Обнаженная натура - Гамильтон Лорел Кей - Страница 71

Тигрица еще раз махнула когтем, и убей меня бог, если моя кожа не поддалась под ним.

— Спаси меня! — шепнула я.

— Впусти меня, — ответил он также шепотом и еще раз прижался ко мне ртом.

Я не очень понимала, как это сделать, поэтому опустила щиты на дороге к моим зверям. Тигрица испустила триумфальный рев, и в тот же миг ее ударило силой Виктора. Она вскрикнула от этого прикосновения, но сила погнала ее назад. Она, сила, была как живой теплый ветер, который гнал зверя обратно, мягко, но неумолимо. И вдруг тигрица исчезла, я осталась в собственной коже одна. Одна, но все еще в объятиях Виктора.

Он отодвинулся, прервав поцелуй, но руки не расплел, будто не знал, смогу ли я сама стоять. Я тоже не знала.

— У тебя кровь, — заметил тихо Бернардо.

Я посмотрела, ничего не увидела под жилетом, но Виктор снизу был замазан кровью.

— Кажется, это не моя, — сказал Виктор.

Эдуард встал так, чтобы нас загородить:

— Надо отсюда убраться.

— Ты так быстро заводишь друзей, что это настораживает.

Рядом с нами стоял Хупер и еще кто-то из его группы.

— Стоять можешь? — спросил Виктор шепотом.

Я подумала и кивнула.

Он шагнул от меня прочь, став так, чтобы копы не видели крови на его одежде. А я сказала:

— Очень жаль, сержант, что вам не нравится, как я завожу друзей.

Сказано было без сарказма. Хупер мне нравился, и я хотела бы хорошо выглядеть в его глазах, но… куда важнее было сейчас убраться отсюда, чтобы копы не видели, насколько я ранена.

— Хотел бы я быть твоим другом.

Это сказал Джорджи.

— Извини, бальная карточка переполнена.

— Вот гад буду, не шучу.

Выражение лица у него было такое, какого не хочешь видеть у товарища по работе, никогда не бывшего твоим бойфрендом. И на слишком юном лице Джорджи оно казалось неуместным.

Но выражение лица Хупера мне еще меньше понравилось. Он прищурился, пытаясь рассмотреть, что же скрывают от него обступившие меня Виктор, Эдуард и прочие, и направился к нам. Эдуард повел нас прочь к машине, Виктор с нами. Мы изо всех сил старались не показать кровь. На моем черном она видна не была, но на светлой рубашке Виктора расплывалось алое пятно.

Хупер послал остальных внутрь, а сам шел за нами. Его догнал Санчес, заговорил с ним. Похоже, они ссорились, но это дало нам время добраться до автомобиля. Виктор сел на переднее пассажирское место, чтобы указать водителю, как быстрее проехать к врачу. Эдуард сел со мной на заднее сиденье, Олаф тоже. Мы пытались его посадить с водителем, но он просто не согласился. Хупер закончил разговор с Санчесом и снова шел к нам. Времени на споры не было.

— Езжай, — сказал Эдуард.

Бернардо поехал.

— Анита, сними жилет. Надо посмотреть, не прижать ли рану.

Будь мы здесь вдвоем с Эдуардом, не было бы проблем, но рядом со мной навис темной глыбой Олаф. Я покосилась на его лицо — и ничего не было в этом лице, что вызвало бы у меня желание при нем раздеться.

— Перестань быть девчонкой, — сказал Эдуард. — Снимай жилет.

— Ты несправедлив, — возмутилась я.

— Да, я понимаю, почему ты не хочешь, но умереть от потери крови только потому, что ты не хочешь показываться Олафу окровавленной и полуголой, было бы глупо.

Ну, в такой формулировке…

— Ладно, — сказала я, вложив в это слово столько злости, сколько туда влезло.

Помогла Эдуарду снять с меня кобуры и оружие. Отдала их Эдуарду, как было и при входе в дом Вивианы, потому что кому же еще могла я все это доверить? Но тогда у Эдуарда руки оказались заняты, и Олафу пришлось меня расстегивать. Я думала, он будет зависать над каждым движением, как в морге, но он был до странности деловит — просто расстегнул липучки на боках и снял с меня жилет. На голубизне футболки виднелись красные мазки на уровне живота, где просочилась кровь. Плохо.

Вдруг у Олафа в руке оказался нож.

— Нет! — крикнула я. — Не надо срезать футболку!

Я стала вытаскивать ее из штанов. Признаю, что напряглась, готова была к тому, что она застрянет, что будет больно ранам. Да, срезать было бы практичнее, и все равно футболка пропала, но вид этого человека, наклонившегося надо мной с большим зазубренным ножом в руке… ни за что на свете не дам я ему предлога поднести нож к моей коже.

Наверное, я как-то невольно застонала от боли, потому что Эдуард, положив на пол мое оружие, достал собственный нож.

— Нам нужно посмотреть, Анита.

Я хотела возразить, но он оттянул футболку и уже резал. Я могла бы его остановить, но он был прав, а Эдуарда я не боюсь. Лезвием настолько острым, что оставался прямой, почти хирургический разрез, он вскрыл футболку посередине до самого воротника. Я могла бы возразить, что теперь я и вправду полуголая, но увидела собственный живот, и тот факт, что мой лифчик оказался на всеобщем обозрении, потерял актуальность.

— Блин! — выругалась я.

На животе остались кровавые следы когтей. У меня выступила кровь, когда я бывала близка к превращению, но только из-под ногтей. Такого, как сейчас, никогда не было.

Пальцы Олафа повисли над раной с рваными краями. Я хотела уже сказать: «Не трогай», как он сказал сам:

— Неправильные края у раны.

— Они изнутри наружу, а не наоборот, — ответил Эдуард.

Я посмотрела вниз, на раны, но угол оказался неудобным — или вообще трудно рассматривать собственное вскрытое тело и анализировать раны. Я постаралась мыслить позитивно:

— Хотя бы не так плохо, как предыдущая рана в живот.

— Верно, — согласился Эдуард.

— Да, на этот раз внутренности не висят наружу, — сказал Олаф, и сказал так спокойно, будто это и тогда не имело знамения, и сейчас не имеет. Ну, что с социопата возьмешь?

Он положил большие пальцы поверх ран. Рука его едва заметно содрогнулась, и ему пришлось поднять ее, чтобы согнуть. Потом он снова положил руку на раны и повел вдоль них.

— Похоже, будто что-то вырывалось оттуда наружу, а не полоснуло издали.

Он расправил над ранами ладонь. Я начала было возражать, но сообразила, что его рука полностью накрывает рану — миниатюрная звериная лапа, если можно так назвать. Такая же миниатюрная, как та, что оставила следы на жертвах.

— Тот же размер, — сказал он и положил руку на раны.

Остро и резко ударила боль, и я знаю, что тихо застонала, потому что одновременно произошли две вещи: Эдуард сказал. «Олаф», — и в этом слове слышалось предупреждение, а сам Олаф испустил вздох, никак не гармонирующий с ранами и кровью. Ну, это если ты не серийный убийца.

— Прекрати меня трогать, — сказала я, подчеркивая каждое слово так твердо и отчетливо, как никогда в жизни. Не знаю почему, но впервые это его поведение меня не напугало, а только разозлило. Будем считать, что это была злость.

Он убрал руку и посмотрел на меня глазами-пещерами. Что бы ни увидел он у меня на лице, это его не обрадовало, потому что он сказал:

— Ты не боишься.

— Тебя — да, ты прав. Только что какая-то дрянь пыталась разорвать меня, чтобы выбраться — извини, но на шкале страхов мое внимание перешло на это. А теперь перестань дрочить на мою боль и помоги мне, черт возьми.

Он снял кожаную куртку, сложил ее и приложил мне к животу.

— Будет больно, но если приложить к ранам давление, ты не будешь терять столько крови.

— Давай, — сказала я.

Он надавил, и было больно, но иногда надо вытерпеть боль сейчас, чтобы не было намного больнее потом. Наверное, я попискивала, потому что Эдуард спросил:

— Он тебе делает больно?

— Не больше, чем нужно, — ответила я, гордясь, что голос прозвучал почти ровно. Пусть слышат, как разговаривает железная охотница на вампиров: ни здоровенный серийный убийца ее не смутит, ни таящиеся в ней самой звери. Блин!

— Виктор! — окликнула я.

Он повернулся на сиденье, посмотрел на меня. Очки, наверное, он оставил на тротуаре, потому что я смотрела в светло-голубые глаза его тигра. Нет, его самого. Потому что тиграми-оборотнями, такими как Виктор, рождаются, а не становятся.