Ужасы: Последний пир Арлекина (сборник) - Масси Элизабет - Страница 32

В приступе внезапной паники она сильно отдернула руку. Слишком сильно — голова дочери вывернулась в сторону, и малышка закричала. Джулия виновато наклонилась, чтобы поцеловать ее, и ощутила на губах соленые слезы и кисло-сладкий вкус младенческой плоти. Страх оттого, что она сделала больно своему ребенку, и угрызения совести за то, что она этого хотела, затуманили мысли, как усталость, не проходившую с момента рождения девочки. «Меня, — вдруг отчетливо подумала Джулия, — едят заживо!»

— Моя мама умерла от острой анемии, когда мне было семнадцать, — грустно произнесла Иоланда. — Врачи велели ей есть сырую печенку, но она не смогла.

Маленькая светловолосая женщина — Кейти или Кати — наморщила носик, издав деликатный звук, словно подавилась или ее тошнит. Кожа Кати была настолько бледной, что казалось, она едва прикрывает плоть, а косметика вокруг носа и рта собралась комочками. Она как-то странно, с задержкой разговаривала, словно с трудом вспоминала, какое следующее слово нужно произнести. Белокурые волосы, густо залитые лаком, все равно растрепались вокруг лица и шеи и производили впечатление выпадающих, а поломанные ногти она накрасила таким густым слоем разноцветных лаков, будто пыталась не дать им развалиться. Ее лицо и тело производили впечатление отремонтированных, восстановленных для всеобщего обозрения.

— Может быть, — произнесла она своим задыхающимся голосом, обращаясь к Иоланде, — это был… — она надолго замолчала, собираясь с мыслями, — …ее убил стресс. Стресс, и усталость, и… — она опять замолчала, кусая нижнюю губу, — и непонимание, где кончается она и начинаются ее дети.

— Профессиональный риск материнства, — заметила Анетт. Из ее рта на серый деловой костюм вывалился кусочек капусты из салата, но она этого, похоже, не заметила, поскольку не сделала ни малейшей попытки смахнуть. В самом начале их сегодняшнего собрания Анетт сообщила, что ей придется уйти пораньше — у нее встреча за ланчем. Джулия попыталась представить себе, как она будет принимать корпоративные решения в жилетке, заляпанной капустным салатом и детской слюной. — Он нас всех убил.

— Еще не всех, — заметила Линда. — Джулия пока выглядит вполне живой. — И потрепала Джулию по коленке.

— Я люблю своего ребенка, — машинально отозвалась Джулия. Меган снова плакала, но теперь без особого энтузиазма и без слез, просто ныла.

— Мы все любим, — сказала Линда.

— Вы же знаете все… эти вещи, о которых мы клялись никогда… не говорить своим детям? — Кати провела рукой по лицу, массируя плоть пальцами с обломанными ногтями, как будто у нее болит голова. Она сидела в бледно-синем пятне света, который отбрасывал флуоресцентный светильник над раковиной, и зубы ее тоже казались светящимися и очень острыми. — Я… не могу удержаться. Все эти… слова просто льются у меня… изо рта, как молоко из… груди, когда… рождается ребенок. Я… не могу удержаться.

— Она забывает слова, — объяснила Джулии Линда, негромко, словно и не стараясь быть услышанной. — Иногда это случается со всеми, но Кати здесь дольше всех. Она — один из организаторов товарищества. Ее дети уже все выросли. А ум исчезает.

— Иногда я фантазирую обо всех страшных вещах, которые сделала бы со своими детьми, — непринужденно произнесла Анетт. — До сих пор ничего по-настоящему ужасного я не делала, но лишь потому, что меня за это лишат лицензии брокера.

— Я клялась, что никогда не буду… — Кати закрыла глаза и долго мучительно молчала, но потом все же договорила: — Шлепать. Или… есть поедом. Я клялась, что никогда не буду делать… того, что делала со мной моя мать. Но делаю.

Иоланда кивнула:

— Я тоже клялась, что со мной никогда ничего подобного не произойдет.

— Ну, — сказал кто-то, — по крайней мере, ты не умерла от острой анемии, так?

— Почти. Хотя и ела сырое мясо. Да и сейчас ем, верно? — По комнате пронесся понимающий смешок. В животе у Джулии закрутило, и она сердито спросила:

— Зачем же вы рожаете детей, если вам так не нравится их растить?

Меган смотрела на нее мутновато-синими глазками. Джулию интересовало, что она видит. Может быть, часть самой себя? Продолжение собственного рта, внутренностей или легких? Гигантскую пуповину, соединяющую мир с Меган?

Интересно, будет ли Меган всегда ее так видеть? Она вспомнила свою мать, ныне опустошенную болезнью Альцгеймера, но все еще умудрявшуюся иногда приготовить лучшего жареного цыпленка и шоколадное печенье.

Внезапно Джулия сообразила, что долговязая молодая женщина на большом сроке беременности, которая сидела на диване рядом с Иоландой и имела еще более темную кожу, но при этом была бледная, как мел, вероятно, — ее дочь. Вспомнив свои слова о том, что Иоланда и другие женщины не хотели своих детей, Джулия смутилась и жалким голоском добавила:

— В смысле, шестеро детей — это очень много, и не важно, как сильно ты их любишь.

— Вообще-то, — произнесла Иоланда, — у меня их было семеро. Один умер.

У Джулии перехватило дыхание.

— Прости…

— Именно поэтому я здесь. Рассказать о случившемся. Еще один меня бы точно прикончил. Для других уже и так ничего не осталось. Поэтому она умерла во благо, отдала свою жизнь, чтобы остальные могли жить. Правда, Регина?

Иоланда потянулась и похлопала высокую девушку по руке, а затем погладила по огромному животу. Медный взгляд Регины, плоский, как монеты на глазах у трупа, проследил за рукой матери; губы слегка растянулись, обнажив зубы, словно она не могла управлять мышцами лица. Девушка ничего не ответила.

Отдаленные раскаты грома ритмично, как пульс, сотрясали дом. Дождь заливал окна. Осторожно покачивая Меган, чтобы не поддаться порыву бросить ее на пол, Джулия неловко поднялась на ноги и прошла сквозь анфиладу комнат к окну. Каскадилла-стрит была заполнена водой и людьми; Джулия видела, что толпа полностью состоит из матерей и детей. Некоторые из них были одеты по погоде, но в основном шли с непокрытыми головами и открытыми лицами. Одежда прилипала к телам, очерчивая их контуры, и казалось, что они растворялись под дождем.

Благодаря странной игре света между серым небом и блестящей, все прибывающей водой создавалось впечатление, что матери и дети вгрызались друг в друга — то ли в плоть, то ли в отражения. Сквозь тонкое холодное стекло, влажное даже изнутри, как поняла Джулия, положив на него не занятую младенцем руку, она слышала (и не сомневалась, что Меган тоже слышит), как там, на ветру, матери и дети молча вопят друг на друга, постепенно приближаясь. Ее передернуло. Она нащупала шнур, задернула тяжелые шторы и отвернулась от окна.

Джулия по очереди посмотрела на каждую мать в комнате, стараясь понять, известно ли им всем о принесенном в жертву ребенке Иоланды. Наверное, известно, — товарищество существует уже довольно давно, и вроде бы ни одна из них не удивилась.

Собственно, никто не сказал ни слова. Скромное признание Иоланды оставалось с ними в комнате, как непогребенный труп ее ребенка. Матери ели. В этом непродолжительном компанейском молчании Джулию вдруг окружили влажные звуки — матери жевали и глотали; в животе у Линды урчало так громко, словно это происходило с самой Джулией, а ровный гул дождя сливался с шумом собирающейся на улице толпы и играющих внизу детей.

— Наверное, потерять ребенка — это ужасно, — вслух произнесла она. Ее согнутая ладонь парила над крохотной головой дочери, как раз над тем местом, где можно нащупать дыру, открывающуюся, как нимб, прямо в мозг.

— Иногда, — сказала Кати, — это значит потерять ребенка или потерять… себя. Я имею в виду, я… люблю своих детей, но они меня убивали.

— Не думаю, что я бы смогла такое выдержать, — призналась Джулия.

Линда посмотрела на нее, и по спине у Джулии пробежал холодок еще до того, как она услышала ее слова:

— У нас у всех умерло по ребенку. Каждая в этой комнате потеряла ребенка.

— И наши матери тоже, — добавила Анетт.

— И наши дочери потеряют, — закончила Иоланда. Она обняла Регину. Та слабо попыталась отодвинуться, но быстро сдалась и, как могла, пристроила свое громадное раздувшееся тело рядом с костлявым материнским. — Наверное, можно сказать, что это наследственное.