Архангелы Сталина - Шкенев Сергей Николаевич - Страница 16

Я снял с вешалки теплую куртку, надел ее и, кутаясь в шарф, вышел на свежий ветерок. Это терпение только бывает ангельским, а здоровье у нас обыкновенное, хрупкое. С человеческим, конечно, не сравнимое, но и судьбу искушать не стоит. Тем более в неясной ситуации с непонятными перспективами.

Гиви стоял спиной ко мне и, перегнувшись через борт, помогал кому-то подняться. Кого они там привезли, Бабушкин уже на палубе? Начальник легко вытащил и поставил рядом с собой носатого старика в красноармейской шинели без петлиц. Батюшки, неужели я сподобился живого сиониста увидеть? Это он – икона? Нет, пусть сами его на антенну вешают.

Следующий пассажир поднялся на «Челюскин», и мне пришлось признать свою ошибку. Настоящий священник, в меховой шапке и рясе, видневшейся из-под тулупа, крепко прижимал к груди туго забитый баул. А чего у него лицо такое знакомое? Я мысленно побрил батюшку и переодел в мундир. Точно он, ротмистр Нижегородского драгунского полка Алексей Львович Акифьев. Чего он в попы подался? Впрочем, это его дело, а такие люди нам нужны. В моем полку отродясь засранцев не водилось. Разве, как исключение, когда Александр Третий своего Кольку над полком определил, надеясь на благотворное влияние боевых офицеров. Вот только черного кобеля не отмоешь добела. Ну, меня там уже не было. Все претензии к его высокоблагородию, полковнику Архангельскому. Я только так, изредка наведывался.

Почему мой? А чей же? Имел честь дважды командовать прославленными драгунами. Первый раз еще при Павле Первом довелось. А второй – уже при Николае Первом. Гиви в политику с головой окунулся, мне же досталось доблесть под персиянскими пулями проявлять. И проявил. Дербент брал, Ереван брал, Эрзерум брал. А при Джевал-Булахе собственноручно вражеское знамя пленил, пройдя с поручиком Левковичем сквозь сабли свирепых сераскиров. За тот бой и орден Святого Георгия имею. Правда, брат Гоги орден смотрел, сказал: «На мэня ни пахожь». Только из-за родственника-декабриста генерал-майором не стал. Обидно. Ведь честолюбие, как и ничто человеческое, нам не чуждо.

Бывший ротмистр перекрестил ходовую рубку и собравшихся моряков. К нему тут же подскочил бабушкинский техник.

– Благослови, отче. – И оглянулся на летчика с оправданием: – Я же еще не комсомолец.

Отец Алексей перекрестил его и благосклонно протянул громадную лапу для поцелуя.

– Как зовут тебя, отрок благочестивый?

– Мойша я. Шниперсон.

– Что? Какой еще персон?

Батюшка выдернул руку и тряхнул рукавом. Оттуда вывалилось массивное кадило на толстой цепочке.

– Сейчас я тебя благословлю, иродово племя, – прорычал он, покачивая кадилом и держа в прицеле белобрысую макушку.

– Свой я, свой! – в ужасе отпрыгнул Мойша. – Тамбовский я. А так в детдоме назвали. До того я Антонов был.

– Да? Ну, тогда извини, сын мой. Нервы. В узилище среди иудеев, яко Даниил в пещи огненной пребывал. Да при перелете некий сукин сын все притереться норовил.

– Да я вообще отвернулся! – возмутился Сагалевич.

– Вот, зри, вьюнош, на какие ухищрения лукавый пускается, лишь бы православному служителю задницу показать.

Гиви высмотрел в толпе встречающих завхоза и подозвал его.

– Пассажиров помыть, переодеть, накормить и определить на постой. Все понятно?

– Так точно, товарищ комбриг! – в лучших армейских традициях щелкнул каблуками Могилевич. – Разрешите исполнять?

Завхоз увел Акифьева с Сагалевичем, а Гиви подошел к Шмидту.

– Все в порядке, Отто Юльевич. Нашли мы «Пижму». Через пару часов подойдет. Меня пока не беспокойте, пожалуйста. Мы с товарищами на чрезвычайное совещание.

– Что-то случилось, Гавриил Родионович? – обеспокоился Шмидт.

– Все в порядке, – пояснил Гиви, – просто у нас, как у настоящих чекистов, все события чрезвычайные.

Поскребышев неслышной походкой подошел к столу, на котором была расстелена подробная карта Арктики, и склонился к лучшему другу советских физкультурников.

– Товарищ Сталин, прибыл Каменев. Дожидается в приемной. – и замер, ожидая реакции.

– Это который «и Зиновьев»? Разве ему разрешили выехать из Минусинска? – уточнил Вождь.

– Нет, товарищ Сталин, там Сергей Сергеевич Каменев. Вы ему на это время назначили.

– Пусть войдет. И распорядитесь насчет чая. Какой чай предпочитает товарищ Каменев?

– Он коньяк любит.

– С больным сердцем и коньяк? Хорошо, и его тоже принесите.

Секретарь (точнее заведующий секретариатом, но разве можно поручить подчиненным такое ответственное дело?) вышел, и вместо него на пороге кабинета остановился Каменев.

– Разрешите?

– Конечно, Сергей Сергеевич, проходите. Я же вам говорил, по нашему, арктическому делу приму в любое время дня и ночи. Нам, старой ленинской гвардии, спать некогда. Потому что враг не дремлет. Присаживайтесь вот сюда.

Удивленный заместитель наркома осторожно опустился на предложенный стул. Мало того, что Сталин назвал его по имени и отчеству, что делал крайне редко и неохотно, так еще и сесть предложил. По слухам, посидеть в сталинском кабинете удавалось только ночной уборщице. Да и то сомнительно. На такую должность меньше чем лейтенанта не поставят, а уж он не позволит себе лишнего. А если и позволит… На Колыме, говорят, участковых не хватает.

Иосиф Виссарионович помолчал, ожидая, пока порученцы вкатят уже сервированный стол на колесах и покинут кабинет. Хотя… Просто уйдут, рангом еще не вышли – покидать.

– А давайте мы с вами в кресла пересядем, Сергей Сергеевич. Потребление хорошего коньяку предполагает удобство. Что мы, как два комиссара в сортире ГлавПУРа должны выпивать? Пусть Гамарник сам пьет в своем сортире. Как вы думаете?

– Я не знал, что Ян Борисович… В таких условиях…

– Да это не о нем, а вообще. – Сталин неопределенно покрутил рукой. – Вот царские полковники знали толк в удобствах? Ну не смущайтесь так, Сергей Сергеевич. Были там и положительные моменты. Мундиры, к примеру, взять. А? Я ведь еще в восемнадцатом году предлагал товарищу Ленину оставить погоны в армии. Нет, прислушался к мнению иудушки Троцкого.

Сталин жестом попросил Каменева разлить коньяк и, взяв бокал, продолжил:

– Кто придумал эти серые гимнастерки, я? Или, – последовал ненавидящий взгляд на вешалку, – фуражки утконосые? А вот представьте себе, Сергей Сергеевич, будто стоим мы на трибуне Мавзолея, первомайский парад принимая. Белые кителя, а на них погоны золотые. На груди ордена теснятся. С бриллиантами и рубинами. Да на орденах князь Кутузов, граф Суворов, князь Александр Невский. Представляете?

Каменев представлял. Но понимая, за такими откровениями может последовать все что угодно, мысленно примеривал не белый парадный китель, а элегантную телогрейку с номером на груди. Сжав бокал, он одним глотком проглотил содержимое, которое огненной бомбой взорвалось в желудке.

– Вот это правильно, Сергей Сергеевич – похвалил товарищ Сталин. – Сразу видно военного человека. Принял – и снова в бой. Одобряю. Борис Михайлович Шапошников тоже такой. Стакан коньяка выпивает – и в свою академию лекции читать. «Не могу, – говорит, – я трезвый без слез на красных командиров смотреть». Сразу видно – настоящий полковник, как и вы. Ну зачем же по привычке пытаться занюхать аксельбантом? Вот, брынзу рекомендую.

Иосиф Виссарионович сам последовал своему совету, взял кусочек сыра, переложил его веточками кинзы, внимательно осмотрел, будто выискивая недостатки, и отправил в рот.

– Неплохо. Давайте-ка я разолью еще по малой толике, а вы, Сергей Сергеевич, прочитаете новую телеграмму с «Челюскина».

Замнаркома ознакомился с текстом и в недоумении поднял голову.

– Бред какой-то, товарищ Сталин.

– Ну почему же? Мне, наоборот, даже при заочном знакомстве, комбриг Архангельский показался весьма здравомыслящим человеком. Или вы о том, что комбриг Берия оказался старшим братом первого секретаря грузинского ЦК? Эка невидаль, потерялся человек в младенчестве, а родители нового ребенка в честь старшего назвали. У нас на Кавказе и не такое происходило.