Чеченская рапсодия - Иванов-Милюхин Юрий Захарович - Страница 61
- Предыдущая
- 61/87
- Следующая
Петр прислушался к грубому говору близкого Терека, покосился на боеприпасы, закупленные еще вчера. Впереди тявкнула молодая лисица, наверное, она вела на водопой своих лисят, сбоку послышалось поросячье повизгивание. Наполненный звуками лес жил своей жизнью, не торопясь раскрывать свои тайны. Как и в первый раз, охотник одним махом осушил чапуру, достал из потрепанной сумки вяленую рыбину со светящимися от жира боками. На предложенную Петром закуску из магазинных продуктов он и не посмотрел.
— Я вот что скажу, до самой Червленой можешь ехать без опаски, — передохнув, сказал он. — Но за Червленой одному тебе ходу нет.
— Засада? — нахмурился Петр.
— Да не простая, а вроде кочевая — то в одних куширях объявится, то в других возникнет. Казаки вместе с русскими войсками отправились по горным углам усмирять немирных чеченцев, а на кордонах остались одни малолетки. Вот абреки из правобережных аулов и повадились в те места, в которых дать отпору стало некому.
— Зря царь делает горцам послабление, — не замечая, что начинает рассуждать как присланный на Кавказ москальский офицер, с — неудовольствием покачал головой Петр. Он вспомнил сумятицу в оставленной позади станице Наурской. — Про Мусу Дарганова, главаря банды разбойников, слыхал что-нибудь?
— Как раз этот Муса и держит весь отрезок пути почти до границы с дагестанскими горными аулами, — последовал исчерпывающий ответ охотника. — Абрек перестал признавать все местные законы, лютует как покалеченный бирюк.
— Он и есть обрубок настоящего человека. Дал бы Господь с ним расквитаться…
До станицы Червленной Петр добрался лишь под вечер, несмотря на то, что сменные скакуны в час делали по шесть верст с гаком. Промчавшись по главной улице и остановившись на центральной площади, он вдруг с удивлением обнаружил, что и здесь вокруг царит пустота. Эта странность щекотала нервы похуже толпы немытых солдат с вонючими цигарками в Наурской. Патруль из нескольких служивых был выставлен лишь на въезде, возле магазина подсели на лавочки к местным скурехам двое пехотных офицеров. Вот и весь войсковой гарнизон. Как и в оставшихся позади населенных пунктах, мужское население станицы либо находилось в походе, либо несло службу на кордонах. Оценив обстановку и поняв, что попутчиков до Стодеревской вряд ли удастся сыскать, а провожатых станичники выделят только утром, казак решил продолжать путь в одиночку. Он понадеялся на то, что ближе к вечеру абреки оставят свои засады, посчитав, что ночью в дорогу может отправиться только умалишенный.
Сменив лошадей прямо на площади, Петр сбил свою студенческую фуражку на затылок и свистнул так, что у женихавшихся возле магазина скурех и офицеров заложило уши. Конь всхрапнул и с места понес в бешеный карьер.
— Куда ты, ч-черт, — донесся из-за спины звонкий девичий голос. — Не знаешь, что ли, абреки там!
Но теперь казака вряд ли бы кто остановил, пролетка вынеслась за околицу, помчалась через луг к темной стене леса. И чем ближе она к ней подкатывала, тем спокойнее становилось на душе у парня. Петр взмахнул кнутовищем и еще раз огрел вдоль спины выкатившего глазные яблоки скакуна, позади заекали селезенками два запасных коня. В груди у него разгорался дикий азарт, ведомый только людям, свободным от рождения. По лицу захлестали ветки, за одежду уцепились колючки, они вырывали клоки материи, норовя расцарапать и тело. Петр нахлобучил фуражку на уши, как смог, закрылся локтями, и все равно получал столько ударов ветками, что их хватило бы на целый казачий отряд.
Наконец лес кончился, и казак облегченно перевел дыхание — одна преграда осталась позади. Коляска стрелой помчалась к желтым зарослям камыша с коричневыми махалками. Возницу и его коней с ног до головы обсыпали тучи семян, их твердые крупинки застрочили картечью по передку и кожаным бокам двуколки.
В этот момент раздался оглушительный выстрел. Фуражка подпрыгнула над головой Петра, успев оцарапать лоб околышем, и пропала за опущенным задником пролетки. Не осознав до конца, что произошло, студент инстинктивно поджал ноги под себя и стукнулся ягодицами о дно пролетки, ходившее ходуном. Еще несколько выстрелов просвистели над облучком, превратив в лохмотья кожу на спинке сидения. Видимо, стрелки не хотели убивать коней, метясь лишь в седока. Петр схватил ружье, приткнутое в угол пролетки, не целясь послал пулю в камышовый сухостой, затем разрядил туда же и пистолет. На некоторое время наступила тишина, нарушаемая лишь скрежетом пустотелого тростника о пролетку. Казак спешно заряжал ружье, он со злорадством думал о том, что обязан убить хотя бы одного разбойника, иначе его загубленная душа останется неотомщенной.
Он успел зарядить ружье и сделать выстрел в то место, в котором прятались разбойники. Ответный залп сразу из нескольких ружей стегнул будто шрапнелью по бортам двуколки, жеребец взметнулся вверх и с размаха грохнулся на дорогу, ломая оглобли и обрывая постромки. Визг смертельно раненного животного огласил пространство. Бежавшие следом запасные кони с разбега врезались в задник коляски, они захрипели от страха и боли, морды на мгновение зависли над возницей, прижатым к передку. Каким-то чудом Петру удалось схватить одного из них за сбрую и повиснуть на ней, не давая возможности коню убежать. Вторая лошадь рванулась в сторону, она порвала поводок и, едва не опрокинув экипаж, ринулась в заросли. Казак притянул к себе конскую голову, уцепился пальцами за уздечку, ногтями другой руки одновременно впиваясь в лошадиный храп:
— Тихо, тихо, — горячо задышал он в ухо жеребца. — Не шали, а то ноздри наизнанку выверну…
Лошадь дрожала всем корпусом, из груди у нее вырывалось запальное дыхание, но сильная боль в ноздрях заставляла подгибаться ее передние ноги. Воспользовавшись этим, Петр свободной рукой обхватил конскую холку, приник к ней телом.
— Спокойно, Машук, спокойно, — уговаривал он жеребца как своевольную бабу. — Нам еще рано складывать свои головы, еще домой надо поспеть.
Скакун начал успокаиваться, сейчас он чувствовал лишь боль в ноздрях, разодранных до крови ногтями его хозяина. И как только казак понял, что теперь жеребца может напугать лишь очередной ружейный залп, он ослабил железную хватку, по-прежнему не вытаскивая пальцев из ноздрей коня, пошарив вокруг, нащупал рукой перевязь шашки, перекинул ее через себя, затем изловчился зарядить ружье, забросил его за спину, то же самое проделал с пистолетом, который запихнул за пояс. Осмотрев пролетку, Петр подтянул поближе сакву с деньгами и подарками. Оставалось напрячь тело, закостеневшее в неловкой позе, и самому перекинуться на спину кабардинца. Продев концы веревки через ручку дорожной сумки и пропустив их под поясной ремень, Петр завязал концы и по крутой шее лошади пополз к ее хребту.
А вокруг стояла первозданная тишина. Петру казалось, что никакой стрельбы не было, а засада приснилась ему в кошмарном сне. Скорее всего, разбойники дожидались какого-либо действия хозяина разбитого экипажа, не решаясь рисковать собственными жизнями. Но Петр знал, что пройдет всего несколько минут, все вокруг закружится в новой смертельной пляске, и тогда пощады ждать будет не от кого. Выдернув из кармана складной ножик, он обрезал кожаный повод, перекинул оставшийся конец на шею лошади, улучшив момент, оттолкнулся ногами от днища двуколки и влетел на спину кабардинцу, сразу постаравшись на ней распластаться. Казаку было не привыкать ездить без седла и управлять конем без уздечки. Сдавив бока жеребца коленями, он вытащил пальцы из его окровавленных ноздрей и тут же уцепился ими за гриву.
- Предыдущая
- 61/87
- Следующая
