Серп языческой богини - Лесина Екатерина - Страница 66
- Предыдущая
- 66/71
- Следующая
– Вику отпусти, – просит Саломея.
Викушу сотрясает дрожь, и Вика кусает сухие губы, пытаясь эту дрожь унять. А Далматов не спешит отпускать. И Саломея знает почему.
– Илья, – она берет его за руку – под пальцами широкая полоса обожженной кожи, но Далматов не ощущает прикосновения. – Пожалуйста. Не надо.
Не слышит.
– Ты не только ее убьешь. Себя тоже.
Молчит.
– И меня тоже. Отпусти.
Ей удается отодвинуть факел от Викиного лица. Пламя клонится, шипит. А Вика замолкает. В наступившей тишине слышно ее частое дыхание.
– Нельзя отпускать чудовищ! – Илья не без сожаления опускает факел и убирает руку от Викиных волос. Та падает на четвереньки.
Родион делает шаг, но останавливается.
– Иди ко мне, милая.
– Она тебя любила! – Вика поднимает голову. – Я ей говорила, что ты – не подходишь. А она… она не слушала. Она сказала, что Родион разбил ей сердце. Но она меня простила. Я ведь не виновата, что он выбрал меня. Она была такой красивой, а он выбрал меня…
– Я ее заберу, хорошо? – Родион поднял руки, показывая, что безоружен.
– Она так плакала на свадьбе… так плакала… никто не видел. Только я.
– Ты ни в чем не виновата, милая.
Родион сделал шаг, и Саломея отступила.
– Я не виновата, – повторила Викуша, подымаясь на колени. – Конечно, как я могу быть виновата? Это же ты выбрал… меня выбрал. Я тебя любила. А она – его.
Викуша указала на Далматова.
– Она была просто избалованной девицей, которая только и умела, что хотеть. – Родион подходил медленно, и руки по-прежнему держал поднятыми. Саломея отступала, пока не оказалось, что отступать некуда – стена. – Люди – не игрушки, милая. Нельзя заставить полюбить силой.
– Он ей обещал! – Викуша протянула руки, и Родион очень нежно коснулся темных ее ладоней. – Он обещал!
– Нет, – сказал Далматов. Он стоял у стены, опираясь на стену.
– Тебе плохо? – шепотом спросила Саломея.
– Выдержу.
Плохо. И выглядит жутко. Сама она наверняка не краше.
– Он дал понять… ухаживал… Тася решила…
– Тише, милая, – Родион помог Викуше подняться и обнял. – Она всегда все за всех решала.
– Он ее ударил.
– Мне и самому хотелось.
– Нельзя бить женщин!
– Нельзя.
– Сначала ты меня…
– Прости.
– Я простила. Я все понимаю. Тебе было больно. А он – просто ударил! И я сказала, чтобы он убирался… а Таська… Таська… – Викуша уткнулась в плечо мужа. – Сказала… я виновата… нарочно… и опять… хочу лишить ее счастья. Лезу, куда не просят… Бьет – значит, любит. Бьет – значит, любит!
Вика выкрикнула это, и голос, отраженный стенами, ударил по ушам. Саломея едва не выронила пистолет.
– Мама всегда так говорила… мне говорила… бьет – значит, любит. Не правда! Сама сбежала. А он за нами. И я подумала, что навсегда… испугалась… потом он умер.
– Чудовище родило чудовище, – произнес Далматов вполголоса и выронил факел. Тот покатился, пламя фыркнуло и погасло. – Дай!
Саломея отдала пистолет. Все равно она не выстрелит в человека.
– Мама сказала, что я виновата! Он же бьет! И любит! А теперь нету… она ушла. Бросила. А он остался. Мертвый лучше живого.
– Илья, пойдем отсюда. Можешь?
Далматов кивнул.
– И Таська… Он бы ее бил. Или совсем ушел бы? Что тогда? И это все… Таська бы не успокоилась. Никто не успокоился бы… что мне оставалось?
– Убить всех, – сказал Далматов громко. – А потом устроить свадьбу и оставить счастливых новобрачных в уединенной пещере на ближайшие лет двадцать-тридцать. Так?
Слов не хватает, чтобы объяснить.
Они думают, что Викуша сошла с ума. А она просто поняла, как правильно все сделать. И разве плохо быть мертвым? Мертвым не болит – так повторяла старуха, втирая мазь в спину.
Только как рассказать?
– Отпусти… – Вика шепчет, зная, что не отпустят.
Больше никогда-никогда. Это страшно… силой… нельзя силой… заставлять.
– Тебе помогут, милая…
Родион сцепил руки за Викиной спиной. Не вывернуться.
Он найдет для нее дом и в доме закроет, как закрыли Калму, ту, которая настоящая смерть. Ей было обидно и тесно. А Викуша не станет обижаться. Она обнимет Родиона. И голову положит на плечо. Когда-то они так часами сидели. Молча. Зачем разговаривать, когда и так все понятно?
А в кармане – нож. Складной. Швейцарский. Его Викуша подарила. Родион бережет ее подарки.
Не надо было ему возвращаться…
Пальцы дотянулись до теплой рукояти. Ловись, рыбка… серебряная рыбка лезвия. Открывается со щелчком. И клинок пробивает слои ткани.
Родион меняется в лице.
Отталкивает ее. Нож остается в ране.
– Зачем? – он удивлен. Но не сердится. Хорошо, что он не сердится на Вику. А она – свободна.
Свобода длится секунды. Их хватает на то, чтобы дотянуться до серпа…
Он сам ложится в руку. И руку отводит, готовя удар. Викуша не промахнется.
Выстрел как гром.
Гремит весной. Резко. Хлестко. Рыжие молнии разрезают небо. Озеро притихает, а ели спешат склониться к земле. Ветер гонит тучи.
– Кости ломит, – жалуется старуха, перебирая кривыми пальцами фасоль. – От же ж… помру, видать, скоро…
– Я же говорил, чудовищ надо убивать. – Далматов опустил пистолет. – Единственный способ.
Вике удалось повернуться на бок. Она подтянула ноги к груди, а руки прижала к животу.
– Сами они не остановятся.
Саломея оттолкнула руку Далматова. Присев рядом с Викой, она попросила:
– Покажи. Надо остановить кровь. Чем-нибудь остановить. И перевязать. А потом мы тебя вытащим.
– Не доживет, – Родион сел с другой стороны. – Уходите.
Он держал нож, лезвие которого было в крови.
– Ну и что ты наделала, милая моя? Как мне это исправить? – Он положил нож рядом с телом. – И как мне дальше жить? Опять одному?
– Пойдем, – велел Далматов. – Ты тут не нужна.
– Не бойся. Не будет больно. Хочешь пить? Нет? Тогда закрой глаза. Спи, моя милая…
Солнце зависло над скалой, окрашивая камни желтой акварелью. И хор волков начал заупокойную молитву. Выбравшись из дыры, Далматов лег на снег. Холода он не ощущал, боли тоже. Хороший момент, который следует запомнить.
– Ты мог ее просто ранить. – Саломея стояла, обнимая себя, и дрожала не то от страха, не то от холода, не то от того и другого разом.
– Вышло так, как вышло.
– Знаешь, – задумчиво произнесла она, – мне хочется тебя пнуть.
– За что?
– За все! За… за сокровища эти! За Таську! За Вику! Если бы не ты… – Саломея встала напротив солнца. И не разглядеть лица, вообще ничего не разглядеть – черный силуэт на сине-желтом фоне.
– Она нашла бы другой повод. Ей хотелось убивать. Вот и вся причина.
– А тебе хочется убивать?
– Мне – нет. Пока.
И Саломея устала стоять. Она села рядом, хотя и в стороне. Было немного обидно, но самую малость.
– Тебя посадят. Родион…
– Попытается со мной договориться. И с тобой. Если, конечно, не помрет там. Но думаю, что не помрет. Он везучий. Я – нет. Его женушка мертва.
– И что это меняет?
– Все. – Если повернуть голову влево, то можно разглядеть высокие ботинки с исцарапанными носами и такие же исцарапанные руки с бледными пятнами мертвой кожи. – Он реалист.
Далматов оказался прав.
Ждать пришлось долго. Солнце потянулось к воде, а небо сменило наряды на алые, яркие. Холод, принесенный из пещеры, сковал руки и мысли, и Саломея вяло подумала, что еще немного и она заснет. А проснется, быть может, в собственной квартире, удивляясь такому странному яркому сновидению.
Родион появился на поверхности и сказал:
– Я думал, что вы свалили.
– Опыт показывает, что неосмотрительно оставлять нерешенные проблемы.
Далматов поднялся.
А они с Родионом чем-то похожи, и от этого неприятно. Сходство не во внешности, скорее в позе и манере держаться. Во взгляде. В тоне.
- Предыдущая
- 66/71
- Следующая
