Ужасы: Последний пир Арлекина (сборник) - Масси Элизабет - Страница 59

Она ехала всю ночь; остановилась только один раз, чтобы выпить кофе. Услышав крики женщины, она быстро вернулась в машину и поехала дальше. Скитаясь по Мексике, она плакала: Рич говорил, что ночью здесь опасно. Она свернула не на ту дорогу и была вынуждена вернуться. Наконец она добралась до безымянной деревни и остановилась перед полицейским участком.

Вышла из машины. Стояла полная тишина, было душно, и пахло рыбой. Мэгги слышала, как волны накатываются на песчаный пляж. Никаких криков.

Она вошла в участок и оказалась в тесной комнатке. За письменными столами, закинув на столешницы ноги, сидели два офицера; они разговаривали и смеялись. Когда она вошла, офицеры встали. У Мэгги подкосились ноги, глаза накрыла пелена. «Мне нужно поспать, — сказала она себе. — И поесть».

— Чем мы можем вам помочь? — спросил один из полицейских по-английски.

Она уставилась на них. Это были те самые люди, которые тащили женщину. Она оперлась рукой о стену, чтобы не упасть. Была глухая ночь, и она осталась наедине с двумя мужчинами, которые убили женщину.

Кто-то вскрикнул. Мэгги выглянула в окно, на площадь. Она была пуста.

— Мы можем вам чем-то помочь? — повторил полицейский. На поясе у него висела дубинка и пистолет.

— Я… я видела здесь женщину, три или четыре дня назад, — пролепетала Мэгги, медленно пятясь в сторону двери. — Ночью. Вы увели ее.

Полицейские с озадаченным видом переглянулись.

— Простите, но вы что-то перепутали, — сказал один из них. — У нас нет женщин-заключенных. Она была вашей знакомой?

Женщина снова закричала, и Мэгги зажала уши. Это надо остановить! Она, спотыкаясь, выбежала из участка.

— Вы плохо выглядите. С вами все в порядке? — Офицер последовал за ней на улицу.

Мэгги оглянулась на статую. Копыта шевелятся или нет? Что это на металле, пятна крови? «Я должна была помочь ей, — подумала Мэгги. — Я могла бы ее спасти». «Единственное, что нужно для триумфа зла, — это чтобы хорошие люди ничего не делали». [31]Кто это сказал? Мэгги побежала к статуе. Эдмунд Берк? Уильям Шекспир? Женщина, крики которой звучат у нее в ушах?

Пронзительные вопли рвали сердце. Мэгги, бежавшая к статуе, тряхнула головой. Нужно заставить их смолкнуть. Для этого необходимо найти женщину и спасти ее.

Она остановилась около лошади. Все вокруг завертелось, и лошадь ожила. Мэгги закричала. Подбежавшие полицейские старались ее успокоить.

— Все в порядке, — одновременно заговорили они по-испански. — Мы вам поможем. — Оба взяли ее за руку. — Мы отвезем вас в больницу. С вами все будет в порядке.

Мэгги закричала. Ее охватил страх. Как она могла прожить целую жизнь, не замечая и не понимая, как ужасен и жесток этот мир?!

— Помогите! — закричала она. Затем пнула полицейского.

Он вытащил дубинку, уронил ее. В воздухе мелькнули окровавленные копыта лошади. Женщина продолжала кричать. Мэгги дернула себя за волосы.

— Помогите… — всхлипнула она.

Офицеры уволокли ее — прочь с глаз женщины, которая незаметно стояла у окна и, ни слова не говоря, наблюдала за разыгравшейся на улице сценой.

Они прочесывали трущобы уже несколько дней, и большинство домов выглядели опустевшими. Но Джон настаивал: прежде чем сносить такой квартал, надо убедиться, что в какой-нибудь кладовке не заперт перепуганный китайский ребенок или в отдаленном тупике не заблудилась выжившая из ума одинокая старушка. В сердце этого старого и прогнившего места вполне могли остаться обитатели, поселившиеся здесь одними из первых. Старики давно забыли об окружающем мире и уж точно сами не найдут туда дорогу.

«Готов?» — спросил меня Джон, и я кивнул в ответ. Работа Джона Спикмена, полицейского инспектора Гонконга, заключалась в том, чтобы проверить огромную скорлупу брошенных нищих кварталов и подтвердить, что там никого не осталось. Конечно, у него был проводник и вооруженный эскорт из двух местных полицейских. Кроме того, его сопровождал репортер, то есть я — фрилансер, чьи статьи периодически появляются в «Соус Чина морнинг пост».

Застенный город, где мы бродили последние несколько дней, можно назвать огромным кварталом — почти из семи тысяч зданий. Но это будет не совсем верное определение. С такой же легкостью его можно назвать единым строением — монолитным блоком из грубо прилепленных друг к другу домов. Все они строились без какого-либо плана или общего архитектурного замысла, с одной целью — дать каждой семье крышу над головой. Общая площадь здания приближалась к площади футбольного стадиона. Там не было ни внутренних двориков, ни клочка свободной земли. Каждый метр, за исключением редких шахт для отвода спертого и вонючего воздуха, использовался для возведения корявых строений, до двенадцати этажей в высоту. Под землей и внутри трущоб немыслимым клубком переплетались проходы, туннели, коридоры, лестницы, переулки и закутки. При виде всего этого казалось, что крепко подсевший на наркотики художник-абстракционист решил попробовать себя в роли архитектора.

Стоило зайти внутрь шагов на десять, и прощай, солнечный свет! Те, кто жил в середине здания, узнавали время суток и погоду на улице у соседей. Кирпичи и пластмасса быстро прогнивали и осыпались, так что стены приходилось постоянно латать. Влажный, теплый и спертый воздух создавал идеальные условия для роста грибков, появления колоний тараканов и многочисленных крысиных гнезд. Вонь стояла невыносимая — в трущобах жили около пятидесяти тысяч человек.

Джон подозвал полицейских, и через темную щель в стене мы все вместе проскользнули в чрево Застенного города. Санг Лау, проводник, шел первым. Два гвайло (белых) и три китайца в последний раз входили в запретное место. Даже Санг Лау, который знал здание как свои пять пальцев, не терпелось закончить осмотр. Он был сыном нелегального иммигранта и вырос в этом скопище хижин, во мраке и сырости. Болезненный внешний вид служил лучшим доказательством его родословной, и он согласился показать нам дорогу только в обмен на гонконгское гражданство для тех членов своей семьи, которые его еще не получили. Он сам и его близкие родственники воспользовались амнистией — ее объявили, чтобы лишить Застенный город обитателей. Они вышли наружу: некоторые — почти слепые от недостатка света, других скрючило от болезней и затхлого воздуха. Сейчас его попросили вернуться в последний раз… Я догадывался, как он себя чувствует. Немного ностальгии — все-таки родился и вырос здесь, — но сильнее всего желание закончить вылазку и похоронить неприятные воспоминания вместе с городом.

Проход оказался очень узким; тропа без видимой причины все время поворачивала, поднималась и опускалась. По стенам текла слизь, в воздухе пахло плесенью, прокисшей едой и кое-чем похуже. В горле стоял комок и подташнивало. Приходилось постоянно смотреть под ноги: на земле невнимательного прохожего поджидали силки из спутанных кабелей. Рядом с пластмассовыми трубами для воды тянулись провода, по которым некогда шло ворованное электричество. Время от времени свет прикрепленного на шлеме фонарика выхватывал из темноты внимательно рассматривавшую нас узкую крысиную морду с усиками и глазами-бусинками. Насладившись зрелищем, крыса молниеносно скакала прочь, в собственный лабиринт.