Тень - Колбергс Андрис Леонидович - Страница 39

• Предыдущая
• 39/51
• Следующая

— Вот и не суй нос в чужие дела! Ишь, заступник! Работай на совесть, потом выходи на пенсию. Вот и вся премудрость.

Не понравилось Виктору лицо старика. Вроде бы сама любезность, а во взгляде какое-то затаенное коварство.

— Ранне сказала, что родилась двойня. У той женщины. Она только не знает, двое мальчиков или мальчик и девочка.

— А я вот не помню, меня в это дело не впутывайте. — Старик тяжело задышал и уставился в окно, хотя в саду все было по-прежнему. — Мне восемьдесят два. Так сказать, на краю могилы… А вот милой Ранне, коли доведется встретить, низко кланяйтесь от меня…

Вцепившись в подлокотники, он стал подниматься с кресла. У него были тонкие, высохшие ноги, штанины висели мешком. Мелкими шажками он проковылял к дивану и прилег, положив голову на валик.

— Говорите, что ничего не знаете, а сами просите, чтобы не впутывали.

— Ничего не знаю. Честное слово, можете мне поверить! — Это прозвучало почти плаксиво.

Я не хотел. Я бы ни за что и не впутался, но они не могли без меня обойтись, на документах нужна была и моя подпись. И они принялись меня уламывать. Я сопротивлялся. Да, да… Я долго не соглашался! Даже предостерегал: «Как бы это не выплыло наружу!» А они снова за свое. Они боялись той женщины, у которой умер ребенок.

— Придет моряк, потребует расследования, — заведующий отделением не решался взять ответственность на себя.

— Нашей вины тут нет, любая экспертиза подтвердит, — возразил молодой коллега. — Этот чокнутый идеалист бегал к директору техникума. Сам мне потом рассказывал.

— Ну и получите нового завотделением, — в сердцах сказал заведующий.

— Неужели ты думаешь, что мы могли ребенка спасти?

— Не об этом речь. Во время войны немцы мобилизовали моего брата в латышский легион, теперь это наверняка откроется.

— Какое все это имеет значение! — не понял младший коллега. — Я уже говорил, чокнутый идеалист.

— Для тебя никакого, а для отдела кадров имеет значение. Обязательно найдется какой-нибудь очень бдительный товарищ.

— Не верится.

— Зато ты веришь во многое такое, чему действительно не следовало бы верить.

— Что ты предлагаешь?

— Эта соплячка отказывается от своих двойняшек окончательно и бесповоротно. Она не передумает?

— Завтра, предупредила, в последний раз будет кормить, и я не думаю, чтобы ее кто-нибудь переубедил. Она словно забралась в бетонный дот, ее не то что словом — пушкой не прошибешь. Отказывается что-либо слышать, видеть, понимать. Все, что я говорю, как об стену. Вчера я не выдержал. Она будто моченым кнутом стеганула: «Чего вы от меня хотите? Если понадобится совет, я сама у вас спрошу!» — «Все ясно! — ответил я. — Заглядывайте почаще, будем ждать! Закон на вашей стороне!» Наверное, зря я так. А Ранне мне говорит: «Этот парень вовсе ее и не бросил. Вчера опять переговаривались через окно. Долго мурлыкали».

— Дети есть дети.

— К сожалению, у этих детей у самих уже дети.

— Такой век, еще и не то увидим!

— Вот что мне пришло в голову, раз уж мы завели этот разговор. — Заведующий отделением прикусил губу. — С точки зрения закона это, может, и не совсем, но с другой стороны… Женщина, у которой умер ребенок, в таком отчаянии, что готова на все. Кто знает, кому еще она будет предлагать взятку. Потом будет поздно. Если уж решаться на что-либо, то немедленно.

— Разве она хочет обоих?

— Да. Одного выдаст за своего, а второго усыновит.

— Лучшей матери не найдешь. В детдоме с двойняшками труднее, — наморщил лоб молодой коллега.

Я собрался уходить, но они меня не отпускали, им нужна была моя подпись. Я сопротивлялся. Я говорил: это может всплыть. Они уверяли меня, что никогда, если держать язык за зубами. А я по-прежнему боялся подписывать, хотя они уже заставили меня взять ручку. Теперь ты видишь — мои опасения подтвердились. Где больше двух, не говорят вслух. Может, до тебя не доходит, почему я боюсь сказать тебе то немногое, что мне известно? Будешь в моем возрасте, поймешь! Все так думают: в старости — вот когда можно будет рисковать вволю — нечего терять. Чепуха! Твоего остается так мало, что начинаешь все ценить вдвойне. Взвешиваешь до миллиграмма. Что пользы, если ты разыщешь эту особу? Беспокойство тебе и беспокойство ей. И уходи, не тревожь меня. Я старый человек, мне вредно волноваться, разволнуюсь — и амба! Бесстыдник! Нет чтоб пощадить старика, ты собираешься затаскать меня по судам!

Старик закрыл глаза и ровно задышал. Заснул буквально на глазах у Виктора. А ведь такие надежды возлагались на этот визит…

Пришлось уйти.

Только когда стукнула садовая калитка, старик приподнял голову. Ушел! Дай-то бог, чтоб навсегда! Надо сказать невестке, чтобы какое-то время никого не впускала, пусть говорит — очень болен, при смерти.

Старый врач был доволен собой. Даже горд. Сумел-таки отстоять свой принцип: не суй свой нос в чужой вопрос. Дряхлый, больной, а глянь, как выстоял.

…На станции Лиелупе в электричку набилось много народу. Видно, в яхт-клубе закончились соревнования — с моста виднелась стайка треугольных парусов и моторных лодок, а гребные двойки, четверки и восьмерки перебрались на правый берег.

Виктор сидел у прохода, размышляя о старике и Ранне, которая послала его к нему. Нет, продолжать поиски без архивов — пустое дело. А какая польза от архивных материалов? И как к ним подобраться? Вот если усыновление произошло через детский дом, дело другое. Но детей ведь просто подменили. Какого лешего я вообще в это встрял? Что это мне дает? Просто удовлетворяю собственное любопытство, и больше ничего!

Электричка приближалась к следующей станции. Кто-то, проходя мимо него, остановился, обернулся и хлопнул по плечу:

— Здоров!

Коля-Коля. Гроссмейстер карточной игры. Ишь, загорел, округлился.

— Здорово! Сидай!

Пиджачок в обтяжку исчез, уступив место просторной куртке в клеточку. И рубашка не из дешевых. Сандалеты. С виду ну прямо мужик средней тупости, квалифицированный работяга, имеющий в новом районе двухкомнатную квартиру, стены которой он аккуратно оклеил импортными обоями, а в углу поставил купленный в рассрочку цветной телевизор. Толстая жена, непослушный ребенок, сиамский кот и выдрессированная теща: когда хозяин дома, и пикнуть не смеет. Сегодня, изволите видеть, искупался в море, выпил пару пива и теперь ждет не дождется сойти с электрички и закурить.

— Выйдем в тамбур. Дело есть.

Виктор встал и последовал за ним.

— Как житуха? — спросил Виктор. В тамбуре больше никого не было.

— Случается. Позавчера Франька Бригадир банк взял. Таракан землю ел, обещал отмазаться. Мишка Фонфирчик был.

— Какой Таракан?

— Васька Таракан. С золотыми фиксами. Ну… Этот… Рот как Ювелирторг! Тебе шкары не нужны? Хорошие. Новые. Неси в скупку, кварт заработаешь. — Повернувшись спиной к застекленным дверям, чтобы его не было видно из вагона, Коля-Коля вытащил из-за пазухи помятые брюки большого размера.

— Мне коротки, — отказался Виктор.

— Да не себе, продать!

— Ношеные брюки?

— Ну. Я продавал. У меня были эти, с бирками — марка! Много взял.

— На пляже подфартило?

— Только сегодня, так, мимоходом… Старый фрайер с часиками, солидный. Раздевался на песке. Рубашка ничего. Даже бабочка при ей. Лезет в воду, плюх-плюх по животику… Куда гнида часы сунул, я так и не усек. Часики на батарейках. Ночью нажмешь, лампочка горит… Не проглотил ведь, в песок закопал, не иначе! В корочки глянул, там только связка ключей. Ну, думаю, в брюках будет… А рубашка тебе не нужна?

Виктор покрутил головой.

— Как бы эти брюки толкнуть? Найди мне, кто это сделает, — не отвязывался Коля-Коля. — Рубаха тоже первый сорт.

Набалакал с три короба, видно, в восторге от краденой одежонки и связывает с нею свои ближайшие планы. Виктор подумал, что более отдаленных планов у Коли-Коли и быть не может, будущее его не вызывает сомнений, разве что неизвестно, в какую колонию попадет после суда. Статья — как всегда: кража личного имущества граждан или бродяжничество. Вероятно, уже теперь во сне видит, как бегут здороваться с ним дружки, когда он в числе новоприбывших появляется в очереди у вещевого склада за матрацем и одеялами. Как дружки спешат к завскладом торговать матрац потолще и одеяло поновее. И дружки же сделают, чтоб он дрых среди своих и столовался среди своих, и в первые вечера соберется вокруг него кодла, и он будет травить байки о далекой, экзотической стране Свобода, где он провел свой отпуск. У молодых дрогнут ноздри, когда он скажет, что случалось ему видать и голых баб, а которые постарше, похлопают себя по ляжкам и одобрительно крякнут: «Ну, Коля-Коля! Ну, старый хрыч, ты даешь!» И никто не усомнится ни в чем, все поверят, что именно так оно и было, и так будет и с ними, когда они, в свою очередь, выйдут погулять на свободе. Потом посыплются вопросы о предварилке, карантине и прочем. Кого из знакомых встретил? За что сидят? Сколько дали? Куда посадили? А потом сообща будут решать, куда бы спрятать всего ничего дензнаков, бывших у Коли-Коли в момент ареста и припрятанных им при первой же возможности в шов, чтобы не нашли во время обыска вертухаи. В этом деле Коля-Коля был мастак, этому его учить не надо, из рук любого контролера выскользнет как намыленный!

• Предыдущая
• 39/51
• Следующая