Похитители завтрашнего дня - Комацу Саке - Страница 10

• Предыдущая
• 10/45
• Следующая

В случае удачи область применения универсального звукогасителя оказалась бы огромной. Даже трудно перечислить все блага, которые давал бы такой прибор. Миллионы людей и сотни тысяч учреждений мечтают о покое. Представьте себе школу, расположенную в двух-трех километрах от аэродрома. Включаешь универсальный звукогаситель, исчезает гул самолетов, и дети могут спокойно заниматься. А большие города, жители которых страдают постоянными головными болями из-за несмолкающего шума и грохота? А пассажиры поездов дальнего следования, которым никак не дает уснуть нудный стук колес? Да, наконец, кто не мечтал о тишине в своей собственной квартире: тебе хочется после напряженного рабочего дня спокойно почитать книгу или газету, а тут орет радио, упрямая теща смотрит по телевизору концерт модного певца, жена гремит на кухне посудой, дети подняли возню. И вот включаешь универсальный звукогаситель, и вокруг твоего кресла создается маленький звуковой вакуум. Дорогие родственники, занимайтесь своими делами, на здоровье!

Так что наша фирма упорно продолжала освоение нового прибора. Разумеется, все опыты проводились в обстановке строжайшей секретности. Думаю, что другие фирмы тоже не зевали.

— Н-да… — произнес наконец директор, ответственный за планирование, и вопросительно взглянул на присутствующих. — Что ж, господа, попробуем встретиться с этой оригинальной личностью…

Гоэмон, запертый на ключ, ждал в смежной с конференц-залом комнате.

Мне стоило неимоверных трудов затащить его в нашу фирму. Во-первых, он хотел есть, во-вторых, страстно жаждал поскорее осмотреть Токио. Мои волнения начались уже в такси: а вдруг ему взбредет в голову перенести машину куда-нибудь за несколько десятков километров?.. Потом, пока мы заседали, а он ждал, я тоже был сам не свой. Ведь ему ничего не стоит выкинуть какой-нибудь сногсшибательный помер.

Наконец я не выдержал и заглянул в комнату. Гоэмон спокойно ждал. Мое сердце наполнилось горячей благодарностью к сотрудникам общего отдела — они по моей просьбе накормили его. Но когда я узнал, что он слопал две порции плова, три порции суси, две пиалы риса с яичницей, две порции жареных угрей да еще по своему обыкновению закусил посудой, мне снова стало не по себе.

Его пристрастие к посуде позволяло мне догадываться, откуда прибыл сей гость. Но я не осмеливался сказать кому-либо о своих догадках. Ему-то что: он в любую минуту может скрыться, а я останусь с репутацией психа. И это еще самый лучший вариант. Вы меня осуждаете за трусость? Хотел бы я видеть, как вы сами поступили бы на моем месте. Представьте себе, что бы началось, если бы скромный сотрудник фирмы вдруг заявил, будто его гость, похожий на довоенного «человека-рекламу», на самом деле существо… Уф-ф, даже подумать страшно!

Нет, в подобных дедах надо быть крайне осторожным. Если человек начинает рассказывать каждому встречному и поперечному о чем-либо, известном только ему одному, его немедленно записывают в сумасшедшие. Этот ярлык не так-то просто отодрать. И вот ты сидишь в своем отделе, а за твоей спиной шушукаются. Идешь но коридору — в тебя тычут пальцами. Отовсюду несется шепоток: «А-а, это тот самый, который недавно свихнулся?..» Естественно, в такой обстановке очень даже легко выйти из себя, начать громогласно отстаивать свою правду, а людям только этого и надо: «Ах, он еще орет?!» Далее следует приказ о долгосрочном отпуске «для восстановления и укрепления расстроенной нервной системы». Путь наверх по служебной лестнице закрыт. Так и будешь до конца дней своих торчать на нижней ступеньке, с головы до ног обклеенный ярлыками: «неуравновешенный», «человек со странностями», «чокнутый», «тронутый» и прочее в том же роде. И ничего-то у тебя в жизни не будет, кроме чашки холодного риса, которую тебе сунет какой-нибудь сердобольный прохожий. Нет, живя в обществе, в условиях сложных человеческих взаимоотношений, лучше помалкивать и не высказывать оригинальных мыслей. А самое главное — не спешить. Люди не любят, когда им что-либо навязывают. Надо исподволь подготовить их, и тогда они уверятся, что честь открытия принадлежит им самим.

Вообще-то я уже раскаивался. И дернул же меня черт спьяну проболтаться о существовании Гоэмона! Но теперь отступать было поздно. Теперь надо переложить тяготивший меня груз на плечи фирмы, и дело с концом. И фирме хорошо, и мне легче.

— Гоэмон, — сказал я, сдерживая волнение, — пойдем, миленький! Наши киты ждут.

Гоэмон, очевидно вздремнувший после сытного обеда, вытаращил свои буркалы, глянул сразу вверх и вниз, потом скосился в мою сторону.

— Я сплю, почиваю, дрыхну, а ты опять расшумелся! — заворчал он. — Никакого порядка! Видно, придется еще разок…

Он протянул руку к своей черной шкатулке. Я едва успел его остановить.

— Погоди, Гоэмон, умоляю тебя! Если хочешь продемонстрировать свою шкатулку, сделай это в присутствии китов.

— Киты? — ноздри Гоэмона раздулись, словно он принюхивался. — Мускусные?

— При чем тут мускус?

— А в песне поется: «Мой дружочек кит, мускусный мой кит…»

— Да нет же, я говорю о членах совета дирекции.

— Члены?.. Ну ладно, пошли к твоим китам, раз они ждут.

Гоэмон, громко стуча гэта, вошел в конференц-зал и направился прямо к группе ожидавших его людей. Я бросился за ним, но — увы! — опоздал на полсекунды. Он схватил технического директора за подбородок и дернул кверху.

— Ты сказал — кит, — Гоэмон посмотрел в мою сторону, — а где же жабры? Или у китов не бывает жабер?

— Гоэмон, что ты делаешь?!.. — пролепетал я, заикаясь и дрожа, как лист на ветру. — Ты не понял! Кит — значит большой человек, есть у нас такое выражение…

— А-а… — Гоэмон с явным сожалением отпустил подбородок директора. — Эй, господин приятель большой человек, ты что же, из императоров будешь?

Директор, ответственный за планирование, позеленел и, дрожа от негодования, встал. Он славился на всю фирму своим преклонением перед императорским семейством.

— Тода-кун! — взревел этот верноподданный. — Кто он такой? Кто бы он ни был, иностранец или не иностранец, я не позволю ему оскорблять столь высокое и светлое имя! Уж не специально ли вы привели сюда этого человека, чтобы поиздеваться над нами?

— Гоэмон! — зашептал я, покрываясь липким потом. — Гоэмон, сколько раз я просил тебя выбирать выражения! Ты, конечно, здорово говоришь по-японски, но… понимаешь, в нашем языке есть некоторые тонкости… В общем ты все перепутал… то есть я… то есть ты… Император — это не кит, то есть кит не император… Тьфу, черт!.. Я хочу сказать, что китов, то бишь больших людей, много, а император — один. Император… это… это символ Японии, это… монарх… Нельзя так запросто трепать его имя… А если уж говоришь о нем, добавляй «светлый», «великий» или еще какое-нибудь такое слово…

— Чего пристал, прилип, присох? — недовольно заворчал Гоэмон. — Добавляй, добавляй… Великий, великий… А не подойдет «огромный», «жирный», «здоровенный»? Мои… мон… монарх… монополия… А-а, понял! У вас много этих… здоровенных жирных империй, монополий — Мицуй, Мицубиси…

У меня началась икота. Кто-то из инженеров прыснул. Директор по плановой части посинел, как астматик, страдающий удушьем. Он уже не говорил, а шипел:

— То-д-д-а-к-к-у-н-н! Ш-ш-ш-шо вы ему поз-з-зволяете?! Вон! Проч-ч-чь!

Не так-то просто было успокоить директора и образумить Гоэмона. За эти несколько минут я похудел килограммов на десять — вся влага, содержавшаяся в организме, вытекла из меня в виде холодного пота.

Оно и понятно: я кланялся упрямому как осел и твердолобому как кокосовый орех директору, подмигивал инженерам, улыбался этому чудовищу, этой коробочке с сюрпризами — Гоэмону, а сам лихорадочно подсчитывал в уме сумму страховки по случаю увольнения со службы.

Когда все утихомирилось, то вытекшая влага, очевидно, каким-то непонятным образом снова вернулась в мое тело, потому что я раскис, как переваренная лапша.

• Предыдущая
• 10/45
• Следующая