Новая Магдалина - Коллинз Уильям Уилки - Страница 7

• Предыдущая
• 7/68
• Следующая

Во-вторых, леди Джэнет. Если она будет служить верно своей новой госпоже, если она честно станет занимать свое новое место, если она будет внимательно исполнять распоряжения и будет признательна за доброту, если, одним словом, она будет такова, какою может и захочет быть в блаженном спокойствии и безопасности своей новой жизни, какой вред сделает она леди Джэнет? Опять вопрос сам за себя ответил. Она может и захочет дать леди Джэнет повод благословлять день, в который она вошла в ее дом.

Мерси схватила письмо полковника Розбери и положила его в бумажник с другими бумагами. Случай представился ей, вероятность успеха большая, все было в ее пользу, ее совесть ничего не говорила против этого смелого плана. Она решила тут же: «Я сделаю это».

Что-то восстало в ее сознании, что-то оскорбило ее пылкую натуру, когда она положила бумажник в карман своего платья. Мерси решилась, а между тем была неспокойна. Она не была уверена, искренне ли допросила свою совесть. Что если она опять положит бумажник на стол и подождет, пока пройдет ее волнение, а потом представит свой задуманный план на суд перед собственными понятиями о добре и зле?

Она подумала раз — и поколебалась. Прежде чем она могла подумать в другой раз, отдаленный шум шагов и топот лошадиных копыт донеслись до нее в ночном воздухе. Немцы вступали в деревню. Через несколько минут они явятся в домик и заставят ее сказать, кто она. Не было времени ждать, пока она успокоится. Что будет — новая жизнь в лице Грэс Розбери или жизнь старая — в лице Мерси Мерик?

Она взглянула на постель в последний раз. Жизнь Грэс кончилась, будущее Грэс находилось в ее распоряжении. Ее решительная натура, принужденная к немедленному выбору, перешла на сторону смелого плана. Она осталась при намерении занять место Грэс.

Шум приближения немцев доносился все сильнее и ближе. Слышались голоса офицеров, отдававших приказания.

Мерси села у стола и ждала, что будет.

Присущая всем женщинам привычка заставила ее взглянуть на свою одежду до появления немцев. Когда она проверяла, все ли в порядке, взгляд ее упал на красный крест на ее левом плече. В одно мгновение Мерси поразила мысль, что костюм сиделки может привести ее к ненужному риску. Он давал ей положение представителя Красного креста, это могло повести к расспросам впоследствии, и эти расспросы могли выдать ее.

Мерси осмотрелась вокруг. Серый плащ, который она дала Грэс, привлек ее внимание. Она взяла плащ и закрылась им с ног до головы.

Только Мерси Мерик завернулась с плащ, как услышала стук отворяемой наружной двери, голоса, говорившие на иностранном языке, и звон оружия, складываемого в задней комнате. Ждать, пока ее найдут, или показаться самой? Для такой натуры, как она, было менее тягостно показаться, чем ждать. Она пошла в кухню. Холстинная занавесь, когда она протянула к ней руку, была вдруг отдернута с другой стороны и три мужчины очутились лицом к лицу с нею в дверях.

Самый младший из трех незнакомцев, судя по чертам, цвету лица и обращению, был, очевидно, англичанином. На нем была военная фуражка и военные сапоги, но остальная одежда была штатская. Возле него стоял офицер в прусском мундире, а возле офицера третий и самый старший из троих. Он также был в мундире, но его наружность вовсе не показывала военного. Он хромал на одну ногу, горбился и вместо шпаги на боку держал в руке палку. Зорко взглянув сквозь черепаховые очки сперва на Мерси, потом на кровать, потом осмотрев всю комнату, он невозмутимо обратился к прусскому офицеру и прервал молчание такими словами:

— Больная женщина на кровати, другая женщина ухаживает за нею, и никого больше в комнате нет. Нужно ли, майор, ставить здесь караул?

— Вовсе не нужно, — ответил майор.

Он козырнул и вернулся на кухню. Немецкий доктор сделал несколько шагов, побуждаемый долгом своей профессии, к кровати. Молодой англичанин, глаза которого с восторгом были прикованы к Мерси, задернул занавесь в дверях и почтительно заговорил с ней по-французски.

— Могу я спросить, с француженкой ли я говорю? — сказал он.

— Я англичанка, — ответила Мерси.

Доктор услышал ответ. Остановившись по пути к посте ли, он указал на фигуру, лежавшую на ней, и спроси. Мерси на английском языке с сильным немецким акцентом.

— Могу я быть полезен?

Его обращение было подчеркнуто-вежливым, тон сурового голоса был злобно-насмешливый. Мерси тотчас почувствовала отвращение к этому хромому, безобразному старику, нагло уставившемуся на нее сквозь черепаховые очки.

— Вы не можете быть полезны здесь, — сказала он, коротко. — Дама эта была убита, когда ваши войска сыпали гранаты на этот домик.

Англичанин вздрогнул и сострадательно посмотрел на кровать. Немец освежился щепоткой табака и задал другой вопрос.

— Тело осматривал какой-нибудь доктор? — спросил он.

Мерси нелюбезно ограничила свой ответ одним необходимым словом:

— Да.

Доктор этот был не такой человек, чтобы испугаться женского отвращения к себе. Он продолжал свой допрос.

— Кто осматривал тело? — спросил он сурово.

Мерси ответила:

— Доктор, служащий при французском госпитале.

Немец заворчал с презрением, не одобряя всех французов и все французские учреждения. Англичанин воспользовался представившимся случаем снова обратиться к Мерси.

— Эта дама ваша соотечественница? — спросил он.

Мерси сообразила, прежде чем ответила. С целью, которую она имела в виду, серьезные причины могли требовать, чтобы она говорила о Грэс с чрезвычайной осторожностью.

— Я полагаю, — сказала она. — Мы встретились здесь случайно. Я ничего не знаю о ней.

— Даже ее имя? — спросил немецкий доктор.

Решимость Мерси еще не дошла до того, чтобы открыто назвать Грэс своим именем. Она прибегла к решительному отрицанию.

— Даже ее имя, — повторила она твердо.

Старик уставился на нее бесцеремоннее прежнего, подумал и веял свечу со стола. Англичанин продолжал разговор, уже не скрывая, что он заинтересовался прелестной женщиной, стоявшей перед ним.

— Извините меня, — сказал он, — вы очень молоды для того, чтобы находиться одной в таком месте в военное время.

Внезапная суматоха в кухне избавила Мерси от немедленной необходимости отвечать ему. Она услышала голоса раненых, пытавшихся что-то возражать, и грозные окрики немецких офицеров, заставлявших их молчать. Благородное стремление женщины защитить несчастных тотчас одержало верх над личным соображением, предписываемым ей положением, которое она заняла. Не заботясь о том, изменит она себе или нет, как сиделка французского госпиталя, она немедленно раздвинула холстинную занавесь, для того чтобы войти в кухню. Немецкий часовой загородил ей дорогу и объявил на своем языке, что посторонних не пускают. Англичанин, вежливо вмешавшись, спросил, имеет ли она какую-нибудь особенную цель желать войти в ту комнату.

— Бедные французы! — сказала она с жаром, и сердце упрекнуло ее в том, что она забыла о них. — Бедные раненые французы!

Немецкий доктор отошел от кровати и распорядился, прежде чем англичанин успел вставить слово.

— Вам нет никакого дела до раненых французов, это мое дело, а не ваше. Они наши пленные, и их переводят в наш госпиталь. Я Игнациус Вецель, начальник медицинского штаба — и говорю вам это. Молчите!

Он обернулся к часовому и прибавил по-немецки:

— Задерните опять занавесь, и если эта женщина будет настаивать, просто втолкните ее в эту комнату.

Мерси пыталась возражать. Англичанин почтительно взял ее за руку и отвел от часового.

— Бесполезно сопротивляться, — сказал он. — Немецкая дисциплина непреклонна. Вам нет никакой причины тревожиться о французах. Госпиталь, под надзором доктора Вецеля, прекрасно устроен. Я ручаюсь, что с ранеными будут обходиться хорошо.

Он увидел слезы на ее глазах при этих словах, и его восхищение Мерси все усиливалось.

"Добра столько же, сколько прекрасна, — подумал он. — Какое очаровательное создание! "

• Предыдущая
• 7/68
• Следующая