Птица войны - Кондратов Эдуард Михайлович - Страница 56

• Предыдущая
• 56/65
• Следующая

Слышу, возвращается Джонни. Подошел, лоб хмурит, челюсти стиснул. И в глаза мне не смотрит. На обиженного ребенка похож.

«Нет никого… — Не сказал, а буркнул. — Провожать нам тебя, Малыш, недосуг. Мы в патруле. Прощай!..»

Руки не подал: отвернулся и ушел вместе со своими патрульными. Наверх, в крепость…

Генри ставит на подоконник пустой стакан и вздыхает.

— Когда-то Джонни Рэнд не допускал и мысли о дружбе англичанина с маори, — говорит он, поднимая глаза на Эдвуда. — Что помешало ему выдать меня? Мы ведь и друзьями-то не были, так, знакомые…

Вильям Эдвуд неопределенно шевелит плечами.

— Кто знает… Наверное, жизненного опыта прибавилось… Знаете, Генри, если ваш Джонни порядочный человек, он вряд ли будет ревностным служакой. Я уверен, что сейчас у многих солдат на сердце нечисто. Подлость не всем легко дается…

Откинувшись на подушку, Генри с минуту размышляет над словами ботаника. Но потом спохватывается и снова садится.

— Извините, сэр… — Генри смущен. — Я обещал рассказать вам обо всем…

— Да-да, конечно, — улыбается Эдвуд и в знак готовности слушать придвигает кресло на дюйм ближе к топчану, на котором лежит юноша.

Повествование о мытарствах трех беглецов продолжается. Гривс-младший обстоятельно, хотя и несколько сбивчиво, рассказывает о том, как они забрели в сожженную англичанами каингу, где нашли чудом не высохшую лужицу — все, что осталось от ручья, который когда-то снабжал водой обе деревни — и верхнюю и нижнюю. Выпив лужу до грязи, они заночевали в обгорелых развалинах дома собраний и, не дожидаясь рассвета, спустились в долину. Здесь силы окончательно покинули Тауранги. Нести его пришлось одному Генри, потому что Парирау еле передвигала ноги: дала себя знать четырехдневная голодовка. Кумара, которую они выкапывали на засаженных весной огородах, в пищу не годилась: клубни успели прорасти, от них осталась пустая оболочка. На свою беду, Генри решил пробираться к ферме отца через перевал. Этот путь был безопасней и короче, но вот сил, чтобы карабкаться на холмы, уже не было. За день они сумели подняться примерно на тысячу футов, а до перевала оставалось еще почти столько же. Утром, оставив Парирау и Тауранги на опушке буковой рощи, Генри, делая ножом отметины на деревьях, продолжил путь в одиночестве. Вскоре он потерял ориентировку, набрел на какую-то каменную осыпь и, споткнувшись о валун, разбил колено — злополучное правое колено, принесшее ему некогда столько мучений.

— А остальное… — Генри смущенно улыбается и отводит глаза. — Остальное, сэр, вы знаете лучше меня…

— Да-да, разумеется, — подхватывает Вильям Эдвуд, почесывая облупившийся кончик носа.

Еще бы не знать!.. Когда доктор Эдвуд набрел на тело Генри, тот уже был на грани небытия. Полчаса провозился ботаник, приводя в чувство юношу, сломленного жарой, голодом и усталостью. Генри так отощал, что атлетически сложенному Эдвуду не составило бы особого труда отнести его на руках к дому мистера Бэрча. Он так было и намеревался сделать, но, услышав от Генри о Парирау и Тауранги, изменил решение: оставил ожившего молодого англичанина и отправился на поиски маорийцев. Зарубки, сделанные Гривсом, в конце концов попались Эдвуду на глаза и привели его на опушку. Убедившись, что друзья Генри еще живы, неутомимый ботаник вернулся на миссионерскую станцию, прихватил там одного из работников и с его помощью еще до наступления ночи доставил всех трех беглецов под кров миссионера.

Преподобный Бэрч, узнав, что Генри не кто иной, как пропавший сын старого Сайруса Гривса, чрезвычайно растрогался и приказал выделить «этому заблудшему, несчастному отроку» отдельную комнату. Что же касается Тауранги и Парирау, то их ботаник поселил у себя. Правда, бесценные гербарии пришлось переселить в кладовку, но Эдвуд, которому Генри по секрету сообщил имя отца Тауранги, решил, что сырость для его коллекций будет не так страшна, как для сына Те Нгаро раскрытие инкогнито.

Уже третьи сутки они обитают здесь. Пока что никто в миссии не догадывается, что за юная парочка квартирует у мистера Эдвуда. На все вопросы он отвечает, что Тауранги и Парирау — работники, нанятые Гривсом-младшим на побережье Корорареки. Беспокоить измученных путников расспросами доктор Эдвуд категорически запретил.

Вряд ли его слова принимались в миссии на веру. И поскольку атмосфера таинственности и обостренное любопытство домочадцев были не на пользу Генри и его друзьям, сегодня Вильям Эдвуд отменил карантинное «табу», разрешив мистеру Гривсу-младшему общение с обитателями дома миссионера. Этим уже воспользовался преподобный Сэмюэль Бэрч: час назад он заглядывал в комнату выздоравливающего, чтобы поздравить его со спасением и сообщить, что за уехавшим в Окленд Сайрусом Гривсом еще вчера послан мистер Олдмен, эконом миссионерской станции.

…Звуки шагов, которые насторожили Эдвуда, свидетельствовали о том, что хозяин дома не прочь прислушаться к беседе дорогих гостей. Следовало соблюдать осторожность: отношение миссионера к войне англичан с Те Нгаро ботанику было известно.

Вот и опять за дверью послышался подозрительный шорох. Эдвуд многозначительно взглянул на Генри и приложил палец к губам.

В коридоре было тихо. Потом раздался стук: видимо, человек, стоявший у порога, понял, что его присутствие обнаружено.

— Войдите! — крикнул ботаник.

В дверях показался миссионер. Луноподобная физиономия мистера Бэрча лучилась добродушием.

— Надеюсь, не помешал? — Улыбка колыхнула мягкие складки щек. — О, да вы, мистер Гривс, выглядите совсем молодцом!..

Глаза Бэрча исчезли в ласковом прищуре. Он так рад выздоровлению юноши — ведь со дня на день должен приехать счастливый отец, вновь обретший любимого сына.

Миссионер и на этот раз пробыл недолго. Узнав, что больному будет позволено встать с постели, он пригласил Генри и его исцелителя разделить с ним сегодня вечером скромный ужин, поинтересовался, не нужно ли чего из одежды, и ушел.

— Как вы думаете, сэр, он ни о чем не догадывается? — спросил Генри, когда шарканье Бэрча затихло в глубине дома.

Эдвуд потеребил бородку.

— Не уверен… — Он покачал гривастой головой и уже решительнее заключил: — Нет, вряд ли. Лис, он, конечно, хитрый, но заподозрить, что вы воевали против своей королевы… Слишком смелое предположение для него. И невероятное.

— Скорей бы на ферму перебраться, — вздохнул Генри и посмотрел на окно. — Боюсь я за Тауранги… Для него сейчас все пакеха — враги. Даже вы, сэр, его спаситель.

— Да… — Эдвуд в задумчивости пожевал губами и встал. — Скверно, что языка я не знаю. Глядишь, поговорили бы кое о чем — и поспокойнее стал бы. А сейчас, вы правы, смотрит на меня волк волком…

— Мистер Эдвуд! — в голосе Генри умоляющие интонации. — Все равно я встану сегодня… Может, вместе заглянем к вам? На чуть-чуть, а?..

Серые глаза ботаника весело сощурились.

— Вместе? — Эдвуд хихикнул. — А что? Одевайтесь, мистер Гривс! Живо!..

В маленькой комнатке полутьма: единственное окно завешено циновкой. Обстановка предельно проста — стол, табурет, деревянная кровать. В углу комнаты два соломенных тюфяка, покрытых одеялами. Тауранги лежит на спине, подложив ладони под забинтованную голову. Рядом с ним, опершись на руку, на тюфяке сидит Парирау. Она в европейском платье, одолженном Эдвудом для нее у миссис Олдмен, жены эконома. Платьице старенькое, заштопанное, неопределенного цвета, но оно совершенно преобразило девушку. Сейчас она больше похожа на красивую цыганку, чем на маорийку.

Скрежет ключа в замке заставил Парирау испуганно съежиться. Всякий раз, когда Эдвуд отпирал комнату, она со страхом ждала, что следом за ним в комнату ворвутся вооруженные солдаты. Как и Тауранги, она не могла поверить, что этот широкоплечий седеющий пакеха может быть другом маори.

Когда из-за плеча доктора выглянуло бледное лицо Хенаре, девушка тихонько ойкнула и, вскочив с тюфяка, прижала руки к груди. Нервное напряжение последних дней сказывалось: в глазах Парирау сверкнули слезы, губы задрожали.

• Предыдущая
• 56/65
• Следующая