Последний поединок - Халемский Наум Абрамович - Страница 23

• Предыдущая
• 23/61
• Следующая

Первые минуты игры не на шутку встревожили Русевича. Преимущество сразу же оказалось на стороне «Люфтваффе». В этом у него не было сомнения, как, вероятно, не было его у тысяч киевлян, словно затаившихся на трибунах. Защита динамовцев находилась в странном оцепенении, от которого, по-видимому, ей не так-то легко было избавиться. Она словно опасалась выходить за штрафную линию, неизменно оттягивалась непосредственно к воротам, чем облегчала нападающим «Люфтваффе» осуществлять их главную задачу — решающий удар. Русевичу уже неоднократно приходилось вступать в игру. Он понимал, что многие обстоятельства тяжело повлияли на психологическое состояние команды. Еще когда киевляне выбежали на поле, оставив позади себя строй солдат СС, Николай пристально наблюдал за лицами товарищей, на которые словно легла тень. А теперь он видел, что команда вела игру связано, нерешительно и слишком осторожно.

Не ускользнуло от его внимания и передвижение солдат охраны: едва лишь вместо «хайль» над стадионом прозвучало «физкульт-ура», как солдаты поспешно заняли скамейки первого ряда; дежурные офицеры из ложи командования то и дело появлялись у раздвижного стула тренера «Люфтваффе», что-то шептали ему или передавали записки.

Одна особенность в характере Русевича позволяла ему подмечать все переживания его друзей, чем серьезнее нависала опасность, тем отчетливее видел он каждую подробность события. Как бы удаляясь от самого себя, он, словно со стороны, успевал наблюдать и за самим собой — за мыслями и действиями вратаря по фамилии Русевич. Но не слишком ли часто он отвлекался?

Вот и сейчас, когда Николай стоял чуть впереди линии ворот, предчувствуя очередную атаку противника, в памяти почему-то возникали картины далекого детства: первые, красочные книжки, книжки о бесстрашных богатырях. Бесстрашие… Есть ли на свете люди, лишенные чувства страха? Что касается ею самого и его друзей — нет, но он не мог сказать, чтобы они отличались какими-то необычными качествами. Они любили спорт, веселье, книги, танцы, своих подруг, кино — это были самые обыкновенные советские люди. А сейчас каждый из них по-своему понимал, как важно подавить в себе страх, потому что речь теперь шла не о привычном спортивном успехе — речь шла о подлинной победе над врагом… А что же Корж? Он даже внешне не мог скрыть растерянности и почти не включался в игру. Он спокойно выжидал, пока ему подадут мяч в ноги, и, дождавшись, тотчас отпасовывал его левому или правому полусреднему, не пытаясь, со свойственной ему расчетливостью, организовать нападение.

— Что делать с Коржем? — спросил Русевича Свиридов, когда игра шла в центре поля. — Он и сам не играет и Ваню связывает на каждом шагу.

Русевич не успел ответить. Нападение противника развернутой цепью шло на его ворота. Николай издали видел, как Функе, чуть сутулый и поджарый правый крайний, с поразительной стремительностью вел почти у самой кромки поля мяч, словно на резинке привязанный к ноге. Легко было заметить сыгранность нападения «Люфтваффе», хотя Русевича радовало, что в игре противника не обнаруживалось многообразия тактических приемов. Короткие пасовки в одно касание между центром и полусредним, затем передача на край с целью стремительного прорыва, еще несколько почти аналогичных комбинаций — и это, собственно, все.

Однако что же делать с Коржем? Он совершенно выключился из игры. С трибун ему не раз уже кричали: «Перебежчик!» Он будто не слышал. Вопрос об этом игроке, на которого Русевич, вопреки всему, возлагал большие надежды, теперь не давал Николаю покоя… Функе снова точно передал мяч вездесущему Кнопфу, и Русевич едва успел снять мяч с ноги центрального нападающего «Люфтваффе».

Охраняя Русевича, пока тот пробил свободный, Климко успел сказать:

— В раздевалке мы душу из него вытряхнем! Окончательно сдрейфил Корж…

Центральный полузащитник Кузенко и центральный нападающий Корж обычно согласованными действиями завязывали тактические комбинации, в результате которых штурм ворот противника нередко завершался голом. За годы совместной игры они настолько изучили друг друга, что умели молниеносно обмениваться замыслом. Естественно, что теперь пассивность Коржа полностью обезоруживала Кузенко, а Птицын, Тюрин и Баланда, призванные выводить на мяч Кузенко или Коржа, были сбиты с толку.

Стремительный Функе снова прервал размышления Русевича: оставив свое обычное место на правом краю, он переместился в центр, передал мяч полузащитнику, вырвался к штрафной отметке и, точно приняв и притушив мяч, молниеносно с огромной силой пробил по воротам.

Это был «мертвый» навесной мяч в левый угол, каких боятся самые первоклассные вратари, так как запоздалая реакция, пусть даже на долю секунды, кончается неизбежным голом.

Русевич еще слышал восторженную овацию публики, потрясенной его изумительным броском, но той острой радости, которую он испытывал при подобных обстоятельствах, теперь он не ощущал. Даже воздух, казалось ему, был разрежен, точно перед грозой, даже деревья, окружавшие по взгорью стадион, настороженно притихли… В этой накаленной атмосфере необычного поединка центральное место в сознании Русевича неотступно занимал Корж. Прежде Николаю даже в голову не приходило, чтобы у кого-нибудь из его товарищей могли зародиться какие-либо тайные мысли и расчеты. А теперь он казнил себя за свою доверчивость. Почему он все же поверил Коржу!

Солнце уже переместилось к вершинам кленов, но зной и духота были по-прежнему нестерпимы. Николай хотел прополоскать рот водой из бутылки, лежавшей за сеткой ворот, однако волна, так мысленно назвал он очередную атаку «Люфтваффе», стремительно катилась к его берегу.

Ядро нападения «Люфтваффе» — Вуфгафт, Кнопф и Функе — неизменной короткой пасовкой обошло полузащиту. Климко бросился навстречу Кнопфу, но тот ударом локтя сбил его с ног. Судья, как и следовало ожидать, не реагировал.

Перебросив через Свиридова мяч, центральный нападающий оказался один на один с Русевичем. Молнией мелькнула мысль: выбегать поздно. Однако именно в это мгновение в его сознании вдруг распрямилась та стиснутая до отказа пружина, которую называют силой воли. Она распрямилась и швырнула его навстречу опасности. В такой ситуации время уже не измерить. В ту долю секунды, когда Кнопф, — могучий, коренастый атлет, с головой, словно вросшей в самые плечи, — ударил по воротам, Русевич упал ему в ноги и зажал мяч в руках…

Он слышал грохот, подобный горному обвалу, и этот грохот трибун вдруг перешел в томительный звон — поле перед его глазами накренилось и закружилось, и его поглотила ночь.

Когда Николай пришел в себя, шел дождь. Он открыл глаза. Нет, небо было по-прежнему ясно. Стоя на коленях, Васька брызгал водой ему в лицо. Кто-то давал нюхать нашатырный спирт. Врача, пытавшегося пройти к пострадавшему, охрана не пустила.

Русевич заметил, что Макуха держит в руках перчатки, вероятно намереваясь заменить его в воротах. Николай отстранил от себя Ваську, выплюнул сгусток крови (Кнопф ударил его ногой в челюсть уже после того, как Русевич взял мяч), прополоскал рот водой и вернулся на свое место.

Что-то невероятное поднялось на трибунах. Он видел: в ближнем секторе все встали. Нет, не только в ближнем — и дальше, в других секторах. Солдаты метались вдоль первого ряда. Восторженные возгласы, крики, аплодисменты слились в ликующий шквал. Николай физически ощущал дыхание этого живого шквала, и его исцеляющая сила передавалась ему.

Он еще чувствовал слабость, слегка кружилась голова, но мысль уже работала отчетливо и ясно. «Значит, маленький Котька неспроста предупреждал. А что же судья? Мечется, подлец, по полю с бесстыдной, рабской угодливостью перед своими хозяевами. Даже штрафного в сторону «Люфтваффе» не назначил. Больше того, умудрился назначить спорный почти у самой штрафной площадки киевлян!» Болельщики давно продали его «на мыло» и, не стесняясь в выражениях, награждали нецензурными эпитетами.

• Предыдущая
• 23/61
• Следующая