Бедная мисс Финч - Коллинз Уильям Уилки - Страница 25

• Предыдущая
• 25/98
• Следующая

Удержав папашу на краю.., ну, положим, двадцатой пропасти, я вынуждена была остаться с ним еще на несколько дней, чтобы примирить его с услугой оказанной ему против воли. Вы возмутились бы, если бы видели, как он страдал. Папаша скрежетал своими дорогими вставленными зубами, он рвал свой превосходно сделанный парик. В пылу отчаяния он, без сомнения, разорвал бы корсет, если б я его не отобрала и не продала за полцены, чтобы ликвидировать хоть малую часть убытка. Что ни делай в нашем возмутительно устроенном современном обществе, все построено на деньгах. Деньги, чтобы спасать свободу, деньги, чтобы спасать папашу! Неужели нет выхода из этого? Шепну вам словечко на ухо: дождемтесь следующей революции.

Во время моего отсутствия я, конечно, переписывалась с Луциллой. Ее письма ко мне, очень грустные и очень короткие, печальными словами описывали жизнь в Димчорче. Со времени моего отъезда ужасные припадки болезни Оскара повторялись чаще и сильнее. Как только появилась возможность назвать день моего возвращения в Англию, я написала Луцилле, чтоб ободрить ее вестью о скором моем прибытии. За два дня до отъезда из Парижа я еще получила от нее письмо. Мне, признаюсь, страшно было распечатывать его. Если она пишет мне, зная, что мы скоро увидимся, значит, спешит сообщить какую-нибудь потрясающую новость. Мне представлялось, что новость эта должна быть самого дурного свойства. Я собралась с духом и распечатала письмо. О, как мы безрассудны! Если предчувствия наши исполняются раз, то сто раз оказываются они лживыми. Письмо это не только не огорчило, но, напротив, обрадовало меня. Мрак, окружавший нас, начинал рассеиваться.

Так, ощупью, крупным, ребяческим почерком Луцилла писала:

"Дорогой друг и сестра, не могу дождаться нашего свидания, чтобы сообщить вам добрую веешь. Ерейтонскому доктору отказали и вместо него пригласили лондонского. Душа моя, нигде нет таких специалистов, как в Лондоне. Этот новый доктор осмотрел больного, обдумал все и дал ответ тут же. У него есть свое лечение для болезни Оскара, и он ручается, что ужасные припадки пройдут. Вот вам новость. Приезжайте и будем вместе прыгать от радости. Как несправедливо отчаивалась я в будущем! Никогда, никогда не буду я больше отчаиваться. Отроду не писала я такого длинного письма.

Ваша любящая ЛУЦИЛЛА".

Внизу была приписка Оскара следующего содержания:

"Луцилла сообщила вам, что у меня появилась, наконец, некоторая надежда. Приписку эту делаю я без ее ведома, только вам одной, по секрету. При первой возможности приходите ко мне в Броундоун, так чтобы Луцилла об этом не знала. У меня есть к вам большая просьба. Счастье мое зависит от вашего согласия исполнить ее. Вы узнаете, в чем дело, когда увидимся.

ОСКАР".

Эта приписка меня озадачила. Она не согласовывалась с полным доверием, которое на моих глазах Оскар всегда оказывал Луцилле. Она противоречила понятиям моим о нем, как о человеке вовсе не скрытном, не склонном утаивать правду. Если он и скрывался, приехав к нам, то против своей воли, единственно от нежелания, чтобы в нем видели героя судебного дела. Во всех отношениях в обыденной жизни он был даже уж слишком откровенен и прямодушен. Какой может быть у него секрет от Луциллы, который он желает доверить мне, этого я никак не могла понять. Любопытство мое было сильно возбуждено, и больше прежнего захотелось поскорее вернуться. Мне удалось все устроить и проститься с отцом и сестрами вечером двадцать третьего декабря. Рано утром двадцать четвертого я выехала из Парижа и успела еще в Димчорч к концу праздника накануне Рождества.

Первый час Рождества пробил на часах в нашей хорошенькой гостиной, и только тогда я убедила Луциллу отпустить меня спать после дороги. Она опять была весела и беззаботна, как в наши лучшие дни, и ей столько хотелось рассказать мне, что на этот раз даже отец не переговорил бы ее. На следующее утро Луцилла поплатилась за чрезмерное возбуждение вчера вечером. Когда я вошла к ней в комнату, она страдала от сильной головной боли и не в состоянии была встать в обычный час. Она сама предложила мне сходить в Броундоун повидаться с Оскаром после приезда. Признаюсь, это было мне на руку. Будь она зрячей, я бы не посовестилась сама отправиться в Броундоун, но мне стыдно было обманывать мою бедную слепую даже в мелочах.

Итак, я пошла одна к Оскару с ведома и по желанию Луциллы. Я нашла его неспокойным, встревоженным чем-то, готовым вспыхнуть по малейшему поводу. Ни следа Луциллиной веселости не было заметно у ее жениха.

— Говорила она вам о новом докторе? — были первые слова Оскара.

— Она говорила, что вполне ему доверяет, — отвечала я. — Она твердо убеждена, что доктор говорит правду, заявляя, что может вас вылечить.

— Не полюбопытствовала ли она узнать, чем он меня лечит?

— Нет, сколько могла я заметить, с нее довольно, что вас вылечат. Остальное она предоставляет доктору.

Этот ответ как будто обрадовал его. Он вздохнул и откинулся на спинку кресла.

— Это хорошо! — сказал Оскар как, бы про себя. — Это мне приятно слышать.

— Разве способ вашего лечения является тайной? — спросила я.

— Он должен быть тайной для Луциллы, — сказал Оскар решительно. — Если она будет интересоваться, надо от нее скрывать, по крайней мере, на первое время. Никто не имеет на нее влияния, кроме вас. Я ожидаю от вас помощи.

— В этом-то и заключается ваша просьба?

— Да.

— А мне можно узнать этот тайный способ лечения?

— Конечно. Могу ли я просить, чтобы вы помогали мне, не понимая, в чем серьезная необходимость держать Луциллу в неведении?

Он с большим ударением произнес слова: «серьезная необходимость».

— Лечение это опасно? — осведомилась я.

— Нисколько.

— Может быть, оно не так надежно, как убедили Луциллу?

— Оно совершенно надежно.

— Другие доктора знали его?

— Да.

— Почему же они его не попробовали?

— Они боялись.

— Боялись? Да чем же вас лечат?

— Лекарством.

— Несколькими лекарствами или одним?

— Только одним.

— Как оно называется? ?

— Нитрат серебра.

Я вскочила на ноги, взглянула на него и, пораженная, опустилась в кресло.

Как только я пришла в себя, вспомнила впечатление, произведенное на меня встречей с человеком с синим лицом в Париже. Объясняя мне действие лекарства, он не назвал болезнь, от которой принимал его. Оскару суждено было страдать от этой же болезни. Я так была поражена, что слова не могла выговорить.

При его природной впечатлительности мне не нужно было произносить каких-либо слой. Лицо мое отразило все, что происходило у меня в душе.

— Вы видели человека, принимавшего нитрат серебра! — воскликнул он.

— А вы видели? — спросила я.

— Я знаю, какой ценой покупают излечение, — отвечал он спокойно.

Его хладнокровие потрясло меня.

— Давно ли принимаете вы это ужасное лекарство? — спросил я.

— Неделю с лишком.

— Я еще не вижу в вас перемены.

— Доктор говорит, что в продолжение многих недель видимой перемены не будет.

Эти слова возбудили во мне минутную надежду.

— Еще у вас есть время одуматься, — сказала я. — Бога ради, взвесьте хорошенько на что вы решаетесь, пока не поздно!

Он горько усмехнулся.

— Как я ни слаб характером, — отвечал он, — но на этот раз твердо решился.

Я, вероятно, смотрела на это дело, как женщина. Я возмутилась, глядя на его прекрасный цвет лица и думая о том, что с ним впоследствии будет.

— В уме ли вы? — заговорила я. — Вы утверждаете, что твердо решились сделать себя пугалом для всякого, кто вас увидит?

— Единственный человек, мнением которого я дорожу, никогда не увидит меня, — отвечал он.

Наконец я его поняла. Вот соображение, заставившее его решиться на этот ужасный шаг.

• Предыдущая
• 25/98
• Следующая