно. Он прислушивался к этому ощущению покоя, странным и непривычным казалось оно первое время.

Нужно было что-то решать со Светланой. Со времени его приезда в город, они виделись один раз, он заехал за своими вещами. Она молча наблюдала, как он ходил по комнате, складывая в чемодан рубашки и костюмы, вслед за ним вошла в его кабинет, постояла у опустевшего, с вывернутыми ящиками, письменного стола.

- Ты решил развестись? – спросила, наконец, взглянув исподлобья.

- Зачем ты спрашиваешь, знаешь ведь сама.

- Может быть, ты еще подумаешь?

- Я уже подумал.

- И что – бесповоротно?

- Бесповоротно, - он усмехнулся.

- Что же мне теперь делать? – она кусает губы.

- Как что? Жить. Я оставляю тебе новую квартиру, ведь эта – квартира моих родителей, да она тебе, насколько я помню, никогда не нравилась, но ты можешь не торопиться, съедешь, когда соберешься, я пока поживу на даче. Машину свою тоже оставь себе, детали развода обговорим позже.

- Значит, ты будешь жить на даче?

- Да.

- Значит, дачу ты оставляешь себе?

- А ты против? - холодно спрашивает Максим.

- Конечно… – Светлана заметно нервничает. – Я решительно против, – она неприятно хрустит пальцами, - я считаю, что будет справедливо, если загородный дом ты тоже оставишь мне.

Максим удивленно поднимает брови.

- Что?

- Но ведь у тебя есть деньги… думаю, ты сможешь купить себе новую дачу.

- Ты знаешь, если уж говорить о справедливости, будет справедливо, если дом я оставлю все-таки себе, так как я оставляю тебе квартиру, – Максима страшно раздражает, что она втягивает его в этот никчемный, унижающий их обоих разговор.

- Но ведь ты один! Зачем тебе одному такой огромный дом?

- Я не один.

- У тебя есть женщина?

Он кивает утвердительно.

- Быстро же ты утешился! – Светлана поджимает губы.

- Давай прекратим этот разговор, он не имеет смысла.

Она ходит по комнате, ломая руки. Он продолжает складывать вещи, не глядя на нее.

- Может быть, мы попробуем еще раз? - она смотрит пристально, прищуривая глаза. - Мне кажется, ты слишком торопишься. Ведь все еще может наладиться.

- Нет, уже слишком поздно, – он, наконец, поднимает на нее глаза, равнодушно произносит, - желаю всего хорошего, прощай.

Он идет к входной двери.

Василий, приподняв хвост, и звонко мяукнув, бежит за ним следом. Макс берет его на руки. Кот трется головой о его плечо и ласково мурлычет.

- Нет, пожалуйста, оставь кота… - вдруг говорит Светлана.

- Зачем он тебе? – спрашивает Максим, - ведь ты его не любишь.

- Без него я останусь совсем одна… - говорит она.

Максим опускает кота на пол, тот, словно поняв, о чем они говорили, не торопясь, несколько раз оглянувшись на хозяина, подходит к Светлане. Она берет его на руки, прижимается к нему мокрым от слез лицом.

Максим закрывает за собой дверь.

2

Он жил на даче. В тишине пустого дома гулко отзывались его шаги, в камине вспыхивали искрами и догорали пахучие березовые дрова, лунный свет серебрил верхушки деревьев, заглядывающих в окна.

• Предыдущая
• 37/61
• Следующая