Трехдневный детектив - Колбергс Андрис Леонидович - Страница 40
- Предыдущая
- 40/49
- Следующая
— Ну, теперь споем!
И вдруг в этой непроходимой серости, где каждому о каждом известно все до последней мелочи, где все друг другу давным-давно надоели и приглашения делаются и принимаются только из вежливости, — вдруг появился Хуго. Его привела с собой чета Козиндов. Как хорошего знакомого и дальнего родственника.
Он покорил Нелли одной-единственной фразой, которую сказал, поспешив за ней на кухню, чтобы помочь нарезать хлеба:
— Сегодня вы самая прекрасная!
Хуго умел лгать женщинам, а ложь всегда звучит убедительней правды и ей всегда охотнее верят, потому что она красивее.
Месяц спустя Нелли уже была готова развестись с мужем, и Хуго Лангерманис почти каждое свидание уговаривал ее повременить. Она готова была следовать за ним куда угодно: в пустую квартиру, в комнату на спасательной станции — все равно…, Она решила, что это и есть идеал ее юности. Не каждому выпадает такое счастье — встретить свой идеал, а она наконец-то встретила. Встретила и не желала замечать, что идеал этот порядком пообтрепан.
Когда Нелли сказала, что хочет развестись с мужем, Хуго пошел к юристу. А потом помчался к Козинду: он ошибся. Если бы у него была еще какая-то возможность обзавестись деньгами, он оставил бы от Козинда мокрое место.
— Женись на ней сам! — бушевал Хуго. — При разводе она ничего не получит! Кое-какой хлам да свои тряпки… На книжке у них всего полторы тысячи… За эти семьсот пятьдесят рублей можешь сам на ней жениться…, А мне причитается одиннадцать тысяч!
— Десять!
— На дом рассчитывать нечего, дом подарен Людвигу! Нашел, называется, красотку с приданым! Доставай деньги!
— Видишь ли…
— Ничего я не вижу! Повторяю: доставай деньги! Шут гороховый! Я хочу уехать на другой край света и там начать порядочную жизнь! А эту бабу можешь себе замариновать! Сунуть в бочку и груз сверху!
Вот тут—то Козинд и вспомнил, что Людвиг иногда возит инкассаторов.
Неизвестно почему перед глазами Козинда появилась темная лестничная клетка. Оттуда можно было пройти во двор, а потом на улицу. Было еще вовсе не так поздно, но тогда, через год после войны, наступление темноты для людей было почти то же, что комендантский час. Война породила новый слой людей, стоявших вне общества, — породила отщепенцев, которые стали угрозой другим людям. В провинции плодом войны были бандиты, а в городе — шайки уголовников: в военные годы замки и щеколды мало что значили; но главное — многие разучились работать, привыкли к виду крови и к жизни «на всем готовом». Сырая лестничная клетка насквозь пропахла плесенью. Толику, наверно, было холодно. Он весь дрожал. Толик был длинный и костлявый с неправдоподобными кулаками, похожими на чугунные ядра.
— Пусть только какая появится! Ка-ак врежу — враз согреюсь.
Мужчин они с Толиком не трогали. Мужчины могли их проучить, потому что им было только по пятнадцать лет. К тому же Козинд был хилым, да и Толик никакой не акселерат. А помимо всего они после бегства из приюта почти все время голодали.
Во дворе послышались шаги.
— Идет, — тихо сказал Толик. Они уже научились различать женские и мужские шаги.
Женщина открыла дверь. Козинд прижался к стене, чтобы женщина его не заметила. У нее была хозяйственная сумка. Едва она сделала еще один шаг, как Козинд выскочил из темноты, схватил сумку и сильно дернул вниз. Женщина выпустила ручки. Толик уже был у нее за спиной и тут же ударил. Женщина привалилась к стене, и закричала:
— Лейтенант!
Но Толик ударил еще раз. По лицу.
— Снимай пальто!
— Лейтенант! — опять отчаянно закричала женщина.
Толик ударил опять. Козинда коробило от Толикиной безжалостности, а тот мог спокойно забить до смерти любого, кто не окажет сопротивления. Когда Козинд однажды упрекнул его, Толик ответил:
— Но я же вовсе не человек. И ты тоже. Меня, наверно, какая-нибудь черепаха родила, потому что отца-матери у меня нету. Даже отчества нет. Б/О. Без отчества. И ты тоже. Разве мы с тобой люди? — И, помолчав, добавил: — Все они, стервы, одинаковые! Я их всех разукрашу!
— Лейтенант, на помощь!
Толик срывал пальто с женщины, ухватив его за лацканы.
Но тут открылась дверь чьей-то квартиры, и на лестницу высыпала толпа подвыпивших мужчин.
— Бежим! — воскликнул Козинд.
Их догнали во дворе.
Когда сознание вернулось к Козинду, он услыхал пьяные крики и пение. Осторожно приоткрыл глаза. Оказалось, что он лежит на полу в углу большой комнаты. За круглым столом пировало около десятка мужчин с одутловатыми лицами и три или четыре женщины. Одна прижимала ко лбу мокрое полотенце и ругала Толика, который неподвижно лежал в другом углу комнаты; время от времени она ходила на кухню намочить полотенце, о чем свидетельствовало журчание воды в раковине.
Это была банда, которая хозяйничала в районе от Больших кладбищ до Гризинькална. Подобно Козинду и Толику, она по ночам снимала с прохожих пальто, кольца, часы, воровала из магазинов продукты и водку, а из подвалов домов — картошку. Банда обитала в огромной, запущенной полуподвальной квартире, в которой было множество комнат и коридоров, кладовок и кухонь. Главарем был муж —
чина в пехотной форме без знаков различия, Его называли лейтенантом.
Козинд прожил с ними несколько месяцев и заразился романтикой праздной, хмельной жизни и мечтой о «большом деле». О «большом деле» говорили каждый вечер, потому что «большое дело» было чем-то вроде легенды, которой можно дать жизнь. И Козинд думал: задержка только из-за того, что у парней кишка тонка.
«Большое дело» все не подворачивалось и решено было начать грабить буфеты, которые в то время имелись чуть ли не в каждом третьем доме. Как правило, это были полутемные помещения: в углу кто-нибудь пиликал на скрипке или бренчал на аккордеоне за гонорар натурой — в виде выпивки и закуски; в другом углу распевали другую мелодию, а посередине неутомимая, как автомат, буфетчица, полагаясь только на свой глазомер,, разливала по стаканам водку и бросала рубли в открытый ящичек. Когда ящичек наполнялся, она вытряхивала его содержимое в большой ящик из оструганных досок с красной печатью «Беконэкспорт» на боках.
Грабили просто и эффектно. Входили с автоматами, забирали большой ящик и шлепали домой. Это оказалось так легко, что никому больше не хотелось шататься по кладбищам и раздевать поздних прохожих.
Но однажды поздним вечером в дверь постучали. Козинд в это время был в туалете, который находился рядом с входной дверью. Поэтому он очень хорошо слышал приказ:
— Руки вверх!
Перестрелка началась через каких-то полминуты. Она была короткая, яростная. Бандиты попытались удрать через окно, но оказалось, что дом окружен.
Впервые в жизни Козинд слышал свист пуль и крики раненых, слышал хрип и ругань, которой кто-то пытался вдохновить себя на сопротивление.
В туалете под самым потолком были антресоли для хранения инструментов и всякого хлама, но лестницы не было. Козинд уцепился за водопроводные трубы и полез наверх, потом, опершись на бачок, ввалился в углубление. Когда стрельба затихла (судя по разговорам, убиты были лейтенант и одна из женщин, а четверо бандитов и двое милиционеров ранены), открылась дверь в туалет, вошел один из милиционеров и справил нужду.
— Туалет надо проверить, — сказал кто-то в коридоре.
— Там никого нет, я только что был.
Из квартиры Козинд выскользнул ночью и прямиком поехал назад, в приют. Его посадили в карцер, а потом отправили в ФЗУ.
Много лет спустя, когда он уже стал шофером у одного большого начальника, ему нередко приходилось ждать своего шефа во дворе банка. Он видел мужчин, которые, обливаясь потом, тащили мешки с мелкими деньгами, наблюдал погрузку денег в контейнеры, видел такси, дожидающиеся инкассаторов, видел шоферов такси, регистрирующих путевки, видел инкассаторов, перевозящих деньги. И нередко он вспоминал свою мечту о «большом деле». Вспоминал с улыбкой. Теперь он жил в достатке и ничего такого ему не надо.
- Предыдущая
- 40/49
- Следующая
