Превращение - Стивотер Мэгги - Страница 48

• Предыдущая
• 48/66
• Следующая

Коул покачал головой.

— Не знаю. Зато она, возможно, объясняет, почему я сейчас человек.

Не переворачивая салфетки, он большими буквами нацарапал поперек квадратика-гипоталамуса: «АМФ».

Я уставилась на него.

Он не отвел взгляд. В дневном свете глаза у него казались очень-очень зелеными.

— Слышала когда-нибудь утверждение, что наркотики разрушают мозг? Так вот, думаю, так оно и есть.

Я продолжала буравить его взглядом; он явно ждал, что я как-нибудь прокомментирую его бурное прошлое.

Вместо этого я попросила:

— Расскажи про своего отца.

Не знаю, зачем я стал рассказывать ей об отце. Она определенно была не самой сочувствующей слушательницей. Впрочем, может быть, именно поэтому и стал.

Хотя начало этой истории я опустил, а начиналась она так: давным-давно, еще до того, как в Мерси-Фоллз в багажнике «тахо» привезли нового волка, до клуба «Джозефина», до «Наркотики», жил-был мальчик по имени Коул Сен-Клер, и мог он все, что угодно. И это бремя оказалось настолько невыносимым, что он уничтожил сам себя, пока это не успел сделать кто-то другой.

Вместо этого я сказал:

— Давным-давно я был сыном одержимого ученого. Человека-легенды. Сначала он был чудо-ребенком, потом юным гением, а потом стал полубогом от науки. Он был генетиком. Делал человеческих младенцев красивее.

Изабел не обронила: «Неплохо». Она лишь молча хмурилась.

— И все шло хорошо, — продолжил я.

Так оно и было. Я вспомнил фотографии, на которых сидел у него на плечах, в то время как вокруг его лодыжек бушевал океанский прибой. Вспомнил, как мы играли в слова, когда ехали куда-нибудь в машине. Вспомнил шахматные партии и горы пешек, высившиеся рядом с доской.

— Он редко бывал дома, но меня это не расстраивало. Когда он появлялся, все было прекрасно, и у нас с братом было замечательное детство. Да, все было здорово, пока мы не начали взрослеть.

Не помню, когда мама впервые произнесла это вслух, но совершенно уверен, что именно в этот миг все дало трещину.

— Давай, не томи уж, — саркастическим тоном подстегнула меня Изабел. — Что он сделал?

— Не он. Я. Что сделал я.

И что же я сделал? Наверное, отпустил толковый комментарий по поводу какой-нибудь заметки в газете, или в школе перескочил вперед через класс, или решил какую-нибудь головоломку, которая должна была оказаться мне не по зубам. В один далеко не прекрасный день мама впервые произнесла с полуулыбкой на своем длинном некрасивом лице, на котором лежал отпечаток вечной усталости — наверное, от того, что она слишком долго была замужем за гением: «Угадайте, в кого он пошел».

Это было началом конца.

Я пожал плечами.

— В школе я обогнал своего брата. Папа хотел, чтобы я ходил с ним в лабораторию. Чтобы я начал заниматься по программе колледжа. Он хотел вылепить из меня второго себя. — Я помолчал, вспоминая, как раз за разом разочаровывал его. Молчание всегда, всегда было хуже, чем крик. — Но я так им и не стал. Он был гением. А я — нет.

— Тоже мне трагедия.

— Для меня это и не было трагедией. А для него — стало. Он желал знать, почему я даже не попытался. Почему выбрал для себя другой путь.

— И что же это был за путь? — поинтересовалась Изабел.

Я молча посмотрел на нее.

— Не надо так на меня смотреть. Я вовсе не пытаюсь вынюхать, кто ты. Мне на это плевать. Я просто хочу понять, почему ты стал таким.

Столик неожиданно пошатнулся, я вскинул глаза и увидел перед собой три прыщавые девчачьи физиономии. У всех трех были одинаковые глазки-щелочки, прижмуренные в одинаково восторженном выражении. Физиономии были незнакомые, но выражение я узнал и с упавшим сердцем понял, что сейчас услышу.

Изабел нахмурилась.

— Если вы собираетесь втюхивать нам герлскаутское печенье, можете уходить сразу. И вообще, можете просто сразу уходить.

Предводительница этой малолетней компании — в ушах у нее болтались серьги-кольца, Виктор называл их бубликами — сунула мне под нос розовый блокнот.

— С ума сойти! Я знала, что ты не умер. Знала! Можно мне автограф? Пожалуйста!

Две другие негромким хором повторяли:

— Обалдеть!

Наверное, мне следовало бы испытывать страх от того, что меня узнали. Однако все, о чем я мог думать, это то, что я в клочья рвал душу в гостиничных номерах, сочиняя свои брутальные, полные скрытого смысла песни для этих вот визжащих от восторга соплюх в футболках с физиономиями героев модного молодежного сериальчика. «Наркотика» для детсадовцев.

Я вытаращился на них и переспросил:

— Прошу прощения?

Они слегка погрустнели, но девица с сережками так и не убрала блокнот.

— Пожалуйста, — повторила она. — Можно попросить у тебя автограф? После этого мы не будем больше тебе докучать, честное слово. Когда я впервые услышала «Разбей мне лицо», я чуть не умерла. Она стоит у меня вместо звонка на мобильнике. Я ее просто обожаю. Это лучшая песня всех времен. Когда ты пропал, я так плакала. Я целыми днями ничего не ела. Я подписалась под петицией тех, кто верит, что ты жив. Господи боже мой, я просто глазам своим не верю. Ты жив.

Одна из ее подружек и в самом деле разрыдалась, до глубины души потрясенная моим счастливым воскрешением из мертвых.

— А-а, — протянул я и как ни в чем не бывало продолжил: — Вы приняли меня за… Да, меня часто путают. Но я не он.

Я остро ощущал на себе взгляд Изабел.

— Что? — Теперь у девицы с сережками тоже вытянулось лицо. — Но ты так похож на него. Клево.

Она залилась такой яркой краской, что ей, наверное, было больно.

— Спасибо.

«Пожалуйста, уходите».

— Ты правда не он? — не желала сдаваться девица.

— Правда. Не представляете, сколько раз я уже это слышал с тех пор, как обо всем рассказали в новостях.

Я с сожалением пожал плечами.

— Можно я хотя бы сфоткаю тебя на телефон? — спросила она. — Чтобы можно было рассказать подругам?

— Не думаю, что это хорошая идея, — забеспокоился я.

— Это значит «брысь отсюда»! — подхватила Изабел. — Живо!

Вся троица одарила ее недовольными взглядами и попятилась.

— До чего же похож! — задумчиво протянула одна из девиц.

— Я думаю, это все-таки он, — заявила та, что была в сережках. — Просто он не хочет, чтобы его трогали. Он сбежал, чтобы скрыться от таблоидов.

Изабел поедала меня взглядом, дожидаясь ответа.

— Обознались, — сказал я.

Девицы вернулись на свои места. Та, что была в сережках, высунулась из кабинки и крикнула:

— Я все равно люблю тебя, Коул!

Две ее подружки завизжали.

— Коул?! — переспросила Изабел.

Коул. Я вернулся к тому, с чего начинал. Коул Сен-Клер.

Когда мы уходили, девицы все-таки умудрились заснять меня на свои мобильные телефоны.

На-ча-ло кон-ца.

Так, как в первые два часа в студии, я не выкладывался еще никогда в жизни. Когда Дмитра поняла, что я не очередной фанат Элиота Смита, она принялась гонять меня в хвост и в гриву. Мы повторяли одни и те же слова раз, другой, третий, то пробуя другую аранжировку, то дозаписывая гитарный бой, чтобы наложить его поверх перебора, то добавляя перкуссионные эффекты. В некоторых местах я записывал собственный голос еще раз, а кое-где и не единожды, так что в конце концов получил многоголосый хор Сэмов, перепевающих один другого.

Это было великолепно, нереально, изматывающе. Начинал сказываться недосып прошлой ночи.

— Не хочешь передохнуть? — предложила Дмитра через несколько часов. — Я пока займусь сведением того, что мы уже записали, а ты разомнись, сходи в туалет, попей кофейку. Ты начинаешь фальшивить, да и твоя подружка, похоже, уже успела соскучиться.

В наушниках послышался возмущенный голос Грейс:

— Я спокойно сижу на диване!

Я ухмыльнулся, стащил с головы наушники и, оставив их вместе с гитарой, вышел в главную комнату. Грейс полулежала на диване с усталым видом; пес пристроился у ее ног. Я остановился перед ней; Дмитра принялась показывать мне, как выглядит мой голос на экране компьютера. Грейс обняла меня за пояс и прижалась щекой к бедру.

• Предыдущая
• 48/66
• Следующая