Самосознающая вселенная. Как сознание создает материальный мир - Госвами Амит - Страница 73

Таким образом, этику невозможно формулировать, не говоря о проявлении этики в жизни. Интересно, что это также помогает ответить на вопрос Канта (и всякого другого): почему я морален?

Есть определенная ирония в том, что этические принципы прилежно передавались из поколения в поколение без столь же тщательных указаний о том, как проявлять этику. Без явного контекста преданности росту в направлении преобразования человек просто не может поистине жить по этим принципам. Будучи правильно поняты, этические нормы представляют собой не правила внешнего поведения, а в первую очередь инструкции для внутреннего обдумывания того, как мы ведем себя внешне. Это техники для проявления в нас свободы, для содействия нашей способности действовать в квантовой модальности. Так, принцип «Возлюби ближнего как самого себя» бесполезен для большинства из нас в качестве правила поведения, поскольку мы не по-настоящему любим самих себя и потому, в действительности, вообще не знаем, что такое любовь.

В основе этого предписания лежит осознание того, что мы не существуем отдельно от нашего ближнего. Следовательно, любить себя означает любить своего ближнего, и наоборот. Поэтому задача просто в том, чтобы учиться любить. Любовь — это не вещь, а акт бытия. Любовь как медитация, практикуемая как можно более постоянно, отличается от любви как набора предписываемых форм поведения или как реакции удовольствия. Любовь как медитация позволяет нам немного ослаблять границы нашего эго — время от времени допуская сознание ближнего в наше осознание. При наличии терпения и настойчивости в нас действительно случается любовь. И именно эта любовь — а не внешне налагаемые или выводимые формы поведенческой любви — преобразует наше поведение и достигает нашего ближнего.

Вот ответ на вопрос, который неизбежно возникает при изучении этической философии Канта. Если «Исполняй свой долг» — это всеобщий категорический императив, то почему он мучает только некоторых из нас, но не других? Ответ в том, что, во-первых, как признавал сам Кант, этика и внутренние моральные законы — это знаки со стороны нашей внутренней самости, побуждающие нас познавать нашу полную самость. Во-вторых, что более важно, предписание исполнять свой долг затрагивает только тех из нас, кто предан исследованию своей полной самости, пробуждению до уровня буддхи за пределами эго. Увязая в своей эго-тождественности, мы постепенно утрачиваем способность слышать эти внутренние команды.

Интересно, что религии задевают чувствительную струну своей идеей вознаграждения и наказания. Вознаграждение за моральное действие — это действительно рай, но не в загробной жизни. Рай находится в этой жизни; это не место, а опыт жизни в квантовой нелокальности. Точно так же, избегать этического императива — значит увековечивать существование на уровне эго и обрекать свою самость на прижизненный ад.

Что такое грех? Важно задавать этот вопрос, поскольку организованная религия часто сосредоточивает свои энергию и влияние на идеях греха, добра и зла, вознаграждения и наказания. Большинство организованных религий предполагают тот или иной вариант ада в качестве посмертного наказания за грехи. Большинство из них также заботятся о прощении или отпущении грехов перед смертью, чтобы грешник мог избежать ада.

Согласно квантовым представлениям об этике, единственный грех в том, чтобы полностью увязать самому или топить других в классическом функционировании, препятствовать собственному доступу или доступу других к квантовой модальности и к проявлению свободы и творчества. (Это полностью согласуется с христианской идеей первородного греха как отделения от Бога.) За потворство этому застою мы действительно попадаем в ад — земной ад кабалы эго, как предполагает следующая история:

Добродетельный человек умер и, как и ожидалось, оказался в восхитительном месте. Он был голоден и потому попросил у служителя еды. Ему сказали: «Чтобы получить пищу, вам нужно лишь пожелать ее».

Чудесно! Но съев свои созданные по индивидуальному желанию яства, он почувствовал одиночество и сказал служителю: «Я хочу иметь женскую компанию». Тот опять ответил, что ему нужно только пожелать ее иметь. Поэтому он пожелал, и опять на время испытывал удовлетворение от своей красивой спутницы.

Затем он начал скучать и снова подошел к служителю. «Это не то, чего я ожидал, — посетовал он. — Я думал, что человек чувствует скуку и неудовлетворенность только в аду».

Служитель посмотрел на него и спросил: «А где ты, по-твоему, находишься?»

Наши эго-самости слишком часто пытаются находить равновесие путем усреднения противоположных понятий, наподобие добра и зла. Эта раздваивающая тенденция классической модальности причиняет массу неприятностей, поскольку ведет — будь то преднамеренно или нет — к суждению по абсолютным стандартам. Подобные суждения нередко ограничивают потенциал человека. Они, безусловно, ограничивают потенциал судящего и, зачастую, также ограничивают потенциал судимого. Мы не имеем морального права навязывать другому человеку нормы этики — или любые нормы, — поскольку это препятствует его свободе. (Это не значит, что мы не можем лишать свободы человека, который явно и несомненно угрожает свободе других. В идеалистической этике есть место для социального утилитаризма — точно так же, как в монистическом идеализме есть место для научного реализма.) Представьте себе, скольких конфликтов в мире удалось бы избежать, если бы никто и никогда не навязывал другим свою идеологию!

Преобразующее добро, к которому мы стремимся, — это добро квантовой модальности, превосходящее полярности добра и зла. Это добро сознания атмана.

Проповедовать то, что не практикуется, может быть опасно. Большинство из нас могут вызывать в воображении лишь уродливые образы моральной правильности, ибо история говорит об ужасной жестокости во имя морали. Ганди так понимал главное правило этики: Этика должна быть духовной практикой с чисто внутренними основами. Как-то одна женщина привела к Ганди свою маленькую дочь и обратилась к нему с простой просьбой: «Скажите моей дочери, чтобы она не ела сладостей. Это вредно для ее зубов. Она уважает вас и послушается».

Но Ганди отказался. «Возвращайтесь через три недели, — сказал он женщине. — Я посмотрю, что я могу сделать».

Когда через три недели женщина снова пришла к нему со своей дочерью, Ганди посадил маленькую девочку к себе на колени и мягко сказал ей: «Не ешь сладостей. Это вредно для твоих зубов».

Девочка робко кивнула в знак согласия, после чего они с матерью отправились домой. Когда они ушли, некоторые из товарищей Ганди были расстроены и возмущенно спрашивали его: «Разве ты не знал, что женщине и ее ребенку пришлось идти несколько часов, чтобы встретиться с тобой, а ты заставил их пройти это расстояние дважды за три недели? Почему ты не дал маленькой девочке этот простой совет, когда они приходили в первый раз?»

Ганди рассмеялся. «Три недели назад я не знал, могу ли я перестать есть сладости. Как я могу что-то советовать, если только сам не могу это практиковать».

Если бы этика была неизменной и рациональной системой поведения, то как бы она могла быть достаточно подробной, чтобы охватывать все ситуации и предпосылки в меняющемся мире? Вместо этого этический или моральный выбор лучше всего выражается неоднозначным образом. Неоднозначность порождает творчество, а творчество часто бывает необходимым для нахождения "этических решений дилемм. Возьмем, например, уже описанный сценарий с тонущей лодкой. Проблема применения золотого правила в этой ситуации в том, что если бы вы тонули, то, разумеется, хотели бы, чтобы ваш друг вас спас, но если бы вы знали, что эта попытка лишь приведет и к вашей, и к его гибели, то захотели бы, чтобы он спасся сам. Неопределенность ситуации создает неоднозначность — неизбежное сомнение относительно того, что этично, — которую может разрешить только творческая реакция.