Кровь слепа - Уилсон Роберт Чарльз - Страница 20

• Предыдущая
• 20/93
• Следующая

— Судя по твоему виду, день у тебя был не из легких.

Вытащив мобильник, Фалькон отключил его.

— Так будет лучше, — сказал он, потягивая пиво. — Ну а ты как провела день?

— У меня состоялись полезные переговоры с некоторыми агентами по недвижимости, а еще я побывала на приеме у Алисии.

— Как прошел прием?

— Я почти здорова, — сказала она с улыбкой, сделав большие глаза. — Еще годик — а там как рукой снимет!

Они посмеялись.

— Я сегодня виделся с Эстебаном Кальдероном.

— До этого помешанного мне, во всяком случае, далеко, — сказала Консуэло.

— Когда я ехал в Мадрид, мне позвонил начальник его тюрьмы и сообщил, что Эстебан выразил желание встретиться с Алисией.

— В его безумии даже она, как я думаю, не сможет разобраться, — сказала Консуэло.

— С того дня, когда все произошло, я его впервые увидел. Вид у него неважный.

— Если то, что у него внутри, выплеснулось наружу, то вид у него, должно быть, ужасающий.

— Ты что, переезд задумала? — спросил он.

— Переезд?

— Агенты по недвижимости, — пояснил Фалькон. — Санта-Клара еще не надоела тебе?

— Я планирую расширить бизнес.

— А в Севилье тебе уже тесно?

— Может быть, и не тесно. Но что скажешь насчет Мадрида или Валенсии? Как тебе такая идея?

— Не откажешь мне во встречах, когда твои фотографии появятся в «Hola»: «Консуэло Хименес в своем роскошном доме в окружении милых деток»?

— И со своим любовником-полицейским? — Она невесело улыбнулась. — Нет, прогонять тебя я не собираюсь при условии, что ты научишься управлять яхтой.

Впервые она назвала его своим любовником и сделала это предумышленно. Он допил пиво и поставил на стойку пустую кружку. Потом подхватил ее под руку, и они перебежали площадь.

В ресторане, который, несмотря на арабское название, выдержан был в неоклассическом стиле — обилие колонн, мрамора и крахмальных белых скатертей и салфеток, — не было и намека на шведский стол. Метрдотель поспешил ей навстречу с двумя чашками кофе за счет фирмы. При виде их производимый посетителями многоголосый шум на секунду стих, чтобы потом, когда их проводили, возобновиться с новой силой. Меню выбирала Консуэло — и за себя, и за него. Предоставлять выбор ей ему нравилось. Они пили кофе, а ему хотелось очутиться с ней наедине, чтобы можно было, склонившись к ней, целовать ее шею. Они строили планы на будущее, и это было хорошим предзнаменованием.

На овальном блюде прибыли закуски — миниатюрный пирожок с козьим сыром, хрустящий хлебец с утиной печенкой в айвовом джеме и чашечка чесночно-миндального супа с вяленым тунцом и шариком мороженого из дыни. Все это было остро и изумительно вкусно.

— Вот он, истинный оральный секс! — заметила Консуэло.

Вычищенные чуть ли не до дыр тарелки были унесены, на столе явилась бутылка «Пескуэры» 2004 года из Рибера-дель-Дуэро, ее открыли, и в бокалы полилась темно-красная благоуханная жидкость. Они обсуждали трудности возвращения в Мадрид после вольной севильской жизни.

Ему она заказала утиную грудку, поданную на живописно раскинутых по тарелке холмиках кускуса, себе же взяла морского окуня, серебристая хрустящая кожица которого тонула в нежнейшем белом соусе. Он почувствовал, как ее нога прижимается к его ноге, и было решено, пожертвовав десертом, вызвать такси.

В такси они полулежали на заднем сиденье, и он целовал ее шею под мелькающими над ними огнями уличных фонарей в веренице машин, развозящих вечернюю публику из бара в клуб и обратно. У соседей Консуэло горел свет, и дочка им открыла. Фалькон поднял из постели крепко спавшего Дарио. Мальчик не проснулся.

По пути домой Дарио открыл глаза.

— Hola, Хави! — проговорил он спросонья и, ткнувшись светловолосой головкой в грудь Фалькона, замер. Доверчивость этого движения глубоко растрогала Фалькона. Они поднялись по лестнице, и он уложил мальчика в постель. Веки ребенка затрепетали, но сонная одурь не давала глазам раскрыться.

— Завтра футбольный матч, — пробормотал он. — Ты обещал!

— За невыполнение — штраф, — сказал Фалькон, накрывая его одеялом и целуя в лоб.

— Спокойной ночи, Хави!

Стоя в дверях, Фалькон ждал, пока Консуэло, склонившись к сыну, целовала его и гладила его волосы. Его обуревало сложное чувство — сродни не то родительской нежности, не то горечи от сознания, что собственных детей у него нет.

Они спустились вниз. Налив Фалькону виски, она приготовила себе джин с тоником. Теперь, впервые за этот вечер, он мог ее как следует разглядеть, вволю любоваться ее мускулистыми ногами, изящными щиколотками. Его охватило сильное желание целовать ее ноги сзади под коленками.

Что-то изменилось в ее поведении в этот вечер. Нельзя сказать, что после севильского взрыва и их воссоединения они не занимались любовью — никаких ограничений на этот счет она ему не ставила, хотя и летний отпуск, и присутствие детей рядом сексу не способствовали. Во время первого их сближения года два назад они вели себя более темпераментно, словно измученные долгой жаждой путники, которые никак не могут напиться. Теперь же они проявляли осмотрительность и действовали как бы с опаской. Им не хватало уверенности в том, что поступают они правильно. Но в этот вечер он чувствовал перемену. Она всецело доверилась ему. Возможно, роль сыграла ее беседа с Алисией, психоаналитиком, посоветовавшей ей раскрепоститься не только физически, но и морально.

— Что происходит? — спросила Консуэло.

— Ничего.

— Мужчины обычно так говорят, когда их одолевают сладострастные видения.

— Я думал о том, как вкусен был ужин.

— Нет, мысли лгут тебе.

— Как получается, что ты всегда угадываешь, о чем я думаю?

— Потому что мои мысли всецело заняты тобою.

— Тебе и вправду хочется знать, о чем я думал?

— Если думал ты обо мне.

— Я боролся с сильнейшим искушением целовать твои ноги сзади под коленками.

По ее лицу медленно скользнула улыбка и словно потекла дальше — вниз, к ногам.

— Я ценю в мужчинах терпение, — сказала она, — но терпение в меру.

Она цедила джин из стакана, и кубики льда бились о его стенку.

— Терпеливый мужчина должен уметь уловить момент, когда терпение начинает надоедать.

Она сделала вид, что сдерживает зевок.

— Joder, — сказал он, поднимаясь.

Они обменялись поцелуем и поспешили наверх, оставив на столе недопитые стаканы.

Она высвободилась из своего розового платья и узкой полоски трусиков. Больше на ней ничего не было. Он выпростал кисти из стягивавших их манжет рубашки, скинул туфли. Она сидела на краю кровати, вся темная от загара, пощадившего лишь белый треугольничек внизу живота. После нескольких торопливых судорожных движений он тоже освободился от одежды и, подойдя к ней, встал между ее ног. Она принялась гладить его, не сводя взгляда с его искаженного желанием лица. Ее губы с еще не стертыми следами персиковой, под цвет ее лака на ногтях, помады были влажны. Ее руки, оставив бедра, потянулись вверх, перейдя за спину, и впились в него ногтями. Он чувствовал касания ее губ, ее царапающие его ягодицы цепкие ногти. Из последних сил он сдерживал нетерпение.

Она легла на постель, перекатилась на живот и, бросив на него взгляд через плечо, пальцем указала на ноги под коленками. Чувствуя дрожь, он склонился к ней. Он поцеловал ее ахиллесово сухожилие, икру и место под коленкой, потом перешел к другой ноге, передвинулся повыше, чувствуя, как подрагивает ее плоть под его поцелуями. Она чуть приподняла таз навстречу ему, и о терпении было забыто. Они двигались в унисон, его руки сжимали ее тело. Она тискала простыню, зажимая ее в горсти. И весь сумбур прошедшего дня отошел в небытие.

Потом они лежали неподвижно там, где рухнули, лежали еще сцепившись, в комнате, освещаемой лишь пробивавшимся сквозь оконные шторы светом с улицы.

— Ты сегодня другая, — сказал Фалькон, гладя ее живот, целуя ее между влажных от пота лопаток.

— Я и чувствую себя по-другому.

• Предыдущая
• 20/93
• Следующая