Меч мертвых - Семенова Мария Васильевна - Страница 20

• Предыдущая
• 20/95
• Следующая

Кланялись курганам и варяги. Это племя, вагиры, издавна проложило сюда путь через море, селилось здесь, ставило свои избы подле словенских. А после битв с Рагнаровыми датчанами каждый ходил на кладбище поминать если не родственника, так друга.

Харальд, подумав, тоже стащил с головы плотную кожаную шапку, пустив по ветру длинные светлые пряди. Кто поручится, что в будущем ему не предстояло править этой землёй? А что за правитель, не чтущий местных Богов?.. И потому-то давно лежал под палубой снятый со штевня деревянный дракон, а сын Рагнара Лодброка склонял голову перед курганами, возле которых, очень может быть, убивали на тризнах пленников-датчан.

Князь Рюрик стоял среди своих людей и смотрел на реку. Когда корабли, одолевая последние сажени против течения Мутной, подошли ближе и стало возможно рассмотреть вышедших на берег людей, Харальду на миг показалось, что он увидел отца. Он вгляделся и, конечно, понял свою ошибку. Вендский Хрёрек конунг внешне напоминал Рагнара Лодброка разве что сединой, нажитой задолго до срока. Было другое сходство, более важное и глубокое: привычная властность повадки, сквозившая в любом движении, даже самом незначительном. Таким конунгам, как правитель Селунда или вагирский вождь, нет нужды одеваться в золото и дорогие одежды. И без того ясно, перед кем шапку ломать.

Харальд повторял про себя трудные гардские слова и косился на ладожских бояр, готовясь приветствовать князя. И вот тут Твердислав Радонежич во всей красе показал, за что его прозывали Пеньком.

– Гой еси, государь Белый Сокол! – не обнажая головы обратился он к Рюрику. – Дозволишь на землю ступить или сразу мимо погонишь?

Он стоял прямо, точно всаженный в палубу меч, и кланяться не собирался. Даже с вызывающей гордостью держался обеими руками за пояс.

Рюрик не первый год носил княжеское корзно. Должно быть, понял – ответа о великом посольстве от Твердислава ему не слыхать. Поняла это и княжеская дружина и зароптала, возмущённая непочтительностью боярина. Голоса кметей показались Замятне слишком громкими и угрожающими. Живо махнул с борта на борт, перелетев полторы сажени воды. И встал подле Твердяты, положив руку на меч и заслоняя боярина. Его ватажники тащили из налучей луки и поглядывали на своего предводителя: отворять ли тулы, делая погибельное сражение неизбежным?

Харальд смотрел с корабля, и ему казалось, будто вернулись старые времена, времена истинных героев, помышлявших только о чести. Сын Рагнара Лодброка впервые видел знаменитого вендского князя, но вмиг уяснил, почему его боялось всё Восточное море. А Твердислав!.. Вождь должен заботиться о людях и беречь их от гибели; Твердята неслыханной дерзостью грозил довести отряд до беды. Зато своё достоинство соблюл и своего конунга имя не уронил. А придётся погибнуть – и люди запомнят сказанные им слова. Харальд даже позавидовал Твердиславу. И Замятне, заслонившему ярла. Харальд, пожалуй, ныне хотел бы стоять там, рядом с гардским боярином…

Потом он оглянулся и увидел Эгиля берсерка, точно так же стоявшего возле него самого.

Князь поднял руку…

Но тут противостояние завершилось самым неожиданным образом. Из-за спин дружины, откуда-то из-за угла крепости вырвался всадник. Да не всадник – всадница, сидевшая по-мужски! Харальд с изумлением рассмотрел длинную косу, летевшую над крупом коня. Конь же был невиданной красоты, в яблоках и переливах атласного серебряно-серого цвета. Могучий, злой жеребец, к которому не каждый мужчина запросто подошёл бы, нёс девку во весь опор, и комья земли с зелёной травой далеко разлетались из-под копыт.

– Ба-а-атюшко!.. – кричала девка. – Ба-а-атюшко!..

Вихрем ворвалась между княжьими и посольскими, и Харальду показалось – ещё чуть, и вомчится верхом прямо на палубу!.. Не вомчалась. Осадила коня, спрыгнула наземь, и молодой датчанин только тут заметил, что серый был не только не осёдлан, но даже не взнуздан как следует – кусок верёвки вокруг морды обвязан, а слушался! Девка оставила его плясать и отфыркиваться на берегу, сама же бегом бросилась на мостки. Она была одета парнем: из-под некрашеных холщовых штанов проворно мелькали узкие босые ступни. Корабельщики и не пытались остановить её. Твердислав и Замятня стояли у мачты, в проходе между скамьями, – она махнула мимо них, по скамьям, чуть не расталкивая вооружённых мужчин, если кто медлил отшатнуться с дороги.

– Ба-а-атюшко!..

Её голосу с берега эхом откликались другие. Из города спешили мужчины и женщины, ковыляли ветхие деды, неслась быстроногая ребятня. Ладожане спешили встретить своих, о ком много седмиц болела душа. И стало невозможно стоять друг против друга так, как только что стояли, и сами собой, без приказа, начали опускаться в руках напряжённые луки, а потом – прятаться в налучи.

Эгиль берсерк с облегчением перевёл дух.

А отчаянная всадница уже висела на шее у того, к кому мчалась, – у боярина Сувора, и ревела в голос, и старый воин, уже вынувший из ножен меч, убрал его, чтобы не мешал обнимать дочь.

Харальд заметил, что позже всех отступил и спрятал оружие Замятня, до последнего охранявший Твердяту.

Вот так и прекратилось великое посольство за море, распалась ватага, спаянная воедино непрочным, как выяснилось, союзом двоих князей, Рюрика и Вадима. Совсем не таким вышло его завершение, как представлялось Твердяте. Был пир в княжеской гриднице, но на красном стольце сидел ненавистный варяг. Вадимовых людей пригласили честь честью – Пенёк отказался. Ноги его в Ладоге больше не будет, и всё тут!

Ещё стояла у Пенька хорошая изба внутри крепости, близ дружинной хоромины. В Роскильде, а того пуще в море неласковом как уж мечтал о родных стенах, о половицах скрипучих, и чтобы войти, поклониться Божьему углу да честной государыне печи… дома себя наконец-то почувствовать… И того не досталось. Не пошёл: рвать, так уж сразу. Да и зачем идти в мёртвые стены? Искра, сын, позаботился – собрал отцово добро, заманил Домового в стоптанный лапоть, с собой на новое место увёз… Знал батюшкин нрав.

Обе лодьи, на которых ходили за море, были Рюриковы. Забрали их, и остался Твердята на берегу при тех же шатрах, в коих ночевали дорогою. И при датском корабле, вытащенном на берег.

Харальд с Эгилем и знатнейшими воинами побывал в крепости на пиру и там разговаривал с князем. От имени Рагнара конунга подносил ему дары и вежливо принимал Хрёрековы отдарки.

– Станут говорить про тебя – вот первый датский вождь, пивший пиво у вендского сокола, – тихо сказал ему Эгиль.

Харальд поднёс к губам рог и ответил, заботясь, чтобы не услышал никто посторонний:

– Не так скор был он с нами мириться, пока жил в своём городе. Вот и сидит теперь в Гардарики.

Гридница, где происходил пир, удивляла датчан. В стенах были устроены обширные окна, сквозь которые беспрепятственно задувал ветер. Харальд присмотрелся к резным деревянным столбикам, разделявшим окна, и они показались ему старинными и очень красивыми. Всё же он спросил одного из ладожских витязей:

– Не холодно ли в этом покое, когда снаружи идёт снег? Я слышал, в вашей стране всю зиму морозы, словно в Иотунхейме!

Словенин ответил:

– Зимой мы закрываем окна резными щитами, а сами одеваемся в тёплые шубы. Но если мороз нас и щиплет, так это и хорошо. Старым боярам подрёмывать не даёт, когда князь думу думать велит.

– Это кто подрёмывал? – громко спросил Сувор Щетина. – Я, что ли?

Из второго человека в посольстве он неожиданно стал первым. Сам держал речь перед князем, сам рассказывал, как за морем честь Рюрикову сберегал. У Твердислава, наверное, получилось бы краше, да где он, Твердислав? В шатре на речном берегу. И не для него, а для Сувора снимает князь со своего плеча вышитую золотой нитью луду, благодаря за верную службу. А на берегу вовсю льёт дождь, и стучит по кожаному крову шатра, и затекает вовнутрь, подмачивая меховую постель…

Харальд поначалу всё следил глазами за Сувором, думая увидеть подле него дочь. Однако так и не нашёл её среди девушек, подносивших пиво гостям. Он даже хотел спросить ярла, отчего тот прячет любимицу, но не спросил. Незачем.

• Предыдущая
• 20/95
• Следующая