Мысли и сердце - Амосов Николай Михайлович - Страница 34

• Предыдущая
• 34/69
• Следующая

Захожу в палату. Сашина кровать. Он лежит с закрытыми глазами. Немножко стонет. Больно. Первая ночь очень мучительна. Много наркотиков дать нельзя, потому что они угнетают дыхание, мало — не действуют. Но он розовый — это хорошо.

Врачи и сестры возятся около него. Дима проверяет кровяное давление. Леня что-то записывает в листок, Женя снова у дренажа. Оксана налаживает электрокардиоскоп — видимо, хочет посмотреть, как работает сердце уже в палате.

Даже Валя стоит тут со своими пробирками. Петро, Олег... Масса людей. Не дадут погибнуть. Если бы всегда можно не дать!

— Благополучно переехали?

— Немножко снизилось кровяное давление, но уже повышается.

— Саша, как дела?

Открыл глаза. Страдальческий взгляд. Наверное, думает — лучше бы умереть.

— Терпи, завтра будет лучше. Собери всю свою волю. Шепчет:

— Буду стараться. Спасибо вам...

— Спасибо еще рано. Теперь многое зависит от тебя. Помни о влиянии коры на все внутреннее хозяйство. А теперь постарайся уснуть.

Входит Мария Васильевна с Раей. Лицо у нее бледное, заплаканное. В руках мятый платочек.

Подходит, жмет руку, шепчет:

— Ах, как я исстрадалась, Михаил Иванович... Она исстрадалась. А другие, думаешь, нет? Впрочем, она, наверное, этого не думает.

— Ничего, Раиса Сергеевна, самое страшное уже позади. Вы на него посмотрите и уходите. Не можете домой — устроим в ординаторской на первом этаже.

— Я бы хотела около него быть... Пожалуйста.

— Нет, не могу, не просите. Мы теперь не пускаем родственников даже к детям.

Не разрешу я ей здесь сидеть. Кроме паники, от нее ждать нечего. Посмотрит — и довольно.

Саша слышит ее голос. Я думал, нет. Поманил пальцем. Шепчет:

— Рая, как Сережа?

— Все хорошо, милый, не беспокойся, я звонила. Он не знает.

— Не говори ему, пока все не выяснится...

Значит, он еще думает об опасности. Слишком долго лежал в клинике, знает всякие истории. Представляю, как ему хочется увидеть сына. Ничего, дорогой. Теперь я надеюсь. Клапан — это все-таки вещь. Если уж он вшит хорошо, то работает честно.

— Оксана, как?

— Частота сто семнадцать, аритмия такая же, как и раньше. Функция миокарда как будто хорошая.

— Можешь идти спать. Аппарат оставишь здесь. Женя, сколько капель?

— Все время двадцать. Больше не учащается. Жидкость стала прозрачнее.

Отлично. Эта опасность миновала. Смотрю на бутылочку — моча тоже прибывает хорошо.

— Ну, ребята, расходитесь кто куда. Завтра рабочий день. Здесь останутся двое дежурных — анестезиолог и хирург. Мария Васильевна, устройте Раису Сергеевну.

Итак, день окончен. Похоже, что сегодня Саша не умрет. Я могу поспать. Домой нельзя — вдруг что-нибудь случится. Медицина — наука неточная. Сказать тете Фене, чтобы постелила в кабинете. И неплохо бы чаю. Маловероятно: раздатчицы ушли, а у санитарок нет. Но вдруг?

Разыскал ее, сказал. Посмотрела уважительно. Хорошая старуха. Сколько наших пациентов вспоминают тебя добрым словом! И скольким ты закрыла глаза!

— Я сейчас пойду к старшей, в столе посмотрю. Где-нибудь найду, не беспокойтесь.

Я не беспокоюсь. Можно и без чаю.

Снова в кабинете. Черт бы его взял, как он мне надоел сегодня!

Откроем окно. Теплая влажная мгла. Мелкий дождик. Очень полезен для молодой зелени. Как они пахнут, листочки тополя! Не надышался бы.

Покурим.

Победа. Победа над смертью. Высокопарно. Не люблю фраз, но они сами лезут. Крепко вбиты книгами, газетами, радио.

Рад? Конечно. Саша — живой. Будет думать, говорить, писать. Представляю его на этом стуле, напротив: развивает свои теории. Глаза блестят, жестикулирует.

Стоп! Не фантазируй раньше времени, еще есть достаточно опасностей. Не буду.

Но все-таки той радости, как бывало в молодости, нет. Устал. Вот эта битва, — может быть, она выиграна. (Чур меня! Смешно.) Наверное, выиграна. Это приятно. Очень. Но я чувствую, как на мою душу все равно лег еще один слой чего-то темного и тяжелого. Не могу объяснить. Наверное, это слои страха и горя. Мало ли их сегодня пережито?

Картина: хлещет кровь из дырки в желудочке, и весь я сжался от страха и отчаяния. Ничего больше нет в душе — только страх и еще несколько нервных центров, бешено работающих, чтобы победить. Удалось. А могло быть иначе: масса крови вытекла. Сердце опустело. Массаж, вялые, редкие подергивания. Все во мне кричит: «Ну, сокращайся же, сокращайся ради Бога!» Совсем остановилось. Стоит. Все опустили руки. Минуту стою, ничего не понимая. Иду прочь. «Зашивайте». Пустота. Завидую: умереть бы.

Еще одна: Дима стоит на табуретке над столом, с остервенением нажимает на грудь — массирует сердце. Пот со лба, в глазах страх. Оксана бегает около своего экрана и заламывает руки. Короткие мысли: «Все! Остановка сердца. Не пойдет. Если и пойдет, то все равно остановится». Мне нечего делать. Стоять и ждать. И еще кричать. Гнев на них на всех — «прозевали, стервы!».

Всякие другие слова. А сам? Сидел там в кресле, развалился, кибернетику читал. Страшная досада на себя, на медицину. Голос Оксаны: «Сокращений нет». — «Кончай, ты...». Все стоят неподвижно, убитые.

Ладно, дальше не надо представлять. На этот раз все кончилось хорошо. Более или менее хорошо. Но тяжесть все равно легла.

Она и все прежние мешают мне радоваться.

Тогда брось! Можно найти спокойную работу. Будешь читать лекции студентам, оперировать грыжи, иногда — желудок, желчный пузырь. Тоже будут неприятности, но меньше, если тяжелобольных предоставлять терапевтам и самим себе. Будешь заниматься с внучкой, читать хорошие книги, ходить в театр. Даже раздумывать о теории медицины и писать разные книги. Комфорт, благодать... И за те же деньги. Деньги — второй план. Не совсем, конечно, но того, что есть, достаточно.

Тетя Феня принесла чай. Два стакана, несколько кусочков белого хлеба. Даже на чистом полотенце.

— Кушайте, пожалуйста, Михаил Иванович. Устали вы, наверное, за целый-то день?

— Спасибо, тетя Феня, большое спасибо.

Бабке хочется поговорить, но я что-то не умею вести такие разговоры. Она поняла по лицу и ретировалась. Обещала принести постель.

Как приятен горячий чай, когда весь рот ободрало табаком! Пожалуй, я бы съел что-нибудь более существенное. Обойдусь.

Устал. Ноет спина. Тяжелая голова. А в то же время чувствую — не усну. Срыв. Снотворные? Подожду. Нужно держать себя в руках.

Саше нужно снотворное назначить. Наверное, Дима сам догадался. Или сходить? Не могу подняться. Догадаются.

Смысл жизни. Спасать людей. Делать сложные операции. Разрабатывать новые — лучшие. Чтобы меньше умирали. Учить других врачей честной работе. Наука, теория — чтобы понять суть дела и извлечь пользу. Это мое дело. Им я служу, людям. Долг.

Другое: Леночка. Каждый должен воспитывать детей. Это не только долг — это потребность. Приятно. Очень.

И еще есть мое личное дело: понять, для чего все это. Для чего лечить больных, воспитывать детей, если мир в любую минуту может оказаться на грани гибели? Может быть, это уже бессмысленно? Очень хочется поверить, что нет. Но вера — это не то. Я хочу знать. Хочу пощупать те расчеты, по которым предсказывается будущее.

Все-таки здорово, что он живой. Правда, ему, наверное, не дожить до тех будущих машин... Но свою долю он в них вложит. Если эта Ирина... Семейный разрыв, эмоции... не перенесет. Как бы его охранить? Я буду стараться. Возможности ограничены. Его психика для меня — неуправляемая система. Потому что он много умнее меня. Хотя бы управиться с его сердцем — с тем, мышечным, а не с душой. (Душа. Смешно!) Ничего. Перешьем другой клапан. Поставим искусственное сердце.

Какой храбрый! Не знаю, на сколько клапанов меня самого хватит. Один ученый сказал, что человеку отпущено природой только определенное количество «адаптационной энергии». Иначе — способности сопротивляться сильным внешним раздражителям. Наверняка я уже израсходовал ее почти всю. А может, ошибается профессор? Разве он мог построить точные модели этих процессов? Все равно, на сколько хватит, беречь ее не стану. Пусть будет польза людям. Снова любуюсь собой. Как же, такой герой!

• Предыдущая
• 34/69
• Следующая