Новая Магдалина - Коллинз Уильям Уилки - Страница 30

• Предыдущая
• 30/68
• Следующая

— А!

В этом восклицании были и боль и презрение, заставившие Ораса вздрогнуть.

— Что с вами? — спросил он.

— Ничего, — ответила она и опять взяла свое вышивание.

Он сидел возле и тревожно смотрел на нее, все его надежды сосредоточились в этом браке. Через неделю, если захочет, она может вступить его женой в эту старинную фамилию, о которой он говорил с такой гордостью.

"О! — подумала она, — если бы я его не любила! Если бы я могла думать только об его безжалостной матери!

С тревогой сознавая, что между ними возникло какое-то отчуждение, Орас заговорил опять.

— Надеюсь, я вас не оскорбил, — сказал он.

Она опять обернулась к нему. Работа незаметно упала на ее колени. Ее большие глаза с нежностью смотрели на Ораса. Улыбка грустно задрожала на красивых губах. Она ласково положила руку на его плечо. Вся задушевность ее голоса придала очарование следующим словам, которые она сказала ему. Несчастное сердце этой женщины жаждало слов утешения, которые могли сойти только с его губ.

— Вы любили бы меня, Орас, — не терзаясь мыслью о фамильном имени?

Опять фамильное имя! С какой странной настойчивостью возвращалась она к этому! Орас смотрел на нее, не отвечая, но напрасно стараясь разобраться, что происходило в ее душе.

Она взяла его за руку и крепко сжала ее — как будто хотела вырвать у него ответ таким образом.

— Вы любили бы меня? — повторила она.

Неотразимые чары ее голоса и прикосновения покорили его. Он ответил горячо:

— При всех возможных обстоятельствах! Под всяким именем!

Ее руки обвились вокруг шеи Ораса, и ее взгляд устремился на него.

— Правда это? — спросила она.

— Правда, как то, что над нами небо.

Она с жадным восторгом упивалась этой пошлой фразой. Она заставила Ораса повторить их по новому.

— Все равно, кто бы я ни была? Для меня одной?

— Для вас одной!

Она вновь обняла его обеими руками и страстно положила голову на его грудь.

— Я люблю вас! Я люблю вас!! Я люблю вас!!!

Голос ее возвышался с истерической пылкостью при каждом повторении этих слов, а потом вдруг понизился до хриплого крика, ярости и отчаяния. Сознание ее настоящего положения открылось во всем своем ужасе, когда признание в любви сорвалось с ее губ. Руки ее опустились, она откинулась на подушки дивана и закрыла лицо руками.

— О, оставьте меня! — слабо простонала она. — Уйдите! Уйдите!

Орас старался обнять ее и приподнять. Она вскочила и оттолкнула его от себя диким движением, как будто испугалась его.

— Свадебный подарок! — вскричала она, ухватившись за первый предлог, пришедший ей в голову. — Вы предлагали принести мне подарок вашей матери. Я умираю от желания посмотреть, что это. Ступайте и принесите!

Орас старался успокоить ее. Это было все равно, как если бы он старался успокоить ветер и море.

— Ступайте! — повторила она, прижимая к груди сжатые в кулаки руки. — Я нездорова. Разговор волнует меня, я в истерике, мне лучше остаться одной. Принесите мне подарок. Ступайте!

— Прислать к вам леди Джэнет? Вызвать горничную?

— Не присылайте никого! Не звоните никому! Если вы любите меня, оставьте меня здесь одну. Оставьте меня сейчас!

— Увижу я вас, когда вернусь?

— Да! Да!

Ничего больше не оставалось, как повиноваться ей. Неохотно и с неприятным предчувствием Орас вышел из комнаты.

Она вздохнула с облегчением и опустилась на ближайшее кресло. Останься Орас еще минуту, она чувствовала, она знала — ее душа не выдержала бы, она открыла бы ему страшную истину.

"О, — подумала она, прижимая холодные руки к пылающим глазам, — если бы я могла поплакать теперь, когда никто меня не видит! "

Комната была пуста, Мерси имела основательные причины заключить, что она одна. А между тем в эту самую минуту были уши, слушавшие ее, были глаза, ожидавшие увидеть ее. Мало-помалу дверь позади нее, находившаяся напротив библиотеки, ведущей в бильярдную, тихо отворялась понемногу. Рука в черной перчатке и в черном рукаве отворяла дверь. Прошла минута. Показалось изнуренное, бледное лицо Грэс Розбери, украдкой заглядывавшей в столовую.

Глаза ее сверкнули мстительным огнем, когда она увидела Мерси, сидящую одну в дальнем конце комнаты. Понемногу Грэс отворила дверь шире, сделала шаг вперед и остановилась. Звук, чуть слышный на другом конце оранжереи, долетел до ее слуха.

Она прислушалась, удостоверилась, что не ошибается, и, нахмурившись, с неудовольствием отступила назад, тихо затворив дверь снова так, чтобы ее не видели. Звук, потревоживший ее, был отдаленным разговором мужских голосов (по-видимому, двух), тихо разговаривавших у входа в оранжерею из сада.

Кто были эти мужчины? И что они делают? Они могли сделать одно из двух: войти в гостиную или уйти опять через сад. Став на колени за дверью, приложившись ухом к замочной скважине, Грэс Розбери ждала, что будет.

Погруженная в себя, Мерси не приметила отворившейся двери и не могла слышать голоса в оранжерее.

Ужасная необходимость, то и дело приходящая ей на ум в течение последней недели, владела ею в тот момент. Она должна была восстановить справедливость и, хоть и запоздала уже с этим, сказать правду о Грэс Розбери. Чем дольше она будет откладывать признание, тем больше боли причинит этой женщине. Женщине, чье имя она присвоила себе, женщине, у которой нет ни друзей, которые могли бы выступить свидетелями, ни бумаг, чтобы исправить свою собственную ошибку.

Но несмотря на остроту, с которой она ощущала эту необходимость, Мерси в то же время не могла совладать с ужасом от мысли о неизбежном признании. Проходил день за днем, и каждый раз, когда вспоминала об этой необходимости, она сжималась в комок от невыносимых страданий, как, впрочем, было и сейчас, и откладывала признание.

Был ли это страх за самою себя, что сдерживал ее?

Она вздрагивала, как вздрагивал бы любой человек на ее месте, от одной мысли о том, что может быть выброшенной снова в мир, в котором для нее нет ни места, ни надежды. Но она могла бы смириться с этой ужасной перспективой, могла бы покориться такой судьбе. Не страх перед признанием как таковым, не страх перед последствиями заставлял ее молчать. Страх перед тем, что ей придется признаться Орасу и леди Джэнет в том, что она обманула их любовь, — вот что прежде всего останавливало ее.

Леди Джэнет с каждым днем становилась к ней все добрей и добрей. Орасу она с каждым днем нравилась все больше и больше. Как ей сказать обо всем леди Джэнет? Как ей сказать Орасу о том, что она обманула их? "Я не могу этого сделать! Они так добры ко мне. Я не могу этого сделать! " — говорила она. Вот так и кончилось все в течение прошедших дней. И теперь вот все выглядит так же безысходно.

Голоса в дальнем конце оранжереи затихли. Дверь бильярдной начала снова потихоньку отворяться.

Мерси все еще оставалась на своем месте, не замечая ничего вокруг. Под грузом тягостных переживаний ее мысли понемногу стали менять направление. Впервые она вдруг отважилась по-новому представить себе будущее. Допустим, она сделала признание, или допустим, что женщина, которой она назвалась, нашла способ разоблачить обман. Какую выгоду, спрашивала она сама себя, мисс Розбери извлечет из того, что выставит ее на позор?

Сможет ли леди Джэнет испытывать такое же расположение к своей родственнице по браку, какое испытывает сейчас к женщине, назвавшейся ее родственницей? Нет! Ни за что на свете не сможет она заменить в своем сердце фальшивую Грэс настоящей Грэс. Те добродетели, которыми Мерси покорила сердце леди Джэнет, это ее добродетели. Леди Джэнет может сурово осудить ее, но без оглядки отдать свое сердце незнакомке во второй раз она не сможет. Грэс Розбери будет официально признана таковой, но на этом все и кончится.

Дает ли этот новый подход какую-либо надежду? Да, дает! Есть, пусть мнимая, надежда на то, что для расплаты не обязательно признаваться в обмане.

• Предыдущая
• 30/68
• Следующая